Нагорная О. С. Военнопленные-инвалиды Первой мировой войны в России и Германии: дискурс, опыт, образ

ИНВАЛИДЫ И ВОЙНА. Инвалиды Первой мировой войны: Исторические и нравственные уроки: доклады и выступления участников II Международной научно-практической конференции «ИНВАЛИДЫ И ВОЙНА. Инвалиды Первой мировой войны: Исторические и нравственные уроки». — М.: Изд-во МНЭПУ, 2013. С. 49-54.

Статья построена на сравнении социально-правового положения военнопленных инвалидов в двух воюющих странах — России и Германии. В статье также рассматриваются проблемы социальной психологии в контексте изменений политического положения в этих странах в годы войны и в первые послевоенные годы. Перечислены основные формы социальной адаптации участников войны условиях мирного времени.

О. S. Nagornaya. Disabled prisoners of World War I in Russia and Germany: discourse, experience, image

The article is based on a comparison of the social and legal status of disabled prisoners of war in two countries in war: Russia and Germany. The article also deals with problems of social psychology in the context of changes of political situations in these countries during the war and in early postwar years. The paper shows forms of social adaptation of the participants of the war in time of peace.

[49]

Изучение вопросов возвращения бывших комбатантов, особенно увечных, к мирной жизни оказалось в фокусе современных исследователей военных конфликтов сравнительно недавно. При этом большинство работ вполне объяснимо концентрируются на периоде мировых войн. Ведь если в случае войн «долгого XIX века» дискуссия об инвалидности носила специализированный медицинский характер и являлась маргинальным явлением на фоне воспевания побед и переработки поражений, то тотальные войны «экстремального столетия» и резкий рост количества изувеченных мужчин вынудил государство разрабатывать обширные программы реабилитации и приемлемые для общества образцы толкования целей и жертв войны. Несмотря на то, что и в Германии, и в Советской России политика обеспечения инвалидов Первой мировой войны не привела к удовлетворительным результатам, опыт законодательных, медицинских и социальных мероприятий, а также выработанные пропагандистские образы были использованы властью и социальными группами в более поздний период или в других контекстах.

На примере военнопленных-инвалидов Первой мировой войны в России и Германии я попытаюсь представить некоторые аспекты эволюции представлений об инвалидности и использования образа инвалида в господствующем и альтернативном дискурсах обеих стран, а также специфику мероприятий реабилитации увечных.

Тема инвалидности в военном дискурсе Германской империи в значительной степени отражала преемственность С предыдущими военными конфликтами. Так, уже в первые месяцы войны в Германии открылись выставки, посвященные тематике военной инвалидности, где демонстрировались новые и усовершенствованные продукты: протезы, с помощью которых можно было выполнять различные рабочие операции, а также предметы, которые должны были облегчить инвалидам повседневную жизнь. Подобные выставки отражали распространенное публичное восприятие инвалидности: война представлялась как роковая неизбежность, последствия которой можно было смягчить благодаря прогрессу. При этом финансовое бремя обеспечения инвалидов возлагалось на родственников, благотворительные организации и самих увечных, которые должны были любой ценой вернуться в профессиональную жизнь. Так, одна из брошюр Красного Креста «Воля побеждает» транслировала лозунг: «Там, где есть воля, там больше нет увечья». И только в республиканском послевоенном законодательстве были закреплены гарантии выплаты государственных пенсий.

[50]

Тот же отстраненный и обезличенный образ увечных использовался и военной пропагандой. Одним из ее объектов стали русские военнопленные-инвалиды, изображения которых активно использовались для демонстрации образцового содержания безоружных врагов в лагерях. Фотографии аккуратно одетых солдат с протезами германского производства украшали издания, предназначенные для распространения в нейтральных государствах.

В дореволюционной России военнопленные-инвалиды стали жертвами подозрительного отношения военных и политических ведомств к солдатам и офицерам, попавшим в лагеря противника. Предубеждения и приоритет государственных интересов над гуманитарными препятствовали расширению масштабов обмена инвалидами и их интернирования в нейтральных странах. Относительный количественный прорыв в обмене военнопленными-инвалидами наметился лишь после Февральской революции. При этом и среди небольшого количества вернувшихся по обмену следственные органы продолжали искать потенциальных шпионов либо пытались использовать инвалидов в качестве источника информации о противнике и его зверствах в отношении военнопленных. В среде государственных чиновников родилась инициатива направить на фронт группу вернувшихся из плена инвалидов для представления перед нижними чинами истинной картины жизни в лагерях, что, по мнению организаторов, пресекло бы всякое желание переходить к противнику. Военное командование в целом одобрило идею агитационной кампании, но отметило, что при подборе кандидатов «необходима известная осторожность, дабы в армию не могли проникнуть элементы, зараженные пропагандой или хотя бы склонные к критике государственного порядка». И хотя вербальный образ калек в лагерях со сравнимой интенсивностью использовался в целях ужесточения представлении о враге, прямое изображение увечий в официальных изданиях встречалось крайне редко. Лишь публикации Чрезвычайной следственной комиссии, представлявшей общественности зверства противника с целью поднятия морального духа фронта и тыла, изредка включали фотографические изображения увечий. В газетах, отраслевых и специализированных журналах обсуждались проблемы возвращения к нормальной жизни физических и психических инвалидов, побывавших в немецких лагерях.

После Первой мировой войны и в проигравших, и в победивших странах инвалиды войны стали критическим мерилом состоятельности новых политических режимов. Как правило, увечные исключались из официальной дискуссии и воспринимались как болез-

[51]

ненно-досадное напоминание о негативной стороне произошедших событий. В Германии излишний объем социальных обязательств обременял государственную казну и спровоцировал отношение к инвалидам как к финансовому балласту. В свою очередь невыплаты мизерного пособия вызвали разочарование и интенсивную критику в адрес властей.

В Советской России в сфере пенсионного обеспечения инвалидов, прибывших из плена, соблюдался принцип приоритетной поддержки красноармейцев перед солдатами империалистической войны, а также выборка достойных обеспечения по критерию социального положения и материальной состоятельности. Примечательно, что в ходе подготовки мероприятий по реабилитации военнопленных-инвалидов советские органы пытались использовать немецкий опыт. Так, Комиссия по выработке Устава об инвалидности в срочном порядке командировала доктора Бродского в Германию для подбора литературы и изучения мероприятий социального обеспечения. В своих отчетах Бродский обращал внимание на высокий уровень реабилитации инвалидов в Германии благодаря привлечению психологов к разработке протезов и наличию при лазаретах школ для обучения ремеслу. Комиссия своеобразно трактовала выводы доктора и постановила обеспечить всех военнопленных-инвалидов протезами еще во время их пребывания в Германии. Привезенные в Россию образцы и модели предполагалось использовать для научных демонстраций на медицинских факультетах или в протезном отделе в Москве. Кроме того, Бюро военнопленных в Берлине намеревалось создать подобие реабилитационного центра — школу, где во время изготовления протеза и привыкания к нему военнопленный мог бы посещать какие-либо профессиональные курсы. Однако оба проекта остались нереализованными.

Трудоустройство военнопленных-инвалидов, как и медицинская реабилитация, было сорвано вследствие нехватки средств, а также разногласий между центральными и местными органами, позже — стихийного возвращения основной массы пленных. Недостаточная организация учета, катастрофический дефицит кадров, а также отмечаемое межведомственными совещаниями отсутствие связи между центром и местными органами обусловили невозможность оказания необходимой, тем более специализированной помощи. К примеру, в августе 1918 г. Иваново-Вознесенский совет сообщал, что большинство прибывающих — военнопленные-туберкулезники, нуждающиеся в санаторном лечении. Однако, «хотя по этому поводу много писалось и говорилось, до сих пор не видно и начала к принятию каких-либо мер». В сложившейся ситуации

[52]

больные оставались без медицинского ухода и осаждали комиссариаты соцобеспечения. Последние были не в состоянии определить алгоритм действий для оказания необходимой помощи. Положение мало изменилось и к февралю 1920 г., когда представители рабоче-крестьянской инспекции отмечали неудовлетворительную постановку дела в местных пленбежах, до сих пор не обладавших даже сведениями о количестве находящихся в губернии инвалидов.

Государственные организации формулировали свои программы, исходя из собственных интересов: «возвратить государству и семье работника», «избежать развития тунеядства» и «распространения частной благотворительности в деле помощи увечным». В качестве основного средства достижения этих целей определялось обеспечение инвалидов протезами и обучение доступному в их физическом состоянии ремеслу. Государство брало на себя реализацию первой цели, для чего инвалиды на время снятия мерки и изготовления нужного механизма должны были помещаться в специальные общежития при мастерских. Задача профессиональной переквалификации возлагалась уже на местные комиссариаты соцобеспечения. Пытаясь как можно быстрее разгрузить центральные районы от обременительного контингента, Наркомат соцобеспечения отсылал людей в переполненные и неустроенные трудовые колонии.

Одной из примечательных особенностей опыта вернувшихся из плена инвалидов в Советской России стала невозможность институционализации сообщества переживаний. Несмотря на официальное позитивное отношение новой власти к возвращавшимся, групповая интеграция и уж тем более официальное оформление союзов было признано нежелательным. Сложившиеся до Октябрьской революции общественные организации (например, Союз увечных воинов, Союз вернувшихся из плена) были использованы как ресурсное обеспечение для государственных институций, но не признавались в качестве выразителя групповых интересов и вскоре были распущены. Напротив, в условиях русской военной эмиграции и Веймарской республики, союзы инвалидов пытались отстаивать свою групповую идентичность И позиционировать себя как особое сообщество переживаний в рамках общенационального опыта.

Если в период войны пропаганда обеих стран использовала образ военнопленных-инвалидов с целью ужесточения представлений о враге, избегая детального описания увечий, а также любого использования инвалидности в целях критики прогресса, то в межвоенный период образ инвалида интенсивно использовался в пацифистских кодах искусства и литературы. Так, в своем антивоенном музее в Бер-

[53]

лине Эрнст Фридрих демонстрировал ужасающие фотографии исковерканных пулями лиц, а Отто Дикс и Георг Гросс бросали в лицо обществу немой укор, изображая попрошайничающих инвалидов.

В ранней советской литературе подробно и красочно описывались страдания военнопленных-инвалидов. При этом данный образ использовался не только в целях обличения бывшего врага с его бесчеловечной любовью к порядку и техницизму. В лагере военнопленных «Бишофсберг» герою произведения Константина Федина Федору Лепендину после тяжелого ранения ампутируют ноги, однако после операции его состояние резко ухудшается: «И как раз в это время старший ординатор городской больницы имени городского гласного Отто Мозеса Мильха проделывал опыты с новым способом местной анестезии при ампутации конечностей. Из лагеря военнопленных были отправлены четверо солдат, нуждавшихся в ампутации. Лепендину отрезали остатки ног. Старший ординатор был вполне доволен новым способом местной анестезии и выкурил в день операции не две, как всегда, а три сигары. Если бы отделенный Федор Лепендин болел дольше, то, может быть, он сослужил бы еще какую-нибудь службу науке. Но он поправился и был больше не нужен. Если бы Лепендин был отделенным саксонской, баварской или прусской службы, его, наверное, упрочили бы на металлических протезах патент «Феникс», и отечественные ортопеды и техники научили бы его ездить на велосипеде и взбираться по лестнице. Но он был отделенным русской службы, и ему предложили обойтись как-нибудь своими средствами». На примере героя этого произведения, а также описаний страданий русских пленных на лагерных операционных столах у Кирилла Левина мы видим не только классово выверенное изображение немецких врачей-буржуа, но и скрытый антивоенный манифест.

Библиография

1. Brandts. Vom Kriegsschauplatz zum Gedächtnisraum: Die Westfront 1914-1940. Baden-Baden, 2000. S. 98.

2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 545. Л. 455. переписка между Херсонским губернатором и ЦК помощи военнопленным, май 1916 г.

3. Наши враги. Обзор деятельности Чрезвычайной следственной комиссии. Пг., 1916.

4. Нагорная О. Другой военный опыт. Российские военнопленные Первой мировой войны в Германии (1914-1922 г.). М., 2010.

5. Федин К. Города и годы. Опубликовано на сайте «Либрусек». http://lib.rus. ec/b/178592; Левин К. За колючей проволокой. М., 1929; Левин К. Записки из плена. М., 1930.

[54]