Олано-Эренья А. Испанский король и попытки спасения Николая II

Новая и новейшая история. 1993. № 5. С. 152-165.

Работа в испанских архивах совершенно неожиданно столкнула меня с документами, связанными с историей убийства Николая II и всей царской семьи в Екатеринбурге. Разбирая в Архиве министерства иностранных дел Испании донесения испанского посла в России, я обнаружила в связке документов телеграммы и депеши 1918 г., посвященные попытке испанской дипломатической миссии спасти семью расстрелянного Николая II, ибо в Европе существовала полная уверенность в том, что семье императора сохранена жизнь.

Находка сразу поставила ряд вопросов: кто был вдохновителем миссии, каким образом она осуществлялась и к чему привела? Так начался этот поиск, принесший довольно любопытные результаты, о которых и пойдет речь в очерке.

Хочу сразу оговориться, что не я была первооткрывателем этой темы в Испании. В середине 70-х годов, сразу после падения диктатуры Франко и восстановления института монархии в стране, появилась серия работ испанских историков и журналистов, посвященных последнему королю Испании Альфонсу XIII. В одной из монографий, опубликованной известным публицистом и королевским биографом Хулианом Кортес-Каванильясом в 1976 г. под названием «Альфонс XIII и война 14 года»{1} появились первые сведения о попытке Альфонса XIII спасти семью Николая II. Кортес-Каванильяс провел изыскания в Королевском архиве Восточного дворца и опубликовал несколько обнаруженных им писем к королю Альфонсу XIII его супруги Виктории-Евгении Баттенберг, сославшись на хранящееся в архиве дело № 63.276-С под названием «Русская Императорская семья». Письма очень интересны, и я их приведу в данной публикации, доверившись авторитету придворного биографа, хотя самой мне эти письма обнаружить не удалось, и дела с таким названием и под таким номером в архиве не существует. Попутно мне удалось обнаружить ряд других документов, относящихся к теме. Само по себе исчезновение из архива целого дела, которое, вне сомнения, видел Кортес-Каванильяс, наводит на грустные размышления, так как это материалы большой исторической ценности.

В это же время другой авторитетный испанский историк Карлос Секо Серрано, действительный член Королевской академии истории, разбирая личный архив Эдуардо Дато, являвшегося в 1918 г. государственным министром, также обнаружил интересные материалы, связанные с миссией спасения, которые и опубликовал в небольшой статье в журнале «Арбор» в 1976 г.{2} и в сборнике «Исторические виньетки»{3}, вышедшем в 1983 г. Эти материалы заслуживают полного доверия, так как уже в течение 20 лет Секо Серрано обрабатывает и изучает архив Дато, и все документы систематизированы лично им, хотя полная опись архива не составлена. Но

[152]

и здесь следует сделать оговорку, так как в 70-е годы Секо Серрано работал с документами Архива министерства иностранных дел Испании и видел там интереснейшее письмо, которое частично опубликовал. Письмо я также приведу в статье, но в архиве его уже нет. И это тоже значительная потеря. Я имела ряд бесед с Секо Серрано, и он любезно предоставил мне свои заметки, сделанные в Архиве министерства иностранных дел в 70-е годы, среди них копии некоторых телеграмм, подлинники которых мне не удалось найти. Я же провела поиск в архивах министерства иностранных дел Испании и Королевского дворца и в статье собираюсь прокомментировать находки.

В заключение хочу выразить глубокую благодарность за оказанную мне в работе помощь и содействие академику К. Секо Серрано, директору Архива министерства иностранных дел Испании Элизе Каролине де Сантос Канелехо, решавшей любые проблемы, связанные с получением документов, начальнику архивного зала, сотруднику архива Фернандо Рьегосе Бланко, который уделил мне много времени и очень помог своими ценными комментариями, персоналу архива, а также начальнику зала исследований Королевского архива Крус де Херонимо Эскудеро.

* * *

История убийства Николая II и его семьи, с годами обрастая подробностями и деталями, привлекала к себе внимание исследователей и стала предметом многочисленных журналистских, детективных и исторических расследований, результатом которых стали различные версия убийства, но вплоть до открытия советских архивов так и не получила удовлетворительного объяснения. Самым полным и интересным трудом, обобщающим эти поиски и предположения, явилась книга американских историков Антони Саммерса и Тома Мангольдса «Личное дело царя»{4}. Авторы проделали колоссальную работу в европейских архивах (за исключением испанских), выявив сотни документов и свидетельских показаний как людей, близких к событиям, так и членов семьи Романовых, оставшихся в живых.

Результатом поиска явилась версия раздельной смерти Николая II и остальных членов семьи, ошибочность которой уже доказана последними находками под Екатеринбургом. Но книга не потеряла своей актуальности, потому что значительная часть работы посвящена попыткам спасения Николая II и его семьи европейскими монархами, когда это еще представлялось возможным. И эта интрига не распутана до сегодняшнего дня, так как и в Английском королевском архиве, и в немецких документах имеются огромные пробелы. Но одно бесспорно: королевские дома Англии и Германии попустительствовали произволу правительства народных комиссаров в отношении императорской семьи{5}.

После отречения Николая II в мире существовали только две силы, имевшие возможность радикальным образом повлиять на судьбу поверженного монарха: Германия и Англия. Первая в течение нескольких лет была противником в войне, Англия же являлась реальным и надежным союзником, сохранившим добрые отношения с Временным правительством, и ее твердая позиция в вопросе спасения царской семьи, несомненно, дала бы положительные результаты. Кроме того, Николай II и английский король Георг V были двоюродными братьями, сыновьями родных сестер — Марии Федоровны, вдовствующей русской императрицы, и английской королевы Александры, поддерживали давние дружеские связи, а Александра Федоровна приходилась английскому королю двоюродной сестрой: оба они были внуками королевы Виктории.

[153]

В мире долго существовало мнение, что Георг V сделал все возможное, чтобы спасти родственников, в то время как английское правительство, возглавлявшееся Ллойд Джорджем, всячески препятствовало спасению. Саммерс и Мангольд развенчивают идею «солидарности королей», приводя ряд интереснейших документов. Находки в испанских архивах дополняют историю новыми подробностями. Попробуем восстановить хронологию событий.

Итак, первым импульсом короля Георга было предложение помощи, и в адрес арестованного царя полетела ободряющая телеграмма. Эта телеграмма не достигла адресата — осторожный Ллойд Джордж опасался, что ее текст вызовет нежелательный политический резонанс{6}. Но английское правительство немедленно пошло на переговоры с Временным правительством о возможности вывоза царской семьи в Англию. Переговоры шли через П. Н. Милюкова, министра иностранных дел Временного правительства, и Дж. Бьюкенена, английского посла в Петрограде. Переговоры и предложения английского правительства подробно отражены в «Мемуарах» Керенского: «8 (23) марта (в день задержания царя в Могилеве) Бьюкенен передал П. Н. Милюкову вербальную ноту от английского правительства: «Его величество король и правительство его величества счастливы предложить убежище в Англии бывшему императору России»»{7}.

Керенский сам готов был сопроводить царскую семью до Мурманска, где они могли бы сесть на английский корабль, но, по его словам, ситуация в стране настолько накалилась, что по дороге царская семья могла попасть в руки революционно настроенных и ожесточенных масс, что грозило самосудом. Временное правительство выжидало удобного момента, и летом, когда обстановка немного стабилизировалась и народ «забыл» о существовании царя, новый министр иностранных дел М. И. Терещенко без обиняков спросил английского посла, когда состоится отъезд царской семьи. И тут случилось совершенно неожиданное.

«Я не помню точно, — писал Керенский, — было ли это в конце июня или в первых числах июля, когда посол Англии в расстроенных чувствах пришел к Терещенко. С ним было письмо от высокого чина Foreign Office, тесно связанного с двором. Со слезами на глазах сэр Джордж Бьюкенен довел до сведения русского министра иностранных дел, что британское правительство окончательно отказывается от своего предложения предоставить убежище тому, кто был императором России»{8}.

Конечно, Керенский не мог знать всего закулисного хода событий. Инициатива отказа принадлежала английскому королю и это достаточно аргументированно показано Саммерсом и Мангольдом. Как пишут историки, ни корь, которой внезапно заболели царские дети, ни экстремисты, угрожавшие захватить семью, не были основными виновниками несостоявшегося отъезда в Англию. Все решило резкое изменение позиций Георга V. Еще 30 марта, ровно через неделю после предложения Англии о предоставлении убежища семье монарха, секретарь Форин оффис получил письмо личного секретаря короля лорда Станфордгама следующего содержания: «Король обдумал предложение правительства о приезде Николая II и его семьи в Англию. Как Вам известно, вне всякого сомнения, король испытывает глубокие дружеские чувства по отношению к императору, и поэтому с большим удовольствием сделал бы все, что в его руках, чтобы помочь ему в эти критические моменты. Но его величество не может не выразить сомнения, и не только из-за опасности путешествия, а также из-за практических мотивов в целесообразности того, чтобы семья обосновалась в этой стране»{9}.

[154]

Английское правительство, получив такое послание, было совершенно дезориентировано и не посчитало возможным сразу «взять назад свое предложение». Но последовал ряд более конкретных и настойчивых писем от Георга V, которые в конечном счете и заставили Форин оффис пойти на попятную. Историки добавляют также, что в своей настойчивости Георг V даже превзошел границы полномочий, которыми король обладал в рамках конституционной монархии.

Естественно, английскими властями была проведена предварительная работа. Бьюкенен подготовил почву, обосновывая запрограммированный отказ «негативным общественным мнением»: немецкие агенты смогут использовать предложение английского правительства, чтобы направить российское общественное мнение против Англии, и лучше было бы до определенного момента переправить царскую семью в Крым… Ллойд Джордж вообще пишет в воспоминаниях, что царская семья погибла из-за слабости Временного правительства, которое, находясь в полной зависимости от Советов, не смогло принять предложение Британии. Сам Керенский, близко знакомый с Бьюкененом и сохранивший дружеские отношения с его семьей, уже находясь в эмиграции, рассказывал, что по выходе на пенсию сэр Джордж хотел описать все, что было известно ему по этому вопросу, в воспоминаниях и… не написал. В 1932 г. увидели свет записки его дочери «Распад одной империи», в которых сообщалось следующее: «По выходе на пенсию мой отец хотел прояснить истину, но в Форин оффис пригрозили, что лишат его пенсии, если это будет опубликовано»{10}.

Таким образом, Англия умыла руки, а уже в августе 1917 г. императорская семья была переправлена в Тобольск, как казалось тогда, в целях безопасности. Но грянул Октябрь, и какие-либо сведения о судьбе Николая и его семьи перестали поступать из России. Запад вообще потерял представление о происходящем в стране. Только тогда его лидеры осознали опасность, грозившую экс-императору России. Еще было не поздно предпринять шаги по вывозу семьи, тем более что нити мирных переговоров и решение многих жизненных вопросов России находились в руках немецких дипломатов. Дело было за императором Вильгельмом II, приходившимся Николаю дядей. И хотя уже в эмиграции кайзер сказал, что ни перед его дверью, ни на его руках нет крови несчастного царя, существует ряд документов и писем, а также воспоминаний, в которых утверждается обратное. Тот же Керенский цитировал «Мемуары» Карла фон Бозмера, ближайшего соратника графа Мирбаха: «Если бы мы настояли на выдаче императора, Россия бы приняла это условие, как и остальные, безоговорочно!»{11}.

В Архиве министерства иностранных дел Испании мне удалось обнаружить письмо поверенного в делах Испании в России Фернандо Гомеса Контрераса, написанное сразу же после расстрела царской семьи: «На мольбы, направляемые кайзеру некоторыми членами императорской семьи, о том, чтобы его представитель во время своего пребывания в Москве вступился бы за монарших пленников, Вильгельм ответил, что его глубокое сожаление по поводу печальной ситуации сверженной фамилии и его желание прийти к ним на помощь наталкивается на горькую и абсолютную невозможность предпринять что-либо для облегчения их участи»{12}.

Далее испанский дипломат добавлял: «Позвольте в этом усомниться. О том, что Германия имела влияние на большевиков, свидетельствует то, что как только рассеялась легенда об интересе и протекции германского императора Романовым, их жизни оказались во власти революционеров»{13}.

Это свидетельство испанского дипломата интересно еще и тем, что он был одним из немногих дипломатических представителей, находившихся в стране в разгар событий, и имел, вне сомнения, теснейшие связи и с немецкими дипломатами, и с секретными

[155]

агентами. Не забудем также о моральной стороне немецкой миссии, если бы таковая имела место, ибо Николай II, уже находясь в Тобольске и предвидя свою судьбу, прослышав о возможности немецких переговоров о вывозе семьи в Германию, сказал: «Даже если это не делается для того, чтобы обесчестить меня, это все равно тяжкое обвинение в мой адрес»{14}.

Таким образом, «дипломатически» судьба Николая II была решена. В конце июля 1918 г. Европы достигла весть о казни, произошедшей с 16 на 17 июля. Как сообщалось в прессе и многочисленных дипломатических донесениях, в частности в донесении испанского дипломатического представителя Контрераса: «Районный комитет Урала принял решение расстрелять Николая Романова… Его жена и дети перевезены в безопасное место»{15}. Эта новость была почерпнута из выступления Свердлова. И европейские дворы вновь почувствовали себя обязанными принять участие в деле спасения, правда теперь уже вдовы и детей. Так началась отвратительная дипломатическая игра, которую Керенский назвал «Воскресшие тела», ведь в прессе так ни разу и не появилось официального сообщения о казни всей семьи Николая II. Немецкая сторона, попытавшаяся добиться выдачи «немецких принцесс», дочерей царя, получила предложение сначала от К. Радека — обменять их на спартаковца Лео Иогихеса (Яна Тышку), а потом от А. А. Иоффе — на Карла Либкнехта. Эти переговоры освещены К. Яговым в статье, опубликованной в 1935 г.{16}, где приводится ряд документов министерства иностранных дел Германии. Предложения были отвергнуты немецкой стороной, а уже в середине сентября нарком иностранных дел Г. В. Чичерин сообщил немецким дипломатам, что семья попала в руки белогвардейцев и ее судьба неизвестна. Берлин все понял и замолчал.

Между тем в это же время в России действовала еще одна дипломатическая миссия, пытавшаяся спасти семью казненного монарха, по поручению испанского короля Альфонса XIII, не состоявшего в прямом родстве с Николаем II. Прямых контактов испанский королевский и русский императорский дворы не имели, обмениваясь только официальными письмами по случаю торжественных дат.

Война 1914-1918 гг. способствовала внутриполитической консолидации испанского общества. Нейтралитет, объявленный Испанией уже в начале войны, в осуществлении которого немалая заслуга принадлежала Альфонсу XIII, обернулся притоком денег в страну и ее процветанием. Это было время «жирных коров», которые, правда, очень быстро похудели после Версальского мира.

Трагедия войны остро переживалась испанским королевским домом: мать короля, Мария-Кристина, принадлежала к австрийскому дому Габсбургов, а жена, Виктория-Евгения, — к английским Баттенбергам. Усилиями короля при его личном секретариате было создано отделение, которое взяло на себя бремя поиска пропавших без вести солдат и офицеров воюющих стран, вызволения из плена раненых, ходатайствовало о смягчении смертных приговоров (более 40 случаев), а также оказывало помощь депортированному гражданскому населению, действуя зачастую более эффективно, чем Красный Крест. Сам Альфонс являлся не только вдохновителем, но и активным исполнителем этой миссии, лично решая многие вопросы со своими дядьями и племянниками — монархами Европы. Испанские посольства в России, Берлине и Австрии, Стокгольме и Берне помогли тысячам людей вернуться на родину и среди них — многим русским. Тогда имя Альфонса было на устах каждой европейской женщины, чей муж или сын находились на фронтах войны. В этой помощи не было приоритетов, и пропавший немецкий солдат разыскивался наравне с русским, бельгийским, сербским или французским.

Сразу же после Февральской революции в России, когда новый посол Временного правительства Нехлюдов вручил верительные грамоты испанскому королю в Восточном дворце и после выполнения всех необходимых

[156]

формальностей собрался удалиться, Альфонс XIII поднялся с трона и сказал, что благодарен Нехлюдову за упоминание его заслуг перед русским народом, но сейчас его больше беспокоит судьба еще одного пленника — Николая II, и он просит посла передать своему правительству настойчивую просьбу короля предоставить узникам свободу{17}. Альфонс полностью доверял поступавшей из Англии информации, согласно которой для спасения делалось все возможное.

Когда же пришла весть о казни Николая И, несмотря на непростую политическую ситуацию, в которой находилась Испания в 1918 г., Альфонс предпринял попытку спасения вдовы и детей царя, невзирая на возможную негативную реакцию со стороны общественности. В самой Испании эта миссия спасения не пропагандировалась, и испанцы узнали о ней по перепечаткам из зарубежных газет. Здесь мне хотелось бы сделать небольшую оговорку. Когда в 1978 г. Саммерс и Мангольд готовили свою книгу для публикации в Испании, уже появились работы Кортес-Каванильяса и Секо Серрано. Узнав о существовании испанских документов, историки включили в книгу новую главу под названием «Испанский друг», где прокомментировали документы, найденные испанскими историками. Они также описали реакцию европейских дворов на смерть Николая II: «Москва формально объявила о том, что царь Николай был расстрелян, и мир, не сумевший помочь, когда это было возможно, с головой ушел в похоронные торжества. Но даже сейчас короли и премьер-министры соизмеряли свое поведение с политикой и спрашивали себя, должны ли они присутствовать на посмертных торжествах. В Англии король Георг V проконсультировался с правительством, которое дало понять, что «критика не должна увести Ваше величество от линии естественного поведения, которая заключается в том, чтобы отдать памяти императора ту же дань уважения, которая отдается другим дружественным монархам». И король Георг, в сопровождении жены и матери в траурных костюмах, отправился молиться за душу царя в церковь при русском посольстве на улице Велбэк. В Испании через неделю после того, как смерть Николая II была признана реальностью, король Альфонс — согласно официальной хронике — ограничился отменой игры в поло, чтобы присутствовать на корриде»{18}. Так пишут американские историки. Но пересмотрев множество документов в Королевском архиве и уже отчаявшись найти какое-нибудь подтверждение или просто упоминание об этом событии, я, перебирая папку с документами из Сантандера (летняя резиденция испанских монархов), обнаружила документ, который опровергает версию Саммерса и Мангольда: «Государственное министерство. Канцелярия. №95. Многоуважаемый сеньор! Его величество король соизволил распорядиться в связи со смертью Николая II, который был императором всея Руси, о трауре при дворе в течение тридцати дней, наполовину строгом и наполовину облегченном, начиная с 27 настоящего месяца»{19}.

Получив извещение о казни Николая II, Альфонс решил действовать самостоятельно. На следующий день из Мадрида улетели телеграммы дипломатическим представителям Испании в Париже, Лондоне, Вашингтоне.

В Петроград была направлена телеграмма: «Мадрид, 31 июля 1918 г. Государственный министр поверенному в делах Испании в Петрограде № 55. Лично и секретно.

[157]

Его величество, побуждаемый высочайшими чувствами, выразил намерение предоставить убежище в Испании бывшей императрице-вдове и наследному принцу. Попытайтесь воспользоваться подходящим случаем, чтобы конфиденциально довести до сведения этого правительства это гуманное стремление, заверяя его, что речь ни в коей мере не идет о вмешательстве во внутренние дела России, а всего лишь о попытке найти благоприятное решение вопроса о вдове и сыне императора Николая, которые могли бы находиться здесь вдалеке от политики. Это на самом деле облегчило бы данному правительству выход из такой деликатной ситуации и было бы встречено всеобщим одобрением. Постарайтесь телеграфировать мне о получении этой телеграммы и после реализации миссии. Дато»{20}.

На следующий день из Мадрида улетели телеграммы дипломатическим представителям Испании в Париже, Лондоне, Вашингтоне. Дато просил послов «довести конфиденциально до правительства гуманные и бескорыстные действия нашего августейшего монарха, которые, несомненно, будут встречены симпатией»{21}. 7 августа идентичные телеграммы были отосланы представителям Испании в Берне, Гааге, Стокгольме, Вене, Софии и других европейских столицах.

Телеграммы вызвали бурную реакцию, в ответ посыпались одобряющие ответы, хотя реальные предложения пришли только из Швеции, которая предлагала беспрепятственный проезд через свою территорию, и от Голландии, предложившей послать своего представителя для участия в миссии спасения.

Прежде чем рассказать об испанской миссии, достойной уважения, хотя и не принесшей результатов — да и о каких результатах может идти речь, если царица и дети были мертвы, — мне бы хотелось обратиться к письму Фернандо Контрераса, ярко обрисовавшему атмосферу, окружавшую царскую семью в последние месяцы перед казнью: «Политически Николай II перестал существовать с первых часов революции в марте, и идея царизма, принцип и система, которые ее составляют, уже умерли естественной смертью, хотя оставался в живых ее последний представитель, и если беспримерная для истории скорость, с которой пошел на дно столь древний режим, были удивительны, то никого не удивило, и печально признавать это, уничтожение суверена, который уже больше не имелся в виду как политический фактор контрреволюции и даже неблагодарно был покинут собственными друзьями и придворными»{22}.

И хотя Контрерас готов был, если не принять, то понять равнодушие народа к монарху, то уж никак не мог ни принять, ни понять позиции тех, «которые в качестве приближенных окружали трон, осыпанные милостями». Право же, грустно читать строки дипломата, отнюдь не относящегося к революционно настроенным кругам, но беспощадно критикующего тех, кто совсем недавно находился в непосредственной близости от трона.

«Среди этих элементов… не заметно ни малейшего знака протеста, ни выражения боли, которая восстановила бы их пошатнувшуюся честь, но верные своим привычкам к коррупции и глубокому заблуждению, что жизнь для них должна состоять только из веселья и наслаждений, они все еще делают усилия, чтобы вести робко и тайно среди этого народного вихря страстей и преступлений жалкое подобие светской жизни, где развлекают себя азартными играми, потакают своим порокам в невоздержанности, когда находят что-нибудь выпить, и обманывают донимающий их голод, если не находят еды». Контрерас приводит факты полнейшего равнодушия к судьбе монарха,

[158]

живым примером которого служил салон графини Клейнмихель, по-видимому, посещавшийся дипломатом: она «лезет из кожи, чтобы поддерживать открытой в тайном углу этого огромного города пародию на то, что когда-то было ее блестящим салоном, где сейчас слышатся жалобы и протесты из-за нехватки денег, но где не упала ни одна слеза о монархе, который, может быть, является невинной, искупительной жертвой за ошибки всех. И если так ведут себя те, кто должен носить траур по пролитой крови, то что же можно ожидать от равнодушного народа или большевиков? Первые, повторяю, похоже, спокойны и совершенно равнодушны к трагическому событию, а вторые, понятно, выглядят удовлетворенными преступлением и в своей прессе… оскверняют память того, который, в общем, был лучше их всех»{23}.

Такова была ситуация внутри страны. Сейчас, когда монарх был казнен, и остались, как предполагалось, его вдова и дети, Европа, казалось бы, должна была продемонстрировать свое великодушие. Но вопрос оказался не таким простым. Например, на предложение испанского монарха английское правительство прореагировало своеобразно и текст отправленной в Лондон телеграммы через несколько дней пришлось дополнить. В 70-х годах Секо Серрано, который обнаружил интересное донесение испанского посла в Лондоне Мерри дель Валя Эдуардо Дато, которое и было опубликовано историком с соответствующими комментариями.

«Мой дорогой друг и начальник! Обрыв связи во время нашего вчерашнего разговора не позволил мне довести до Вашего сведения очень важную и срочную мысль, связанную с действиями, начатыми Вами в пользу вдовы и детей несчастного экс-императора России. Мать указанного монарха осталась в руках Советов, и что еще хуже, большевистской солдатни. Три или четыре недели назад я уже телеграфировал Вам, что с февраля не было новостей от этой почтенного возраста принцессы. Не было ли у Вас возможности включить эту высочайшую сеньору в проект переговоров? Она, как Вам известно, сестра королевы Александры, матери короля Георга V, и действия в ее пользу сделали бы более приемлемой для британской королевской семьи и английского народа ту миссию, которая готовится для освобождения императрицы Аликс. О последней, как мне известно из достоверных источников, очень плохого мнения как дворец, так и общественное мнение. Она воспринимается как сознательный, так и бессознательный агент Германии, и основная, хотя явно невольная, причина революции, так как давала плохие советы своему мужу, которым полностью руководила, не позволяя ему принять решения, которые, предположительно, спасли бы имперский трон и саму Россию. Надо добавить, что раздражение, обоснованное или несправедливое, но в совокупности очень сильное, против императрицы Аликс доходит до крайности, исключая любую возможность ее проживания в Соединенном королевстве»{24}.

Могущественная Англия не хотела связывать себя никакими обязательствами и, как всегда, ставила политические интересы во главу угла.

Альфонс XIII предполагал негативную реакцию левых сил. Именно поэтому переговоры готовились в тайне, телеграммы рассылались с грифом «совершенно секретно» и в испанскую прессу не поступало никаких заявлений от готовивших миссию. Король пытался прийти на помощь покинутой в несчастье императрице, действуя больше от своего имени, хотя и заручившись поддержкой испанского правительства. Последнее поначалу также восприняло действия монарха как шаг доброй воли, но, получив телеграмму от Мерри дель Валя, Эдуардо Дато, вероятно, задумавшись об оборотной стороне вопроса, немедленно позвонил королю. Думаю, что обнаруженная мною запись в дневнике Альфонса, который вел один из секретарей, датируемая 6 августа 1918 г., как раз и свидетельствует об имевшем место разговоре:

[159]

«Сегодня, в два часа дня его величество король работал со своим личным секретарем… и разговаривал с государственным министром, который находился в Сан-Себастьяне, о мерах, которые могут быть приняты, для спасения императрицы Российской и ее детей, также как и других членов императорской семьи»{25}.

В эти дни в иностранные представительства были разосланы новые телеграммы:

«Сан-Себастьян. 5 августа 1918 г. Государственный министр поверенному в делах в Петрограде № 59. Миссия, возложенная на Вас в моих радиограммах 55 и 57, должна иметь в виду мать, вдову и всех детей покойного императора. Дато».

«Берлин. № 462. В моей радиограмме, совершенно секретной № 456, относительно экс-императрицы России и наследного принца по ошибке пропущена мать покойного императора Николая, которой наш монарх также готов предоставить убежище в Испании. Прошу вас надлежащим образом исправить пропуск. Дато»{26}.

А теперь обратимся к самой миссии.

С мая 1918 г. на пост поверенного в делах Испании вступил Фернандо Гомес Контрерас, который должен был приехать в Петроград еще зимой. Но, прибыв в Стокгольм в феврале, он не смог выехать из-за беспорядков, начавшихся в Финляндии. Прежний посланник, Гарридо, находившийся в России, слал умоляющие телеграммы: он получил разрешение Германии возвращаться через немецкую территорию и опасался, что из-за неудачных мирных перс/оворов может потерять эту возможность: «Если Контрерас воспользуется любой возможностью и приедет, он найдет меня здесь в качестве частного лица, без средств и без возможности выехать к новому месту назначения. Должен заверить, что гораздо легче въехать в Россию, чем из нее выехать»{27}.

Итак, в мае 1918 г., когда Контрерас снова появился в Петрограде, ситуация уже была экстремальной. Все депеши, отправленные Контрерасом, интересны и содержательны, автор не избегает эмоций при оценке событий и, в частности, 20 июля 1918 г., посылая информацию об убийстве германского посла графа Мирбаха в Москве, несмотря на свои личные добрые отношения с этим дипломатом, смерть которого глубоко взволновала Контрераса, не преминул заметить: «Вместе с этими выражениями чувств, которые так естественны, также говорит логика, и если преступление никогда не может быть прощено, важно, по крайней мере, найти объяснение… Нельзя обращаться с народом так, как обошлись с русским народом: нельзя с целью победы дезорганизовать его армию, уничтожив все зачатки дисциплины; это аморально войти в союз с двумя такими авантюристами, как Ленин и Троцкий, призванными для насаждения режима разбоя и анархии, и нельзя, в конце концов, установить мир, от которого краснеют даже подписавшие его, извиняясь сегодня перед своими согражданами, говоря, что они были вынуждены это сделать под нажимом силы.

[160]

В том, как все обернулось, виноваты все, но в большей мере сами немцы, которые усилиями сотен немецких агентов, заброшенных из Швеции через Финляндию, воспользовались первым сотрясением в марте 1917 г., которое без их рокового вмешательства могло бы ввести эту империю в семью цивилизованных народов, посеяли анархию на фронтах, неподчинение в массах, купив Троцкого и Ленина, доставленных немецким правительством сюда через свою территорию в бронированном вагоне (курьезный и уникальный в истории случай), начали ту максималистскую пропаганду, что в кровавые дни июля была почти что воспринята Временным правительством, и с удвоенными усилиями и новыми денежными суммами при уже явной агитации среди народа немецких агентов и русских анархистов (случайный союз) достигла в конце концов триумфа при помощи насилия и всевозможных эксцессов. Как следствие, явилось правительство народных комиссаров, и с ним одновременно и как бы по волшебству появилась в Петрограде немецкая миссия, во главе с этим самым несчастным графом Мирбахом, которая оказалась в тот самый момент, когда их коллеги максималисты, уже хозяева власти, провозгласили из Смольного дворца на берегах Невы уничтожение всех моральных, религиозных и политических принципов, на которых основано наше общество, и слом всего существующего»{28}.

Карта, разыгрываемая Германией, была так отвратительна Контрерасу, что даже большевики в этой ситуации выглядели более «чистыми». Притязания немецкой стороны казались настолько несправедливыми, что даже те самые люди, которые презирают понятие «Родина», нашли их чрезмерными, и не потому, что это против их совести или того, что они называют своими принципами, а потому, что, зная, что не являются представителями русского народа, придя к власти силой, не чувствовали себя достаточно сильными, чтобы принять немецкие условия, и боялись, что власть уйдет от них, из их рук (это о первой стадии переговоров в Брест-Литовске. — А. О.-Э.). Далее дипломат пришел к неизбежному финалу истории: «Был подписан мир и подписавшие оправдывались, что он был вырван силой, добавляя, чтобы успокоить массы, некоторые пустые фразы в марксистском духе, например, «немецкий пролетариат исправит в свое время эту несправедливость» и что «это состояние вещей является временным, так как близка уже победа социальной революции во всем мире».

Таким образом, Мирбах вернулся уже в качестве полномочного посла при правительстве Советов и это было официально признано его величеством императором Вильгельмом II, который принял на законных основаниях анархиста Иоффе в качестве посла при своем дворе.

У миссии Мирбаха не ожидалось трудностей с Советом народных комиссаров, так как ее техника была очень простой: просить, сколько хочешь… И так с первого момента своего прибытия немцы получают назад свое секвестрированное имущество, получают компенсации за нанесенный ущерб, во всем им предоставляются исключительные права, которые не положены нейтралам»{29}.

Эта информация была отправлена 20 июля 1918 г. после убийства графа Мирбаха, а 24-го пришли официальные известия о казни императора Николая II. Тогда дипломат еще не подозревал, что он получит полномочия провести переговоры о вывозе императрицы и детей в Испанию.

В самом конце июля — начале августа Контрерас получил от своего правительства соответствующие инструкции: провести переговоры с наркомом иностранных дел Чичериным по поводу царской семьи, а также узнал, что действовать ему придется не в одиночку, а при содействии голландского представителя.

[161]

«28 августа 1918 г. Посол Испании государственному министру № 108. Представитель Нидерландов прибыл сообщить мне, что он только что получил распоряжения своего правительства поддержать мою миссию. Представитель Нидерландов получил соответствующие инструкции через Стокгольм и делает вывод, что они были переданы несколько дней назад, так как уже долгое время он также не получает телеграмм от своего правительства. Я выразил ему свое мнение по вопросу и средствах осуществления миссии, изложенные Вашему превосходительству в телеграмме № 107, которые Вы утвердили, так как они являются единственно возможными и приемлемыми. В этой связи мы направили письмо специальной почтой комиссару-министру иностранных дел, сообщая ему, что мы желаем видеть его по важным вопросам, сознательно не указав ему цель нашего визита, чтобы он случайно не отказался принять нас и чтобы заранее не обдумал ответа, который нам невыгоден»{30}.

Трудности со связью существовали колоссальные. Многие телеграммы не приходили вообще. Свои информации Контрерас посылал или через Стокгольм, или через Берлин. Действовать приходилось самостоятельно и на месте принимать решения. Вот еще одна телеграмма от 27 августа: «Из-за дезорганизации телеграфной службы невозможно получить никакую информацию, и здесь всегда принимают и взимают плату за телеграммы, хотя их и не отправляют. Также нет телеграфной связи со Швецией, потому что Финляндия не разрешает передавать телеграммы, идущие из России… Ситуация осложняется с каждым днем… Узнав сегодня о миссии, порученной мне Вашим превосходительством, чтобы добиться вывоза в Испанию российской императорской семьи, я поспешил подготовить средства для ее реализации, и мой долг так же велик, как велик и риск, с которым она сопряжена»{31}.

Обстановка в России резко осложнилась: в России начинался красный террор, и все, заподозренные в содействии буржуазии, подлежали взятию под стражу, а в худшем случае — расстрелу по приговору революционного трибунала. Все это описано Контрерасом в донесении, озаглавленном «Режим террора в России»: «Имею честь передать Вам копию одного нового декрета Совета комиссаров Северной Коммуны, который вместе с другими, аналогичного содержания, распространяясь по стране, устанавливает режим террора в России… Этот апатичный народ, уже деморализованный, без сил и энергии, переносит свои мучения с постыдной покорностью и не пытается — не скажу организовать сопротивление, способное покончить наконец с этой тиранией, — даже обсуждать или не подчиняться любому из бессмысленных этих распоряжений, идущих во вред самому пролетариату, на который они всегда ссылаются, провозглашая каждую секунду власть Советов.

И так они позволяют издеваться над собой, подавлять, грабить и врываться в дома. А несколько дней назад был опубликован декрет, приказывающий зарегистрироваться всем офицерам, служившим в армии, без различий в классах и чинах, и в России не было ни одного, кто бы этого не сделал. Сам же приказ вышел с предательской целью узнать их имена и адреса, чтобы впоследствии арестовать, что и произошло. Когда же один из моих коллег сказал Зиновьеву, что это было бесчестно, тот ответил: «По правде говоря, не думал, что в России тридцать тысяч слабоумных», — такое было количество зарегистрировавшихся и задержанных офицеров на то время.

Таким образом, все они были арестованы: в Петрограде только за несколько ночей было задержано до 6000 и отправлено в Кронштадт на огромных баржах, сильно изношенных, из тех, которые служат для перевозки бревен. Известно, что одна из барж с 500-600 узниками случайно перевернулась, и все несчастные погибли вместе с

[162]

ней, и кроме того, многие позже были расстреляны после того, как их заставили самим себе вырыть могилу.

Как будто бы этого мало, на побережье Петергофа вблизи от Кронштадта течение каждый день выносит большое число трупов, и почти все с руками и ногами, связанными железной проволокой жесточайшим образом и с разорванными тканями от острых концов этой проволоки. И так как аресты многочисленны и осуществляются по прихоти на таких условиях, арестованные оказываются потерянными для своих семей и никому не известно их местонахождение.

В грязных тюрьмах, где их содержат, даже не ведут списков их имен, им не дают еды, и потому большинство умирает от истощения, их количество таково, что тюрьмы переполнены, и в одной камере ограниченных размеров, которая при старом режиме предназначалась одному арестанту, сегодня находится десять или двенадцать человек, плотно прижатых друг к другу, многие из них погибают, задохнувшись.

Расстрелы производятся без суда и следствия, во многих случаях только чтобы освободить место в тюрьмах для новых заключенных, и хотя печатным органам предписано публиковать имена казненных, по правде это распоряжение редко исполняется, и многие семьи этих арестованных живут в постоянной агонии, ничего не зная о близких, которых у них отняли»{32}.

В таких условиях дипломаты искали возможность выехать в Москву, направив серию писем и прошений в комиссариат иностранных дел. К сожалению, мне не удалось обнаружить ни в одном из архивов сами эти письма, может быть, они хранятся где-нибудь в архивах министерства иностранных дел России. О начале миссии обнаружена следующая телеграмма: «Берлин. 2 сентября 1918 г. 12 час. 17 мин. Посол Испании государственному министру № 842. Получаю 1 сентября следующую телеграмму из Санкт-Петербурга: «№ 109. Народный комиссар по иностранным делам ответил, что примет нас в Москве. Для этого выезжаю сегодня ночью в сопровождении коллеги. Поло»»{33}.

Поло — Луис Поло-де-Барнабе, испанский посол в Берлине. Ему сообщил Контрерас о своем выезде на переговоры. 15 сентября 1918 г., вернувшись в Петербург, Контрерас составил донесение о переговорах{34}.

«Получив 22 августа 1918 г. распоряжения Вашего высочества ходатайствовать о перемещении российской императорской семьи в Испанию, я решил, что дело такой важности может быть обсуждено персонально с комиссарами центрального правительства Москвы. Не стоило терять времени в ожидании более благоприятной ситуации, так как с каждым днем… ситуация становилась более тяжелой для царственных особ… Необходимо было продемонстрировать, что есть тот, кто не забыл о царственных пленниках, и я подумал, как думаю и сейчас, что, несмотря на то, что миссия пока не принесла желаемого результата, было полезным показать этим народным комиссарам, что один благородный монарх и его правительство просили уважения для августейших особ».

Далее дипломат описывает, как вместе с голландским представителем Уденгеймом они прибыли в Москву как раз после покушения на Ленина. Дипломаты понимали, что в условиях вспыхнувшего народного гнева судьба царской семьи может решаться в одночасье самым жестоким образом. Понимали они и сложность своей миссии, так как в данном случае являлись представителями ненавистной буржуазии. Кроме того, не

[163]

была известна и судьба самого Ленина, зарубежные, в частности испанские, газеты опубликовали корреспонденции о смерти вождя большевиков (что было опровергнуто только через неделю). В условленный час два дипломата пришли к гостинице «Метрополь», где помещался НКИД. Им не позволили войти в здание, ответив, что комиссаров нет. Один из работников комиссариата, который в этот момент выходил из здания, разрешил им пройти в вестибюль. Удендейг готов был «покинуть поле боя», деморализованный грубым обращением, Контрерас же призывал, не обращая внимание ни на что, добиться свидания. Целый час провели дипломаты в вестибюле в обществе красногвардейцев, и, когда их терпение уже подходило к концу, они столкнулись с заместителем Чичерина Л. Караханом, «известным по переговорам в Брест-Литовске, который… более любезно нам позволил подняться в свой кабинет, водрузив на письменный стол без бумаг, ручек, чернильницы, но с телефоном револьвер огромных размеров, который он извлек из своего кармана как основной рабочий инструмент. Потом появился Чичерин и, коротко извинившись за опоздание, предложил перейти к делу. Чичерин не скрывал противоречивых чувств, которые вызвала цель нашего визита, начав с объявления, что, хотя он не должен удивляться, что мы как представители стран, все еще управляемых монархами, пришли хлопотать о царственных особах, но не может не выразить сожаления, что мы ходатайствуем о тех, кто принес русскому народу столько зла, бывшему жертвой их жестокого правления в течение веков. Все это говорилось с демонстрацией эрудиции, с несуществующими аналогами, между Французской революцией и этой скандальной разнузданностью, с абсурдными сравнениями между императрицей России и Марией-Антуанеттой, в экзальтированных тонах, подходящих более для митинга, как будто бы он хотел убедить нас, что освобождение пленной императорской фамилии принесет вред русскому народу».

Контрерасу удалось объяснить, что Испания не желает вмешиваться во внутренние дела России, а попытается только «реализовать гуманное намерение нашего монарха, предоставив убежище императорской семье, которая сможет находиться в Испании вне любой политики». Чичерина интересовали гарантии того, что царская семья не будет участвовать в контрреволюционной борьбе, ведь правительство народных комиссаров не признано Испанией. Контрерас доказывал, что сейчас не решается вопрос о признании правительства, так как это вопрос сложной дипломатической процедуры, и кроме того «народный комиссар в своей ноте от декабря прошлого года сообщил союзникам и нейтралам, что признание — это формальность и что власть советов абсолютно равнодушна к этой детали дипломатического ритуала (нота Троцкого от 1 (14) декабря 1917 г. — А. О.-Э.). Чичерина совершенно разоружил приведенный аргумент, но тут вступил Карахан. Он стал ссылаться на трудности, с которыми связано перемещение, на то, что народ будет против выдачи царской семьи, а самое главное — он уверен в поддержке испанского рабочего класса, при этом он не скрывал стремлений к революции пролетариата всех стран». Насколько демагогическим являлся разговор можно судить хотя бы по тому, что Чичерин в разговоре вспомнил, как испанская полиция задержала Троцкого в 1916 г. Контрерас парировал это, заявив, что с Троцким поступили в Испании очень мягко, чего нельзя сказать об августейших особах. Описание разговора заняло шесть рукописных страниц отчета, и первая его часть заканчивалась выражением Контрерасом уверенности в том, что «русский народ… честен и справедлив… и что он, в свою очередь, понимая данный аспект дела, попытается разрешить ситуацию, в которой находятся имперские дамы, в пользу их освобождения, хотя, в любом случае, вопрос не мог разрешиться нигде, кроме Центрального Исполнительного Комитета, перед которым он намеревается поднять вопрос, когда это позволит состояние здоровья Ленина».

Так закончилась беседа, продолжавшаяся почти час. Дипломаты вышли совершенно подавленные, поняв тщетность своих намерений. Однако Контрерас не успокоился и в ближайшие дни предпринял новый поход к Чичерину. Из разговора он вынес твердое убеждение в том, что семья императора жива. «Комиссар систематически с

[164]

дьявольским лицемерием и лживостью избегал любого ответа на мои вопросы, которые могли бы прояснить место и условия, в которых они (семья императора. — А. О.-Э.) находятся… И единственным ответом, который он дал на мои как прямые, так и косвенные вопросы, был тот, что они находятся во власти Совета и в полной безопасности».

Контрерас вынужден был вернуться в Петроград из-за серьезных трений с правительством народных комиссаров. Являясь нейтральной страной в военном конфликте, Испания, в согласии с международными конвенциями, являлась представительницей интересов воюющих сторон (Австрии, Германии, России) в других странах. Испанским представителям было доверено дипломатическими представителями Николая II, а потом Временного правительства имущество и документы посольств в Берлине и Вене, а правительству народных комиссаров Испания отказалась его выдать, так как оно не было признано последней. Вот как описывается ситуация в телеграмме, переданной Контрерасом через Стокгольм.

«31 октября 1918 г. № 193. Вся большевистская пресса обвиняет Испанию перед всем миром в препятствиях, которые она чинит, чтобы не передавать русское посольство в Берлине, и в том, что из этого здания исчезли многие картины большой художественной ценности и важные исторические документы, среди которых корреспонденция между царем и Вильгельмом. Говорится также о том, что долг Испании заключался в том, чтобы возвратить в том виде, в котором она их получила, здания русских представительств представителям русского правительства, каким бы оно ни было… а не рассуждать, что должна и чего не должна передать Испания. Добавляется также, что та же самая история повторяется в Вене, и сообщается, что русское правительство применит крутые меры к испанским дипломатам в Петрограде».

В тяжелейшей обстановке в ноябре 1918 г., став практически заложником, Контрерас бежал из России, перейдя границу с Финляндией. Естественно, в этих условиях дипломат больше не смог вернуться к «миссии спасения». Кроме того, все говорило за то, что семья Николая погибла.

Судьба самого Фернандо Гомеса Контрераса окончилась трагически. Вся его жизнь была отдана дипломатической службе, и после России он был посланником в Хельсинки, Варшаве, Софии. В 1932 г. вышел на пенсию, а в 1936 г. пал жертвой гражданской войны в Испании. Король Альфонс XIII закончил свою жизнь в эмиграции и, по-видимому, с этим связано отсутствие многих документов в Королевском архиве Восточного дворца.

[165]

Примечания:

{1} Cortes-Cavanillas J. Alfonso XIII у la Guerra del 14. Madrid, 1976.

{2} Seco Serrano C. Alfonso XIII у los Romanoff. — Albor, № 377, Mayo 1977.

{3} Seco Serrano C. Viñetas históricas. Madrid, 1983.

{4} Sammers A., Mangold Т. El expediente sobre el Zar. Barcelona, 1978. На английском языке книга вышла в 1976 г.

{5} Ibid., cap. 19, 20, 22, 23.

{6} Текст телеграммы был следующим: «Случившееся на прошлой неделе меня глубоко взволновало. Мои мысли постоянно с тобой, и я всегда останусь твоим близким и преданным другом, каким был для тебя до сегодняшнего дня». — Ibid., р. 220.

{7} Kerenski A. La verdad sobre la matanza de la Familia Imperial Rusa. Guadalajara, 1963, p. 117.

{8} Ibid., p. 122.

{9} Sammers A., Mangold T. Op. cit., p. 223.

{10} Buchanan М. The Dissolution of an Empire. London, 1932.

{11} Kerenski A. Op. cit., p. 154.

{12} Ministerio de Asuntos Exteriores Archivo General (далее — MAEAG), f. Política, leg. 2649.

{13} Ibidem.

{14} Kerenski A. Op. cit., p. 155.

{15} MAEAG, f. Politica, leg. 2649.

{16} Jagow K. Die Schuld an Zarenmord. — Berliner Monatshefte, 1935, № 13.

{17} Seco Serrano С. Viñetas históricas, р. 292.

{18} Sammers A., Mangold Т. Op. cit., p. 324.

{19} Patrimonio Nacional Archivo General de Palacio (далее — PNAGP), cajón 16.395, exp. 17, caja 15.675.

{20} MAEAG, f. Política, leg. 2649; f. Correspondencia con embajadas, leg. 1726, telegramas.

{21} Ibidem.

{22} Seco Serrano C. Venitas históricas.

{23} Ibidem.

{24} Ibid., р. 293.

{25} РNАGР, саjоn 16.395, ехр. 17, саjа 15.675.

{26} МАЕАС, f, Politicz, 1еg. 2649.

{27} Ibidem.

{28} Ibidem.

{29} Ibidem.

{30} Ibidem.

{31} Ibidem.

{32} Seco Serrano C. Viñetas históricas.

{33} MAEAG, f. Política, leg. 2649.

{34} Seco Serrano C. Viñetas históricas.