Константинов С. В., Оськин М. В. Русские офицеры военного времени. 1914-1917 гг.

Вопросы истории. 2009. № 8. С. 107-111.

Русский офицерский корпус периода первой мировой войны насчитывал около 300 тыс. человек: до ее начала в армии было около 40 тыс. офицеров, столько же призвано по мобилизации, около 220 тыс. стали офицерами военного времени. В результате потерь к 1917 г. в пехоте офицеры сменились трое-пятикратно, в коннице и артиллерии — на 15-40%. Сильно изменилась и социальная специфика русского офицерского корпуса, свыше 30 тыс. из которого были произведены в офицеры за боевые отличия из нижних чинов{1}. В чем же причины того, что за 3,5 года войны офицерами стало больше людей, чем за всю историю русской армии до мировой войны и как это обстоятельство сказалось на ходе военных действий и Февральской революции 1917 года?

Первой причиной падения качества войск стали громадные потери в первых операциях: 245 тыс. человек в Восточной Пруссии, 235 тыс. — в Галиции, 230 тыс. — в осенних сражениях только в Польше. В других странах низшие офицерские должности временно заменили унтер-офицерами. В России же унтер-офицерский состав запаса, и без того скудный числом, в начале войны был влит в части на рядовые должности и выбит. В конце 1914 г. офицер переменного состава записывал в дневнике: «Унтер-офицерский кадр, в большинстве из нестроевых, совершенно беспомощен…»{2}. Это были те нижние чины, что в мирное время готовились к командованию взводом и ротой{3}. По сведениям Ставки, к 1 января 1915 г. Северо-Западный фронт потерял 625 618 человек: 54 237 убитыми, 273 935 ранеными и больными, 298 446 пленными{4}. Юго-Западный фронт, лишь в Карпатской операции 1915 г. потерял до 1 млн человек. Недаром в письме к жене от 1 января 1915 г. А. А. Брусилов сообщал: «Войска все хуже и хуже. Много скверных начальников, а всех не прогонишь, потому что некому заменить»{5}.

Потеря 75% кадровых офицеров к 1916 г. стала невосполнимой утратой, так как «офицер создается годами, традициями веков и стоит государству дорого»{6}. Летняя кампания 1915 г. вывела из строя 2 млн 386 тыс. человек. Всего же к началу 1916 г. русская армия потеряла 4 млн 754 тыс. человек, в том числе 66 тыс. офицеров. Согласно всеподданнейшему докладу по военному министерству за 1915 г., к 1 декабря 1915 г. списочная численность офицеров составляла 100 579 человек{7}. Ввиду больших потерь в офицерском составе, уже весной 1915 г. опытные офицеры-фронтовики назначались командовать сразу 2-3 ротами{8}. Директива Ставки

[107]

от 4 июня 1915 г. требовала направлять на фронт «всех выздоровевших офицеров без всяких послаблений»{9}. А. А. Свечин пишет, что в его полку за месяц боев в Свенцянской операции из 35 офицеров + 2 прибывших, в строю осталось 10. Потери: ранены или убиты — 14; «сомнительно контужены» — 2; эвакуировалось из-за обострения старых ран — 1; выгнано — 2; самострел — 1; в отпуску — 1; в хозяйственной части — 3; штаб — 3{10}.

Острый дефицит в командных кадрах стал причиной радикальной перестройки системы подготовки офицерского корпуса. Прежде всего, производство в офицеры для некоторых категорий нижних чинов разрешено было осуществлять без проведения установленных экзаменов. В этом случае определяющими критериями отбора были определены права по образованию и принадлежность к частям, входившим в действующую армию. Кроме того, военные училища были переведены на ускоренный (3-4-месячный для пехоты, 6-8-месячный для кавалерии, артиллерии и инженерных войск) курс обучения{11}. Появился особый тип краткосрочных (3-4-месячных) военно-учебных заведений{12}. Школы при запасных пехотных бригадах, позже названные школами подготовки прапорщиков, впервые были организованы и нашли широкое распространение в пехоте, особенно остро нуждавшейся в офицерских кадрах. В казачьих войсках, инженерном и военно-топографическом ведомствах также было сформировано по одному учебному заведению такого типа. Всего в 1914-1917 гг. через школы прапорщиков прошло 153 713 человек — более половины офицеров военного времени.

Естественно, в течение столь краткого срока обеспечить требуемый уровень подготовки выпускников было невозможно. Ни теоретически, ни практически нельзя было за три месяца подготовить полноценного командира, способного руководить подчиненными в бою. Собственно, само обучение в военно-учебных заведениях военного времени и было сосредоточено на личной подготовке юнкеров. Подготовку же офицера-руководителя, офицера-воспитателя своих подчиненных учебные программы попросту игнорировали. Практически отсутствовали обобщение боевого опыта и использование его в учебно-воспитательном процессе. Несмотря на предельную сжатость сроков обучения, в его содержании и методике преобладала теория, война же требовала офицеров-практиков{13}.

Таким образом, количественные проблемы комплектования офицерского корпуса были в целом решены, однако качество его катастрофически ухудшилось.

К весне 1916 г. русская армия имела до 130 тыс. офицеров, на 90% — производства военного времени. К этому сроку «служилое сословие было уже обескровлено. Интеллигенция, так или иначе «приспособилась». Новых офицеров пришлось набирать в полуинтеллигенции… Слово «прапорщик» сделалось нарицательным»{14}. Русская армия стала армией прапорщиков. Средний офицерский состав (при 2-3 кадровых офицерах на полк) был неплох, но он не мог в одиночку управлять войсками, не имея должной поддержки ни сверху, ни снизу: «…О подготовке так называемых «прапорщиков запаса» не стоит и говорить вовсе. За самыми редкими исключениями они были слабее унтер-офицеров»{15}. В связи с тем, что школы прапорщиков не давали всех необходимых для фронта знаний, людей доучивали в тыловых районах действующей армии. Но нужна была централизация. Весной 1916 г. барон А. П. Будберг послал в штаб 1-й армии проект для учреждения дивизионных офицерских школ: «Это было единственным средством разрешить вопросы об офицерах и исправить те огромные недостатки, которыми болели наши офицерские тыловые школы, выбрасывавшие нам десятки тысяч абсолютно неготовых к войне офицеров. Эти школы заботились о внешней выправке, о зубрежке теоретических данных и ничего не давали на практике. Выяснилось, что армия не может существовать на офицерах 4-месячного курса обучения… офицеров этих надо было доделывать, и это можно было осуществить только на фронте. Их надо было воспитать, и это могли сделать только сами части, но не прямо в боевой, а в смеси из боевой и прибоевой обстановки»{16}. Но этот проект так и не реализовался.

Летняя кампания 1916 г. вывела из строя, по разным данным, от 1 млн 412 тыс.{17} (всего) до 1 млн 650 тыс.{18} (только на ЮЗФ) человек, в том числе офицеров — более 25 тысяч. В связи с громадной убылью в офицерском составе, 9 сентября в военные округа пошла инструкция Генерального штаба по мобилизационному отделу. Согласно

[108]

распоряжению военного министра, все молодые офицеры и прапорщики как переменного, так и постоянного состава запасных пехотных полков «из числа не бывших еще на фронте и в боях, не задерживались в этих частях более 9 месяцев», по истечении которых должны отправляться в действующую армию{19}. Следовательно, те офицеры, которые были подготовлены весной, летом погибли в боях, а новых предстояло еще учить. Донесение полковника Морозова (начальник штаба 1-й стрелковой дивизии) от 7 ноября 1916 г. указывало: «В особенности нужна подготовка младших строевых начальников к управлению огнем… Не менее низки познания… по части инженерного искусства»{20}. Качественного ухудшения не избежала даже опора режима — гвардия: только в 1914 г. из 62 тыс. человек потерявшая свыше 20 тысяч. Потери 1915 г. были еще больше{21}. В итоге, например, лейб-гвардии Кексгольмский полк к лету 1916 г. имел в своем составе только 4 кадровых офицеров (без комполка), командовавших батальонами: 1 полковник, 2 штабс-капитана и 1 подпоручик{22}. В пехотных гвардейских полках к концу 1916 г. в строю оставалось всего 4% офицеров из числа тех, кто выступил на фронт в августе 1914 года{23}.

Если неумелых генералов еще и можно было заменить отличными полковниками, то что было делать с обер-офицерским звеном, наиболее многочисленным в армии? В ноябре 1916 г. офицер-фронтовик в письме дежурному генералу при Верховном Главнокомандующем указывал следующие причины неудач: крайняя недобросовестность, а порой и лживость донесений и докладов о течении, успехах и неудачах боев; стремление начальников сложить всю ответственность на подчиненных; малое знакомство начальников с местностью; отсутствие своевременного руководства, ввиду отдаленности начальства от места боя; взгляд на резервы не как на средство для своевременного поддержания удара и развития успеха, а, исключительно, как на средство парализовать допускаемый заранее неуспех; введение войск в бой мелкими частями и полное бездействие крупных резервов; неправильное понимание необходимости закрепления на захваченных рубежах; полное отсутствие творчества, шаблонное ведение боя; неумение согласовать артиллерийский огонь с действиями пехоты. Резюме: начальствующие лица не считаются ни с физическими силами, ни с моральным состоянием вверенных им частей{24}. Оценивая причины поражений в Румынии, отмечалось, что главный виновник неудач зимних атак 1916/1917 гг. — командный состав «до командиров полков включительно»{25}. Развал Вооруженных сил после Февральской революции привел к убийствам офицеров, их бегству из армии, переводу в ударные батальоны, даже на положение рядовых.

Вторая причина — это увеличение действующих войск. Если должности во второочередных дивизиях, развернутых с началом мобилизации, удалось заместить офицерами запаса, то для ополчения их не хватило. В ноябре 1914 г., согласно приказу Верховного Главнокомандующего, дружины ополчения стали отправляться на фронт, а в тылу — формироваться новые{26}. В 1915—1916 гг. формировались дивизии 3-й очереди, часть из них — из ополченских бригад. Офицерский состав ополчения был наиболее демократичным, он комплектовался из отставных в возрасте от 43 до 55 лет; должности младших офицеров замещались рядовыми ратниками по образовательному цензу. Например, командир ополченской дружины (1000 человек — батальон) в 1915 г. — присяжный поверенный, бывший за 20 лет перед войной прапорщиком артиллерии. Командиры рот: мировой судья, акцизный чиновник, 2 присяжных поверенных — ни один из них в армии ранее не служил{27}.

Отношение солдат к прапорщикам часто было отрицательным, так как многие из офицеров военного времени, не умея приобрести авторитет знаниями и умениями, прибегали к дисциплинарному воздействию. Письмо из армии в 1915 г.: «Дела, как видно, очень плохие, потому что солдат стали угощать розгами, держать стали строже. Наверное, очень многие стали сдаваться в плен, потому что всем уже надоела эта бойня, да еще оттого, что не видно конца этой войне. Настоящих офицеров совсем нет: все одни прапорщики, которые произведены из унтер-офицеров и которые знают нисколько не больше нашего»{28}. Или другое: «Здесь опять эти зауряды самые… Обида и мне, и всему воинству. Свинаря замест царя»{29}. Развертывание дивизий 4-й очереди зимой 1916/1917 г. («реформа Гурко») еще более ухудшило кадровый вопрос.

Неудивительно, что офицерский корпус, который «…по социальному происхождению изменился… коренным образом. Он практически стал соответствовать составу

[109]

населения страны»{30}, стал думать больше о политике, нежели о войне. Например, записка офицера, отправленная в конце 1916 г. П. Н. Милюкову, указывала: «…Настроение в армии было бы иным, если бы на фронте велись активные действия, отсутствие которых дает много времени для анализа и критики всего, что происходит на фронте и в тылу, и рождает потребность делиться продуктами этой критики с другими». Многие офицеры, в том числе и высшие, винят правительство в нежелании пойти навстречу требованиям оппозиции, а «с существованием Государственной Думы и ее функционированием связывают успокоение страны и возможность благоустроить тыл… Никогда раньше в обществе офицеров и даже в присутствии лиц высшего командования, не могли происходить такие откровенные разговоры о возможности падения династии». Информатор откровенно говорит, что оппозиционные настроения распространяются газетами и офицерами: «При окопной жизни офицеры, особенно в пехоте, настолько тесно живут с солдатами, что часто беседуют с ними на самые щекотливые темы и передают им свое настроение»{31}. Еще пример: в рапорте Кинешемского уездного исправника Костромской губернии от 9 ноября 1916 г. отмечалось: «…На днях в местное земство вернулись из Кинешемско-Вичугского санитарного отряда лица, которые и передали, что речь Милюкова [«Глупость или измена?»] получила распространение на позициях и принята там с восторгом». Сведения распространялись офицерами военного времени. Исправником отмечались заявления мобилизованных прапорщиков, что «армия настроена революционно, и стрелять не будет»{32}.

Российская власть не пожелала наполнить офицерский корпус произведенными нижними чинами, предпочитая им интеллигенцию, которая после гибели лучшей своей части в 1914-1916 гг. перешла в оппозицию к режиму. Причина этому — сословный характер общества, ведь подпоручик автоматически получал личное дворянство, хотя офицер военного времени и не мог быть произведен в подполковники. А. Е. Снесарев справедливо писал, что основной смысл института прапорщиков запаса в России — «тень барина, фикция социальной гарантии предпочитается унтер-офицерскому опыту, цензу и характеру»{33}. Понятно, что солдаты отчетливо понимали разницу между кадровым офицером и вчерашним интеллигентом или буржуа, облаченными в офицерский мундир.

Согласно правилам, не могли быть отправлены в военные училища для прохождения ускоренных курсов на получение офицерского звания следующие солдаты: «Кои сами или их родители и деды (безразлично по мужской или женской линиям) перешли в русское подданство из иностранного после 1 января 1880 г.; все происходящие из немецких колонистов (время переселения роли не играет); лица иудейского происхождения»{34}. Конечно, люди были разные. Кадровый офицер писал домой об офицерах из солдат, что они теперь стали вместо 12 рублей получать 150, что они дорожат своей жизнью, так как теперь они «господа»{35}. Однако лучшие офицеры военного времени — из подпрапорщиков и вольноопределяющихся — погибли к концу 1916 г., а для прочности режима следовало бы сделать ставку на бывших унтер-офицеров. В любом случае, к февралю 1917 г. из примерно 120 тыс. офицеров действующей армии большая часть была настроена против монархии. В результате разобщения офицерство не смогло ни оказать сопротивления развалу армии при Временном правительстве, ни сорганизоваться для борьбы с большевиками.

Примечания:

{1} Трагедия русского офицерства. М., 2002. С. 9-12.

{2} Государственный архив Российской Федерации (ГА РФ). Ф. 579. Оп. 1. Д. 2315. Л. 2.

{3} Развитие тактики русской армии (XVIII в. — начало XX в.). М., 1957. С. 269.

{4} Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА). Ф. 2003. Оп. 2. Д. 733. Л. 128.

{5} ГА РФ. Ф. Р-5956. Оп. 1. Д. 5. Л. 129об.

{6} Мариюшкин Ал. Помни войну! Новый Сад, 1927. С. 37.

{7} Головин Н. Н. Военные усилия России в мировой войне. М., 2001. С. 143, 145; РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 1745. Л. 3-20.

{8} Борис Васильевич Сергиевский. 1888-1971. Нью-Йорк, 1975. С.47.

[110]

{9} Стратегический очерк войны 1914-1918 гг. Ч. 4. М., 1922. С. 66.

{10} Свечин А. А. Искусство вождения полка по опыту войны 1914-1918 гг. М., 2005. С.356.

{11} Приказы по военному ведомству № 756 от 26.11.1914 г., № 767 от 4.12.1914 г., № 787 от 15.12.1914 г., № 817 от 30.12.1914 г. — Приказы по военному ведомству. 1914 г. СПб., 1914. С. 1988, 1960-1964, 1979, 2017.

{12} Приказы по военному ведомству № 742 от 19.11.1914, № 336 от 7.07.1915, № 82 от 13.02.1916 и другие. — Приказы по военному ведомству. 1914 г. С. 1940-1941; 1915 г. С. 472; 1916 г. С. 64-65, 67-72.

{13} Алехин И. А. Развитие теории и практики военного образования в России XVIII — начала XX веков. М., 2002. С. 167.

{14} Керсновский А. А. История русской армии. Т. 4. М., 1994. С. 249.

{15} Незнамов А. А. Пехота. Пг., 1923. С. 198.

{16} Архив русской революции. Т. 12. М., 1991. С. 208.

{17} Головин Н. Н. Ук.соч. С. 143.

{18} Нелипович С. Г. Брусиловский прорыв как объект мифологии. В кн.: Первая мировая война. Пролог XX века. М., 1998. С. 633-634.

{19} РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 2025. Л. 15, 70.

{20} Там же. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 1392. Л. 78-79.

{21} Тихомиров А. В., Чапкевич Е. И. Русская гвардия в первой мировой войне // Вопросы истории. 2000. № 9. С. 34-45.

{22} Адамович Б. Трыстень. Париж, 1935. С. 10.

{23} Чапкевич Е. И. Русская гвардия в Февральской революции // Вопросы истории. 2002. № 9. С. 11.

{24} РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 764. Л. 16-17.

{25} Там же. Ф. 391. Оп. 2. Д. 95. Л. 54-54об.

{26} Там же. Ф. 499. Оп. 2. Д. 945. Л. 118-119.

{27} Михеев С. Военно-исторические примеры к прикладной части тактики. М., 1921. С. 27; Ливчак Б. Ф. Государственное ополчение в системе Вооруженных Сил России в период Первой мировой войны. — Государственный аппарат (Историко-правовые исследования). Научные труды. Вып. 44. Свердловск, 1975. С. 58.

{28} ГА РФ. Ф. 102. 4-е делопроизводство. Оп. 265. Д. 990. Л. 80.

{29} Федорченко С. З. Народ на войне. М., 1990. С. 53.

{30} Волков С. В. Русский офицерский корпус. М., 1993. С. 272-273.

{31} ГА РФ. Ф. 579. Оп. 3. Д. 322. Л. 1-6.

{32} Там же. Ф. 102. 4-е делопроизводство. Оп. 1916. Ч. 30. Д. 108. Л. 12, 15об.

{33} Афганские уроки: выводы для будущего в свете идейного наследия А. Е. Снесарева. М., 2003. С. 309-311.

{34} Сборник руководящих приказов и приказаний VII армии. Б. м., 1917. С. 513.

{35} ГА РФ. Ф. 102. 4-е делопроизводство. Оп. 265. Д. 990. Л. 64.

[111]