Гуштин Д. Словенцы на службе в астро-венгерской армии в войне против России (1914-1917)

Последняя война Российской империи: Россия, мир накануне, в ходе и после Первой мировой войны по документам российских и зарубежных архивов. Материалы Международной научной конференции. Москва, 7-8 сентября 2004 года / [отв. ред. В. П. Козлов]. — М.: Наука, 2006. С. 258-262.

В неспокойное лето 1914 г., после сараевского убийства, Австро-Венгрия рискнула начать войну против Сербии, не обращая внимания на гарантии России. Но она не хотела воевать с Россией. На Германию была возложена задача по блокированию российских вооруженных сил, хотя в военном плане Тройственного союза сама Австро-Венгрия отвечала за то, чтобы связать русских. Военный план предусматривал концентрацию на Востоке главной части ее вооруженных сил, приблизительно 45 дивизий и 19 бригад в Галиции и Буковине, и наступление на восточном направлении, а другие 15 дивизий были предназначены для дополнительного использования и в случае войны с Россией могли бы быть задействованы через 18 дней после объявления мобилизации. Австро-Венгрия приступила ко всеобщей мобилизации с 1 августа 1914 г., еще до объявления войны России 6 августа, и сконцентрировала в Галиции и Буковине 1 200 000 солдат из 2 846 000, мобилизованных к концу этого месяца. Со словенской территории, которая полностью находилась под ее контролем, были призваны приблизительно 30 000-35 000 человек, включенных в 3-й корпус, составивших в нем 60% личного состава{*}. За исключением двух батальонов все части со словенскими солдатами направили на русский фронт, в Галицию. Под влиянием военной пропаганды, провозглашавшей, что «словенский солдат выполнит свой долг» и что он борется с энтузиазмом за свою страну, все призывники были настроены весьма воинственно. Хотя панславизм и оказывал на них влияние, однако они считали себя австрийскими патриотами. Вместе с тем словенские солдаты австро-венгерской армии не хотели войны ни с Сербией, ни с Россией. Помимо беспокойства по поводу неизвестности и опасности (они воевали в последний раз в 1866 г.) ими владело сомнение относительно успеха этой войны. «Может быть, это прекрасно — умереть за свою страну, но только за собственную», — таково было преобладающее представление о войне, принадлежавшее наиболее интеллектуально развитому словенскому солдату. Когда горные стрелки шли в бой, их командир, подполковник германской армии, обращался

[258]

к ним таким образом: «Мы идем бить русских, мы победим или умрем!». В августе 1914 г. 3-й австро-венгерский корпус был направлен на Русский фронт. Он сразу был послан в наступление, начатое австро-венгерскими войсками на востоке, и натолкнулся на встречное российское наступление в середине сражения в месте слияния Вислы и Днестра. В сражениях при Злоцове и Майдане Гологорском корпус, а вместе с ним и четыре словенских полка (около 7000 человек, более четверти всех участников сражений) были разбиты и понесли тяжелые потери. Тем не менее последние не проявили себя ненадежными, как это имело место с чешскими полками, даже во время отступления ко Львову, когда они несли тяжелый урон, также в сражениях при Гнилой Липе, в контратаке при Гродеке между 4 и 9 сентября, во время отступления к склонам Карпат, в ходе осеннего контрнаступления австро-венгерской армии до Пшемысля и последующего отступления к Карпатам и Бескидам. Чрезвычайные усилия от словенских солдат особенно требовались в горных условиях зимой, в Карпатах, где 3-й корпус защищал с большими потерями Венгрию от вторжения превосходящих российских сил. При этом 17-й пехотный полк, находившийся 5 ноября на перевале Дукла, был вынужден отступить в Верхнюю Венгрию. За три месяца сражений он потерял 5300 человек, и, несмотря на то что дважды пополнялся резервами, насчитывал только 900 солдат. Приведенный факт говорит не только о жестокости сражений и трудностях, которые испытывала австро-венгерская армия, но и о стойкости словенских солдат. То же самое можно сказать о 47-м пехотном полку, сражавшемся в Бескидах и Вислоке, участвовавшем в зимнем сражении около Липны, а с января по март 1915 г. оборонявшемся на позициях у Конечны.

В феврале 1915 г. части 3-го корпуса приняли участие в крупном наступлении австро-венгерской армии в Галиции, во время которого предполагалось освободить осажденный Пшемысль и окружить российские силы. В наступлении участвовали три словенских полка. В составе наступавших войск, имея плохое снабжение, они пересекли Карпаты и ценой тяжелых потерь (в каждом полку оставалось только по 300 человек) достигли Галиции. Однако операция в целом провалилась: австро-венгерская армия потеряла приблизительно 100 000 человек, еще 500 000 были выведены из строя. От того урона она уже не могла полностью восстановиться, даже после объявления повторной всеобщей мобилизации. С осени 1914 г. до весны 1915 г. военные власти направили в соответствующие полки приблизительно 20 000 дополнительно мобилизованных словенских солдат.

[259]

2 мая 1915 г. германские и австро-венгерские части предприняли вторую попытку уменьшить неизбежную угрозу вторжения российской армии в Венгрию, осуществив успешный прорыв в Горлице, который вынудил российскую армию отойти к реке Сан и к востоку от Львова, а в июне — к Днестру и Пруту, где принимали участие в боевых действиях и четыре словенских полка. 18 июня 1915 г. произошло жестокое сражение при Кормежине, в котором погибло большинство солдат 17-го пехотного полка.

В августе 1915 г. австро-венгерское высшее командование направило большинство словенских частей на итальянский фронт, ожидая, что они продемонстрируют большее рвение в сражениях именно там, так как будут защищать доступ к своей собственной стране. Только 97-й полк из-за своего смешанного итальянско-словенского состава оставался на Восточном фронте вплоть до конца войны и вернулся домой в декабре 1918 г., в уже новую страну — Королевство сербов, хорватов и словенцев.

Война на Восточном (российском) фронте явилась для словенских солдат, как и для других, большим испытанием, которое нельзя было сравнить с чем-либо известным прежде. В их чувствах и отношении к войне доминировало прежде всего опасение за собственную жизнь, а впечатления от быстрого перехода от гражданской жизни к кровавым ужасам у многих из них породили психическое расстройство, депрессию, желание уклониться от воинской службы. Бесконечные равнины одной лишь Галиции, столь отличной от их родины, производили угнетающее впечатление. По этому поводу в солдатской среде даже сформировался фольклорный упрек чужбине: «Ты обеспечила нам плохой прием, Галиция! Дождь, грязь, унылый пейзаж, и главное, пустой желудок и тяжелая поклажа – все это производило на нас очень плохое впечатление. Мы молча шли по старой дороге, все были злы, некоторые готовы были придушить себя, потому что не могли вытащить ноги из грязи».

Характеристика врага — российской армии и российских солдат оставалась на втором плане. Словенцы формировали свое отношение ко всему этому с точки зрения собственной солдатской перспективы, основанной на смеси их довоенного отношения к тем, с кем довелось воевать теперь, и сущности армейской пропаганды, стереотипов, формируемых среди солдат, их собственного опыта, накопленного в схватках с русскими солдатами.

Среди словенцев практически не было никого, кто имел какие-либо сношения с русскими (окопниками, мирными жителями), они владели очень скудной информацией о том, что происходило в России перед войной. Так что словенский солдат входил в личный контакт с русским солдатом только или в момент боя,

[260]

или после своего пленения, или при встрече с неприятельскими военнопленными.

Словом, отношение к российской армии формировалось лишь с точки зрения борьбы против врага, о котором имелось общее представление, формулируемое примерно так: «Русские только приветствуют вас издалека» или «Мы можем уже видеть вблизи российские роты, идущие на нас…». Даже более конкретный образ этого врага, созданный после многочисленных боев, выглядел расплывчато и общо. В солдатских рассказах он очерчивался большей частью как мерило угрозы безопасности, потерь, насилия, особенно в начале войны. Отмечались оригинальность русских солдат, правда, уже в иной обстановке, когда последние попадали в плен. Здесь по сравнению с другими австро-венгерскими солдатами словенцы имели преимущество, поскольку могли объясняться с русскими. Хотя они по-прежнему были сосредоточены на каждодневном выживании, тем более находясь под впечатлением от недавнего сражения, близкая встреча и тесное общение с потерявшим тайную угрозу врагом заставляли мыслить о нем, вообще о Русской армии, несколько по-иному. Конечно, вследствие ужасного давления военного диктата и цензуры не имелось ни возможности, ни желания давать объективные оценки относительно силы и способностей противника. Только немногие могли оставлять свои суждения в дневниках, чтобы выразиться более полно и красноречиво в послевоенных мемуарах, когда образовалось новое государство. Словом, объективную оценку русских солдат и Русской армии можно было дать только после войны.

В ходе же баталий словенские солдаты судили о боевых качествах противостоящей силы со смешанными чувствами. Прежде всего, они выражали боязнь перед огромным численным превосходством Русской армии («на каждого нашего солдата приходилось несколько русских»), обходя молчанием ее достоинства и особенно подробно расписывая неорганизованность и саботаж, царившие в ней. Много говорили о малом количестве оружия для большого числа мобилизованных военнослужащих, о том, что снабжение оружием и боеприпасами было поставлено настолько плохо, что третья линия русских оставалась почти безоружной, а «на задних линиях только нечетные солдаты имели винтовку».

В общем, мы можем заключить следующее: словенские солдаты придерживались стереотипа, по которому австро-венгерская армия боролась с сильно превосходящим числом русских солдат; эта оценка преимущественно исходила из очень важного для солдата фактора — перспективы выживания в контакте и столкновениях с неприятелем. Правда, появлялись и более объективные

[261]

оценки наряду с крайне ужасающими, например: «Регулярная российская армия была неплоха… Русские не были столь же кровожадны, как мы. Если вы сложили перед русским оружие, он сохранит вашу жизнь… Но не было ничего хорошего иметь дело с казаками. Они не проявляли вообще никакого милосердия… Русские ужасно поступили с нашими ранеными. Я сам видел, как они убили их без всякого милосердия…».

Словенские солдаты участвовали во многих боях и сражениях Первой мировой на двух театрах военных действий — с августа 1914 до осени 1915 г. против России в Галиции, в Карпатах и в Буковине и с осени 1915 г. на Итальянском фронте, в особенности при Соче (Изонцо) на словенской этнической территории. Хотя словенская журналистика и научные исследования больше повествуют о боях на Итальянском фронте, все же опыт, приобретенный на Востоке, был на первом месте, и именно он формировал многих солдат, по крайней мере в первый год войны, учитывая число тех, которые участвовали в этих боях, а также понесенные в них потери.

[262]

Примечания:

{*} В то время словенцы составляли 2,5% населения габсбургской монархии.