Исламов Т. М. Восточноевропейский фактор в исторической перспективе

Первая мировая война. Пролог ХХ века / Отв. ред. В. Л. Мальков. — М.: «Наука», 1998. С. 44-48.

Для того, чтобы даже приблизительно, в общих чертах, определить направление научного поиска в исследовании проблемы происхождения Первой мировой войны, ее природы и характера, а также исторических последствий, необходимо составить представление о состоянии разработки проблемы в конце XX в. на разных уровнях: национальном, региональном и мировом. Задача эта предварительная, предшествующая основной работе (как здесь уже говорилось), и прежде всего историографическая, и далеко не простая. Тем более, что общей теорией (концепцией) происхождения войны, для всех приемлемой, мировая наука пока не располагает. Но к этому она идет, и идет довольно успешно, если судить по германской историографии. Созрела для этого и отечественная историческая наука. Особенно после того, как отпало принудительное приспособление исторической истины к идеологическим догмам и «высшим интересам партии, государства, народа». Отсюда вытекает вторая, более локальная задача на уровне нашей национальной историографии — задача объективной оценки того, что было сделано в этой области советской исторической наукой, марксистской общественной мыслью. Перефразируя известное изречение, можно эту задачу сформулировать следующим образом: «от какого наследства (наследия?) мы отказываемся» и какую его часть мы можем использовать с пользой для дела. И третья задача — определить те участки, аспекты, отдельные вопросы, по которым необходимы новые либо дополнительные исследования на базе первоисточников.

В связи с вышесказанным и с учетом нарастающих среди части историков радикально-ликвидаторских настроений в отношении отечественного историографического наследства, накопленного за весь XX в., представляется целесообразным остановиться на некоторых актуальных вопросах развития нашей науки, занимающейся историей конца XIX в. и всего ХХ в. Разумеется, кратко, без развернутой аргументации и в порядке обсуждения.

1) Об империализме, эпохе империализма, империалистическом характере войны. Ленинская теория империализма и эпоки империализма, безусловно, нуждается в серьезном критическом анализе, отчасти и в пересмотре отдельных ее положений в свете исторического опыта
XX в. Она, как и теория формаций, не всегда «работала» и применительно к рубежу двух веков, а последующее развитие исторического процесса убедительно продемонстрировало несостоятельность некоторых ее фундаментальных положений («империализм как высшая стадия капитализма», «загнивающий капитализм», «канун социалис-

[44]

тических революций», «монополии, заменяющие конкуренцию» и др.). Следовательно, нет основании принимать за истину в конечной инстанции теорию империализма в ее ленинской трактовке, но еще меньше у нас оснований отбрасывать ее целиком, с легкостью необыкновенной предавая анафеме само понятие «империализм», «империалистическая экспансия», «империалистическая политика» как злонамеренную выдумку коварных большевиков.

Между тем целый ряд процессов в мировой экономике (концентрация производства и капиталов, образование финансового капитала и др.) и в мировой политике (кризис всей системы международных отнотасний), новые колониальные захваты, совершенные Германией, Японией, США, локальные войны (англо-бурская, японо-китайская, русско-японская, триполитанская), острейшие международные конфликты (Боснийский кризис, Агадир, Цаберн), 2-я Балканская война (империалистическая война без участия ведущих империалистических держав) нельзя ни понять, ни осмыслить вне общей теории империализма, ибо, возникая на разных уровнях, в различных регионах, отдаленных друг от друга и от Европы, главного центра международной напряженности на протяжении по крайней мере трех последних столетии, они происходили тем не менее на общей почве, имели общий знаменатель.

Характер и природа начавшейся в августе 1914 г. всесветной бойни определялись не защитой «родной земли, священных рубежей отечества», не заботой о спасении культурных ценностей и цивилизации от варваров — тевтоно-германских либо русско-славянских, — а интересами империалистической экспансии в форме захвата, раздела, передела чужой земли либо установления сфер влияний и т. п. Анализ происхождения войны и ее характера не будет полным без органического включения в него главных исторических последствий конфликта, каковыми были: большевизм, фашизм, т. е. тоталитаризм обоих толков плюс японский милитаризм с его особой, азиатской спецификой, и Вторая мировая война. В сущности, она была в полном смысле слова продолжением Первой; отличались они друг от друга скорее количественно благодаря технологическому прогрессу, — чем качественно, а промежуток между ними был, с точки зрения исторической перспективы. столь невелик, что не даст оснований говорить о какой-то мирной, межвоенной эпохе. Период от советско-польской войны 1920 г. до абиссинской кампании и нападения Японии на Китай в 1931 г. вполне подходит под определение «перемирие», а не мир. В этом смысле война, начавшаяся в 1914 г., закончилась в 1945 г., такое суждение, высказываемое некоторыми учеными, не столь уж экстравагантно, если рассматривать указанные события в контексте истории человечества в XX в. в целом.

2) В целом теория империализма не может быть отброшена, но настоятельно необходима ее коррекция и дальнейшая разработка. В теперешнем ее виде она не в состоянии объяснить суть всех основных процессов и явлений, порожденных империализмом или сопутствовавших самой войне, как-то: сравнительно легкая, безболезненная мобилизация десятков миллионов не помышлявших о войне «мирных»

[45]

граждан, массовый военный психоз на начальном этапе, утеря .международным социалистическим движением его мощного антивоенного потенциала и крах идеи пролетарского интернационализма и ряд других явлений социального и идеологического характера.

Необходимым представляется расширение и уточнение родовых (видовых) признаков империализма и эпохи империализма. Особого к себе внимания требуют три из них — индустриализм, экспансионизм и национализм.

Несколько слов о национализме, недооцененном не только политикой, но и наукой. Являясь порождением самого капитализма, свой огромный разрушительный потенциал он обнаружил именно с наступлением империализма и в связи с мировой катастрофой 1914—1918 гг. Получив «мандат» от Великой французской революции в конце XVIII в., национализм шествует по планете вот уже двести лет, поражая живучестью (если этот термин здесь употребим) и эффективностью и превосходя любую другую придуманную человеческим сознанием идеологию. Сначала его взяли на вооружение великие нации и державы, затем с не меньшим успехом освоили малые страны и нации, или, используя советско-русско-марксистскую фразеологию, «проснувшиеся к самостоятельной национальной жизни народы»! Одна из особенностей национализма состояла и состоит в том, что им не только легко и удобно прикрывались как лозунгом и как ширмой, но и руководствовались, пользуясь при этом всей полнотой государственной власти, всеми ресурсами нации. Нужно помнить, что в августе 1914 г. мир взорвали не только межимпериалистические противоречия. Особо зловещую роль сыграл и нетерпимый, агрессивный, всепоглощающий национализм всех: и тех, кто играл главные роли, и тех, кто мог лишь подпевать. Здесь, однако, требуются некоторые дополнительные разъяснения, ибо роль малых стран и наций и их национализма в великой трагедии не оценена до сих пор по достоинству историографией; ее анализ еще не вошел органической составной частью в концепцию происхождения Первой мировой войны.

3) О роли малых наций. Сначала напомним некоторые факты. При всей непримиримости и остроте противоречий между великими мира сего: Германией и Англией, Германией и Францией, Россией и Австро-Венгрией и т. д., война началась не между ними, а между монархией Габсбургов (не самой, кстати, первоклассной к этому времени великой европейской державой) и микроскопических размеров с граной, Сербией, отнюдь не безгрешной в том, что случилось в июле 1914 г. Попутно заметим, что нуждается в уточнении «железная» ленинская формулировка: «империалистическая для всех ее участников, за исключением Бельгии и Сербии». Мало кто задумывался над тем, насколько безупречна эта формулировка и насколько равноценны оба исключния из общего правила.

Справедливо ли считать Сербию такой же жертвой неспровоцированной агрессии, как и Бельгию? Едва ли. У Бельгии не было ни территориальных претензий к Германии, ни стремления оттяпать ка-

[46]

кой-нибудь жирный кусочек германской территории. О Сербии этого, к сожалению, не скажешь. Достаточно перечислить лишь некоторые области монархии Габсбургов, на которые простирались притязания сербов: Босния-Герцеговина, южные области Венгрии, населенные сербами, но не одними сербами. Получить все это и многое другое (все населенные югославянами земли Венгрии и Австрии) она не могла без большой драки, такой, в которой непременно должна была участвовать и Россия. Этим я не хочу сказать, что только благодаря сербским интригам Россия оказалась втянутой в войну, которая отнюдь не диктовалась правильно понятыми национальными интересами Российской империи. И не геополитические интересы России требовали разрушения Австро-Венгрии, а интересы создания «Великой Сербии» того требовали. Среди немногих в России, кто понял и оценил ситуацию, созданную покушением в боснийской столице, был П. Н. Милюков, ученый-историк и политик. В двух статьях, опубликованных в «Речи» 13 и 14 июля 1914 г., он ратовал за локализацию конфликта, «что бы это ни стоило Сербии!».

Во всяком случае не всегда великие были ведущими, а малые ведомыми, зачастую инициатива исходила от последних, они же создавали нередко конфликтные ситуации, усиливая общую напряженность в континентальном и глобальном масштабах. Классический тому пример — Балканы, которые были превращены в «пороховой погреб» Европы дружными, иногда и согласованными усилиями и европейских дворов и самих балканских правителей. Целиком на их совести 2-я Балканская война, и здесь нечего кивать на Петербург или Вену. Со стороны исторической науки, в частности, отечественной, было бы более уместно дать дифференцированную характеристику этих двух войн, ставших прологом к большой войне.

Говоря словами того же Милюкова, на Балканах «освободительная война превратилась в войну завоевательную». Продолжая эту мысль, можно оценить 2-ю Балканскую войну как типично империалистическую, как войну «за передел уже поделенного мира». Между двумя этими балканскими войнами целая пропасть. Первая — аккорд «Восточного кризиса», вековой борьбы за ликвидацию османского владычества в Европе. Вторая же вполне укладывается в общую схему империалистических по характеру войн и непосредственно примыкает к Первой мировой войне отнюдь не только по времени, хронологически, а по природе своей и характеру своему. Этим, конечно же, нисколько не снимается с великих держав доля ответственности за развязывание мирового пожара.

4) Вопрос о виновниках войны. Похоже на то, что пришел к благополучному концу некогда сотрясавший мировую историографию пресловутый и порядком наскучивший всем вопрос об ответственности за войну «Kriegsschuldfrage» / «War Guilty», породивший гору литературы на всех европейских языках.

К 1960-м годам страсти вроде бы улеглись, и историки наконец-то могли перевести проблему происхождения Первой мировой войны в более спокойное русло строго научных конструктивных дискуссий.

[47]

Барьер «патриотического» подхода первыми и, как уже отмечалось здесь В. С. Васюковым, весьма успешно преодолели немцы. Работы Фрица Фишера, его учеников и единомышленников, в частности, Иммануила Ганса, имеют ценность модели современной в лучшем смысле слова историографии, свободной от националистической узости, могут служить образцом для других национальных исторических школ. И российской, в частности, хотя в результате длительной и разрушительной гегемонии в довоенной советской исторической науке «покровщины» ситуация в ней несколько иная. Но, по-видимому, предстоит также известная работа по избавлению наших представлений о происхождении войны от сталинских (и постсталинских) установок отно
сительно того, как надо изучать и, главное, объяснять внешнюю политику России. Но это сугубо «домашнее» дело наших специалистов по отечественной истории.

Вернемся, однако, к западноевропейской исторической науке. В западной историографии к началу 1980 х годов созрела мысль о необходимости отхода, как пишет бременский историк И. Гайсс, от «политически эмоциональных и стерильно бесплодных для науки дебатов о «war Guilty» (Geiss I. The First World War as a World War // The Mirror of History. Essays in Honor of Fritz Fellner / Ed. by S. Wank and oth. Santa Barbara, 1988. P. 33). Германскую инициативу поддержали англосаксы Дж. Джолл, Ричард Лэнгорн (Joll J. The Origins of the First World War. L., 1984; Langhorne R. The Collapse of the Concert of Europe: International Politics, 1890—1914. L., 1981; Steiner Zara S. Britain and the Origins of the First World War. L., 1977; Williamson S. R. The Politics of Grand Strategy: Britain and France Prepare for War 1904-1914. Cambridge, 1969).

Обозначился разрыв с прежней антантофильской концепцией истории войны. Правда, несколько шокирует книга С. Уильямсона. В своей последней монографии «Австро-Венгрия и происхождение мировой войны» (Лондон, 1991) он утверждает, что войну вызвало противостояние России и Австро-Венгрии на Балканах, что есть явное преувеличение роли двух восточноевропейских империй. Но это все же частность.

5) Наднациональная историческая мысль обращена сегодня на постижение смысла катаклизма 1914—1918 гг. во всемирно-историческом контексте. В нем видят сегодня главное событие, определившее лицо второго тысячелетия. Его ставят в ряд таких явлений, как Великая французская революция, промышленный переворот, великие географические открытия и заокеанская экспансия европейских держав и др. Рассмотрение этой войны с более широкой, «глобальной» перспективы, важно не только как наиболее эффективное противоядие против «патриотизма» в историографии, но и для осмысления происхождения Первой мировой войны и ее всемирно-исторических последствий в единстве и целостности. Наши западные коллеги не без основания полагают, что применение к изучению Первой мировой войны метода «глобальной истории» позволит поднять историографию на качественно новый уровень, создать адекватную, свободную от прежних односторонностей общую концепцию истории Великой войны

[48]