Каменский В. А. Жизнь гвардейского солдата

Сержант. 2002. № 3. С. 27-30.

Продолжая начатую в прошлом номере публикацию материалов журнала «Военная Быль», редакция предлагает вашему вниманию один из рассказов, опубликованный в № 118 от сентября 1972 г. Рассказ написан бывшим офицером лейб-гвардии Егерского полка и повествует о различных аспектах повседневной службы нижних чинов императорской гвардии.

Повседневная служба

Много написано воспоминаний о мирной жизни полков русской армии; к этому и я хочу добавить еще немного и, вспоминая, пережить еще раз это чудное далекое прошлое.

В мирное время у нас в полку был прекрасный подбор молодых солдат. Это были, главным образом, уроженцы черноземной полосы России, все они были высокого роста, красивые, чернобровые и с немного плутовской физиономией. В большинстве это были сыновья зажиточных крестьян, почти все грамотные, и их, после их узкой деревенской жизни, конечно интересовала другая жизнь, им представившаяся. В Царские дни, когда они были в парадной форме, никто не сказал бы, что еще год назад они были простыми крестьянами.

Вспоминая нашу казарменную жизнь, могу сказать с уверенностью, что за все мое краткое пребывание в полку в мирное время (1911-1914 гг.), в роте не было ни одной кражи, ни драки, ни пьянства, ни даже ругани. Все жили и служили дружно и, если иногда доносились крепкие словечки, то без них русский человек не поймет многого, что ему иногда вдалбливали часами его учителя.

Служба молодого офицера в роте, в первые годы его пребывания в полку, не позволяла ему полностью войти в ротную жизнь. Два раза в неделю он был в наряде и таким образом пропускал четыре служебных дня. Кроме того, вечерние лекции, которые поручались также молодым офицерам и читались ими по очереди в разных ротах, отнимали много времени на подготовку к ним. Некоторые солдаты, слушатели этих лекций, интересовались жизнью не только в России, но и в других странах, о которых они и понятия не имели, и это часто заставляло лектора выходить из рамок положенной темы, отвечая на задаваемые вопросы.

Про наших друзей денщиков уже много написано. Можно лишь добавить, что они были несколько болтливы и на любопытные вопросы своих ротных земляков рассказывали часто про своего «барина» много лишнего. Я узнал уже в эмиграции от нашего вольноопределяющегося, что мой денщик подробно рассказывал, какие фотографии и с какими надписями стояли у меня на письменном столе. Интересно отметить, что в своих рассказах говорили они в таком духе, что у слушателей создавалось впечатление, что он, денщик, являлся как бы совладельцем квартиры и всего имущества. Например, говорили, что «у нас в гостиной висит такое зеркало, что видна вся фигура…», что «вчерась у нас были гости — ротный с женой и вольные…». Когда наступало время чинить сапоги, говорилось: «наши сапоги требуют новую латку» и т. п. В его глазах это поднимало как бы его престиж и достоинство.

По субботам занятия в ротах и командах заканчивались к 12 часам дня и днем помещения тщательно чистились, проветривались, и подметались. Особое внимание обращалось на ротные образа, которые имелись во всех ротах, командах и учебных покоях. Эти образа были вделаны в деревянные киоты и перед ними совершались ежедневные утренние и вечерние молитвы. В день ротного праздника, а также на Пасху и Рождество, перед иконой возжигались свечи и сама она украшалась бумажными украшениями и гирляндами. По субботам же днем роты ходили по очереди в баню, причем никого не приходилось к этому принуждать, так как русский солдат любил чистоту и держал себя в ней. Вечером, по желанию, шли в наш храм, помещавшийся совершенно рядом с казарменными постройками.

По воскресным и праздничным дням побудка была на час позже и после утреннего чая желающие также шли к обедне. Около 10 утра дежурный фельдфебель выходил на двор 1-го

[27]

батальона и зычным голосом командовал «Католики, выходи строиться на двор 1-го батальона». По этой команде от каждой роты выходило по несколько человек, часто и не католики (последние не особенно охотно отправлялись на длинную мессу в костел), а чисто православные, которые за какие-нибудь провинности получали от своих дядек или отделенных командиров, не имевших, по уставу, права налагать взыскания, в виде наказания приказ идти в ближайшее воскресенье католиком в костел, находившийся при 1-й роте Измайловского полка. Команда шла строем под начальством офицера, которому вменялось в обязанность наблюдать, чтобы «католики» во время церковной службы находились бы в костеле, а не бродили по улицам.

После обеда в воскресенье старослужащие, то есть те, кто принял присягу и был знаком с правилами отдания чести, имели право идти со двора. Для однообразия формы одежды комендантское управление через полковую канцелярию ежедневно указывало, как должен быть одет нижний чин, уходящий со двора. Таким образом весь гарнизон Петербурга был одет одинаково. Большинство солдат шло в соседние полки, где искали своих земляков, с которыми отводили душу, ведя бесконечные беседы о деревенской жизни и прочем.

Все уходящие со двора являлись на осмотр своему фельдфебелю и снабжались особыми увольнительными билетами. Зимняя форма — мундир, поверх которого одевалась шинель, перетянутая кожаным поясом, на котором висел тесак. Цвет пояса в гвардейской пехоте был белый в трех первых батальонах и черный в четвертых, и в полках Егерском и Финляндском. С наступлением теплой погоды шинель одевалась внакидку и была застегнута на вороте и на первой пуговице. Летом — рубаха защитного цвета и тесак на поясе. При морозе в 5 градусов и ниже полагалось одевать наушники, а свыше 10 градусов — башлык, завязанный по особой форме вокруг шеи. На голове — бескозырка, с околышем цвета полка и черной тульей. Летом бескозырка была защитного цвета. В Царские дни, а также на Пасху и на Новый Год одевалась парадная форма, то есть мундир с лацканом цвета полка и на голове кивер.

Все отпускные имели подтянутый вид и обязаны были строго соблюдать правила чинопочитания, то есть отдавать честь не только офицерам, но и друг другу, подчеркивая этим свою принадлежность к одной военной семье. Особам императорского дома, генералам и адмиралам, штаб-офицерам своего полка, своему ротному командиру, солдаты обязаны были отдавать честь становясь во фронт. Также и знаменам, штандартам и похоронным процессиям, если их сопровождала воинская часть.

При отъезде в отпуск, на побывку в деревню, всем уезжающим давалась полная парадная форма, дабы они имели возможность щегольнуть формой перед родными и знакомыми.

Было запрещено курить на улице, класть руки в карманы, гулять под руку с дамами, посещать рестораны, ездить внутри конки или трамвая и прочее. Нижние чины имели скидку на проезд в трамваях и пользовались сильно удешевленными билетами в Народном доме императора Николая II. Молодых солдат водили строем показывать достопримечательности Петербурга.

В самих казармах, по праздникам, тоже толпилось много военного люда и дневальным, стоящим у ворот казарм, вменялось в обязанность не впускать в казармы «вольных» и в случае появления таковых он вызывал дежурного фельдфебеля и последний уже решал вопрос, пропустить ли «вольного» к земляку или нет. И тут дневальному на помощь приходил его внутренний такт, помогавший отличить мирного посетителя от какого-либо революционера. Следует добавить, что пронос в казармы спиртных напитков карался очень строго и, надо отдать справедливость, что появление солдата в нетрезвом виде было большим исключением, чему, конечно, способствовало правило, запрещающее продавать воинским чинам спиртные напитки, a также и суровые наказания, доходившие до месяца ареста.

За мое трехлетнее пребывание в полку в мирное время я не помню случая самовольной отлучки или побега с военной службы. Со всей этой ложью на русского солдата мы познакомились уже здесь, за границей, когда революционеры писали и продолжают писать пасквили как на офицеров, так и на солдат.

О довольствии солдат

Многие никогда не задумывались над чрезвычайно сложным вопросом питания огромной русской армии. В мирное время этот вопрос решался более или менее легко, так как весь аппарат был обдуман и налажен, все были на своих местах и все шло как-бы по трафарету. Поставщики поставляли полкам все продукты, мясо распределялось между 4 батальонными и 1 командной кухнями. Из мяса варился или борщ, или щи (через день) и к нему прибавлялась или пшенная каша (если это был борщ), или гречневая — ко щам. Каждый солдат получал так называемую порцию — 3 фунта прекрасно выпеченного черного хлеба и ³/₄ фунта вареного мяса, нанизанного на деревянные палочки. Супы были отличные, наваристые, жирные, и помощник дежурного по полку, которому вменялось в обязанность пробовать пищу на кухнях, часто отказывался от завтрака в Офицерском собрании, заменяя его рюмкой водки под пирожок.

Кашеварами назначались люди неспособные к строевой службе, но обладающие какими-то кулинарными способностями. Они, конечно, очень дорожили своим местом, избавляющим их от всех нарядов, от подчас нелегкой службы в строю. Работали они всегда в тепле, не говоря уже про то, что они всегда были сверхсыты, что подтверждалось их откормленными лицами. Кашевару полагался еще один или два помощника.

Черный хлеб такой, какого в Европе нигде не достать, выпекался в полковой хлебопекарне, в которой работала специальная команда хлебопеков, которые также работали очень усердно, выпекая на каждого едока по 3 фунта хлеба ежедневно. Нужно сказать, что вновь призванные съедали их без остатка, тогда как старослужащие не съедали своей порции и за свой «недоед» получали на руки какие-то копейки.

Щи и борщ имели свой особый вкус, и для пробы подавалась специальная деревянная ложка с какими-то красными и золотыми узорами. История помнит, что бывший Главнокомандующий войсками Петербургского военного округа Великий князь Владимир Александрович любил приезжать в полк совершенно запросто, один, без адъютанта, и иногда его первый визит бывал на солдатскую кухню, где он пробовал пищу и беседовал с кашеваром. Бывали случаи, когда, оставшись отменно довольным, Великий князь в виде поощрения давал кашевару золотой. Но бывали случаи и обратные, — когда за свою оплошность в приготовлении пищи кашевару приходилось садиться под арест. Правда, эти случаи бывали очень редки.

[28]

Возвращаясь к мысли о довольствии русского солдата, поневоле поражаешься колоссальным количеством потреблявшейся провизии, поставлявшейся Интендантством. Принимая во внимание неровное количество рядовых в строю в мирное время и округляя цифру наличного состава полка со всеми командами до 2000 штыков, полк выпекал ежедневно 6000 фунтов хлеба и в котел клалось не менее 1500 фунтов мяса в день (то есть в день на снабжение только одного полка гвардии требовалось около 2700 кг хлеба и 680 кг мяса! — прим. ред.).

С выступлением полка на войну 1914 г. весь установившийся порядок мирного времени переменился и заведующему хозяйством полка было немало хлопот, дабы приноровить довольствие полка к обстановке, которая часто менялась.

Каждая рота с выступлением в поход имела свою походную кухню, в которой варили супы, причем кашеварам, при наступательных операциях в начале войны, необходимо было приготовлять пищу на ходу с таким расчетом, чтобы она была готова к приходу на бивак или большому привалу. Иногда же кухни, в зависимости от боевой обстановки, посылались вперед или наоборот, они подъезжали, когда полк уже пришел на стоянку.

При окопной войне вопрос питания решался иначе и кухни обычно подъезжали к тыловым окопам с наступлением темноты. Позже, при длительном пребывании на одном и том же участке, были проложены особые «подъездные» широкие рвы, по которым кухни подъезжали к окопам. Там же в окопах, на передовой линии, устанавливались примитивные полевые печи в земле, в виде коленчатого отверстия, в которое с одного конца, снизу, подкладывалась и зажигалась или солома, или сухое дерево, а в другое, лицом к небу, ставился или чайник с водой, или котелок. Дым от этих самодельных духовок выдавал противнику всю линию окопов, но так как это было обоюдно, то и мы хорошо знали линию неприятельских окопов.

Очень часто, во время больших боев или тяжелых и изнурительных переходов, кухни подъезжали слишком поздно и люди, изнемогая от усталости, просто падали с ног и им было не до кухонь. Несмотря на распутицу и отдаленность от интендантских баз, я не помню случая, чтобы люди остались ненакормленными, и вся заслуга этого ложилась исключительно на начальника хозяйственной части.

О полковых адъютантах и о приказах по полку

Роль полковых адъютантов, особенно в мирное время, была совершенно не такая легкая, как это казалось со стороны. Он должен был быть и правой рукой командира полка, с которым ему, конечно, приходилось и ладить, а порою и давать советы в его распоряжениях и приказаниях. С другой стороны, ему было необходимо оставаться в рамках товарищеских отношений со своими однополчанами, которые часто, пользуясь дружбой с полковым адъютантом, старались через него, в некоторых случаях своей служебной жизни, устраиваться поудобнее в смысле нарядов, командировок и прочего.

Во время моей службы в лейб-гвардии Егерском полку я застал двух полковых адъютантов: красивого и представительного Глеба Анатольевича Даниловского, нарядно гарцевавшего на своем сером коне перед фронтом полка и ушедшего в 1912 г. в адъютанты к Великому князю Михаилу Михайловичу, и более скромного, доступного и всеми любимого Николая Николаевича Светозарова, погибшего 26 августа 1914 г. под Уршулиным.

Роль полкового адъютанта была трудна, так как ему приходилось ежедневно составлять наряды, соблюдая строгую очередь и совершенно не обращая внимания на свои личные симпатии и дружеские отношения. В этом отношении Н. Н. Светозаров был исключительно справедлив, находился со всеми в прекрасных отношениях и не вызывал никаких упреков.

В обязанности полкового адъютанта входило также и отличное знание всех офицеров полка, фельдфебелей и даже некоторых старших унтер-офицеров. Он единственный знал мобилизационный план полка и под его редакцией в конце дня выпускался приказ по полку. Он печатался в полковой канцелярии, откуда и разносился через посыльных во все роты и команды, а также и всем офицерам полка. Уже придя домой, по запаху литографских чернил можно было знать, что приказ пришел. Выход приказа очень ожидался офицерами, особенно молодыми, чаще других несшими наряды и жаждавшими узнать, нет ли их фамилии или на первой странице, — наряд на следующий день, или же в конце текста, где печатались предполагаемые наряды через день-два. Это было очень удобно, так как давало возможность вовремя снестись с полковым адъютантом и, найдя себе заместителя, поменяться дежурством или нарядом.

[29]

В приказе печатались все производства, начиная с ефрейтора, все перемены, отпуска, но главное, что интересовало офицера, — это, конечно, были наряды. Всем денщикам вменялось в обязанность знакомиться с приказом, чтобы знать заранее, какую форму одежды приготовить своему «барину» в случае, если он попадал в наряд, и своевременно разбудить его, особенно, если на следующее утро была ранняя стрельба в тире на Семеновском плацу, которая начиналась в 6 часов утра. Изредка кроме приказа выпускалось еще особое «приказание», которое не успело попасть в приказ, но было очень экстренно (похороны, встречи иностранного гостя на вокзале и прочее).

О производстве в следующие чины и о награде

В мирное время каждый офицер медленно, но точно производился в следующий чин каждые 4 года. Производство это обычно было 6 декабря, в день Ангела государя императора; причем в Высочайшем приказе указывалось, что производится со старшинством с 6 августа того же года, то есть с того же дня, когда был произведен в офицеры. Таким образом, через 12 лет службы в полку офицер доходил до чина капитана, на котором и застревал, ожидая производства в полковники (в гвардейских частях чин полковника следовал за капитаном — прим. ред.), которое в гвардейской пехоте шло по дивизии, согласно старшинству баллов при производстве в офицеры. В гвардейской кавалерии производство шло по полкам.

В принципе считалось, что в гвардии в мирное время никто не мог обогнать своего однополчанина и, если по окончании Академии (здесь и далее подразумевается императорская Николаевская Академия Генерального штаба — прим. ред.) офицер получал следующий чин, он уже не мог вернуться в полк и шел по штабной службе. Иногда производство в полковники задерживалось, и у нас в полку был случай что батальоном командовал капитан. В таком случае, он назывался командующим батальоном. Иногда же, напротив, полковников было больше, чем это требовалось, и их назначали наблюдающими за разными командами и т. п.

Война 1914 г. смешала все сроки производства, но все же соблюдался принцип некоторого равновесия и в случае производства младшего старший производился в тот же чин «в сравнение со сверстниками».

В смысле орденских наград, в мирное время орден св. Станислава 3-й степени (первая награда), давался лишь в чине поручика. Орден св. Анны 3-й степени — штабс-капитана, шейные ордена св. Станислава и св. Анны 2-й степени получали лишь капитаны, а следующий — орден св. Владимира 4-й степени — лишь полковники. В военное время первой наградой считалась Анна 4-й степени. Это был Анненский темляк на шашку с надписью «За храбрость».

Каждый офицер по окончании училища или Пажеского корпуса обязан был прослужить в строю полка 3 года. До этого срока он не имел права ни уйти в отставку, ни поступить в Академию. Для подготовки к экзамену в последнюю ему давался четырехмесячный отпуск. Выдержавший экзамен не снимал формы полка до окончания Академии, курс которой был 3 года. В случае провала на экзаменах неудачнику давалась возможность держать еще раз на следующий год.

[30]