Воронович Н. Всевидящее око

Рейтар. 2003. № 1. С. 161-186.

Предлагаемые благосклонному вниманию читателя очерки из быта русской армии написаны не для защиты или восхваления «старого режима». Это моментальные фотографические снимки, запечатлевшиеся в моей памяти. И, как бывает интересно перелистывать старый альбом с любительскими фотографиями, так иногда бывает приятно вспоминать эпизоды из давно минувшего прошлого.

На каждой фотографии есть светлые места и темные пятна. Точно также в дореволюционном быте были светлые и темные стороны, Нельзя защищать темных сторон этого быта, но почему не вспомнить то светлое и хорошее, о котором сохранились самые радостные воспоминания?
Вот с этими хорошими сторонами быта старой русской армии мне и хочется познакомить тех читателей, которые или ничего не знают о дореволюционной жизни, или имеют о ней совершенно превратное представление.

Мне также хочется познакомить их с теми традициями, на которых воспитывались офицеры и солдаты нашей армии. Традиции эти были неплохи, ибо, благодаря им, старые кадровые полки представляли собой крепкую и дружную семью.

Если в 1917-м году произошел быстрый и непонятный для многих развал этой когда-то крепкой армии, то не надо искать причин развала исключительно в социальных условиях быта дореволюционной России, в поражениях, постигших русское оружие 1915-м году или в неудачном подборе высших начальников.

Причина этой трагедии более проста и объясняется тем, что в 1917-м году старая русская армия уже не существовала: она погибла в 1915-м и 1917-м годах в Восточной Пруссии, Галиции и на Карпатах. Вместо нее была наспех и неудачно создана новая армия, не имевшая никаких традиций.

[161]

Жалкие остатки уцелевших кадров сделали все возможное, чтобы возродить прежние традиции, но их было слишком мало и у них не оказалось для этого ни времени, ни сил. Новое здание, возведенное на песке, не успело окрепнуть и рухнуло, похоронив под своими развалинами последних поддерживавших его могикан.

Прошло тридцать лет. В советской и зарубежной литературе появилось много произведений, изображавших нашу старую армию. Но ни один из писателей не помянул добрым словом эту армию, усеявшую своими костями равнины Польши и Восточной Пруссии, болота Полесья и вершины Карпат. На нее лишь клеветали. И даже такой писатель, как вышедший из ее рядов П. Н. Краснов, и тот не удержался от клеветы, изобразив в одном из своих романов совершенно неправдоподобную сцену избиения офицером своего денщика.

Я прослужил 14 лет в старой русской армии и никогда не видел ни тех забитых солдат, ни того шкурничества и рукоприкладства, о которых писали люди, никогда близко с нашей армией не соприкасавшиеся. Вот почему я считаю своим, долгом рассказать о том, что представляла собой эта армия в действительности.

Мои очерки не являются художественным произведением. Повторяю, что они – моментальные снимки, в которых, быть может, мало красок, но много правды.

Я и хотел, рассказать в них правду о нашей армии и буду счастлив, если читатель поймет эту правду.

Н. Воронович. Артель лесорубов в Мерсдорфе, Рейнланд.
Декабрь 1948 года.

Весной 1906 года произошел вызвавший большое огорчение в военных кругах, инцидент в лейб-гвардии, Преображенском полку. Первый батальон этого полка отказался занимать дворцовые караулы и, несмотря на уговоры своих начальников, остался в казармах. На следующий день эта солдатская «забастовка», вызванная небрежным отношением офицеров к своим обязанностям, была ликвидирована, но впечатление от нее осталось большое и вызвало много толков и пересудов.

Преображенский полк был старейшим полком русской армии. Многие члены императорской фамилии служили офицерами в этом полку и сам Государь Николай 2-й числился командиром первого

[162]

батальона преображенцев. Нарушение дисциплины в таком приближенном к Государю полку возбудило всеобщее внимание и могло вызвать нежелательные для России толки за границей.

Поэтому великий князь Николай Николаевич, имевший большое влияние на Царя и стоявший во главе группы прогрессивных генералов, требовавших коренной реорганизации всей нашей военной системы, настаивал, чтобы было произведено строжайшее расследование причин, вызвавших «забастовку» в Преображенской полку, а виновные были бы примерно наказаны.

Расследование выяснило, что офицеры батальона относились небрежно к своим обязанностям, часто пропускали занятия и имели мало общения солдатами. Командир полка и начальник дивизии не обращали внимания на поведение офицеров, а командир Гвардейского корпуса генерал князь Васильчиков, гусар и кавалерист старой школы, совершенно не интересовался состоянием пехотных полков своего корпуса.

По приказанию Государя была произведена смена всего высшего командования гвардии. Командир корпуса генерал-адъютант князь Васильчиков, начальник 1-й гвардейской пехотной дивизии генерал Озеров и командир Преображенского полка генерал Гадон были смещены со своих постов. Первый батальон Преображенского полка был переименован в «Особый пехотный батальон» и переведен на стоянку в село Медведь Новгородской губернии, а все офицеры батальона, во главе с его командиром полковником князем Оболенским, переведены теми же чинами в армию, что для гвардейцев являлось большим понижением.

Великий князь Николай Николаевич, вступивший в 1905-м году в командование гвардией и петербургским военным округом и заместивший на этом посту престарелого великого князя Владимира Александровича, был горячим сторонником новых методов военного воспитания и придавал большое значение опыту, вынесенному лучшими нашими офицерами из русско-японской войны.

«Забастовка» в Преображенском полку позволила новому главнокомандующему гвардией провести в жизнь реформы, которые до этого случая встречали резкие возражения со стороны приближенных к Царю и пользовавшихся большим авторитетом старых генералов. Поэтому Николай Николаевич настоял перед Государем, чтобы во главе Гвардейского корпуса, гвардейских пехотных дивизий и полков были поставлены не гвардейцы, а опытные боевые командиры. Командиром гвардейского корпуса был назначен начальник 6-й сибирской дивизии генерал Данилов, а отличившиеся

[163]

на войне генералы и полковники Лечицкий, Некрасов, Яблочков и другие начальниками гвардейских пехотных дивизий и полков.

Назначения эти очень скоро отразились на состоянии и боевой подготовке гвардии, так как новые командиры изменили укоренившиеся казарменные методы обучения солдат и передали свой боевой опыт и знания офицерскому составу.

Передав воспитание гвардейской пехоты генералу Данилову, Великий князь занялся кавалерией. Появляясь неожиданно то в одном, то в другом полку, Николай Николаевич следил за строевой подготовкой, за хозяйственным состоянием частей и проверял знания и поведение офицеров, от которых требовал постоянного совершенства в военном искусстве и практического изучения специальных военных отраслей.

Офицеры, недовольные такой требовательностью и чрезмерной строгостью великого князя, сначала недолюбливали его. И только через несколько лет, когда проведенные им реформы повысили боеспособность полков и внутреннюю дисциплину, отношения эти резко изменились, Великий князь стал пользоваться уважением и любовью всего офицерского корпуса. Чувства эти особенно проявились при объявлении войны, когда, несмотря на оппозицию «Сухомлиновской партии», голос армии выдвинул Николая Николаевича на пост Верховного главнокомандующего.

Что же касается солдат, метко окрестивших великого князя «Всевидящим оком», то среди них он с самого начала пользовался огромной популярностью и любовью.

Великий князь Николай Николаевич страдал одним недостатком: он был страшно вспыльчив. Эта вспыльчивость часто влекла за собой не совсем справедливые замечания, выговоры и другие дисциплинарные взыскания, которым подвергались его подчиненные. Но так как недостаток этот покрывался другой характерной особенностью Николая Николаевича — сознавать допущенную несправедливость, то каждый офицер знал, что, если он чувствовал себя несправедливо наказанным, то мог в любое время обратиться по команде к великому князю. И, убедившись в своей ошибке, Николай Николаевич немедленно отменял отданное им приказание и извинялся перед обиженным офицером.

Происшедший в нашем полку случай, о котором я хочу рассказать, как нельзя лучше подтверждает эту благородную черту характера покойного Великого князя.

В начале 1909-го года начальник нашей дивизии генерал А. А. Брусилов получил в командование 14-й армейский корпус, а на его

[164]

место был назначен имевший большую протекцию при дворе генерал Безобразов.

Великий князь недолюбливал Безобразова, который, как кавалерийский начальник, во многом уступал Брусилову. Однако сам Безобразов считал себя большим знатоком кавалерийского дела и даже составил проект нового строевого устава, который и передал па одобрение Государю. Понятно, что Государь, в свою очередь, передал этот проект на рассмотрение такому специалисту, каким являлся Николай Николаевич.

Великий князь раскритиковал проект Безобразова и признал его совершенно неподходящим. Но, по личной просьбе Государя, он согласился, чтобы один из гвардейских полков изучил Безобразовский устав и показал его на смотру полкового учения. Был брошен жребий, который и пал на наш полк.

Зная, как великий князь относится к Безобразову и его уставу, все старшие офицеры понимали, что Николай Николаевич, который будет принимать смотр, останется им недоволен и, как бы не старались офицеры и солдаты, из этого смотра ничего, кроме конфуза, не получится.

Командир нашего полка, генерал Рооп, тонкий дипломат, дороживший своей карьерой, учел это обстоятельство и внезапно заболел. Во временное командование полком вступил старший полковник Иосиф Лукич Исарлов, более двадцати лет прослуживший в полку и пользовавшийся общим нашим уважением и любовью.

Хотя Исарлов и был «кавказским человеком» и говорил с сильным грузинским акцентом, но отличался от своих горячих соплеменников невозмутимым спокойствием и хладнокровием. Предстоящий смотр его нисколько не смущал. Он также старательно учил полк по новому уставу, как раньше по старому.

Настал день смотра. Полк выстроился на Красносельском Военном поле и поджидал приезда «Всевидящего ока». Великий князь появился с большой свитой, состоявшей из всех командиров гвардейских полков, интересовавшихся посмотреть учение по новому уставу.

Началось ученье. Каждое построение и каждый заезд вызывали критику и замечания великого князя. Он нервничал, злился и замечания его становились все резче. Эскадронные командиры и офицеры приуныли. Один Иосиф Лукич оставался невозмутимым, спокойно подавал команды и подбадривал офицеров.

Наконец смотр кончился. Великий князь подъехал к полку и крикнул:

[165]

— Слава Богу, я еще никогда не видел такого «безобразного» ученья! Благодарить полк за такое «безобразие» я не могу.

Сказав это, он отъехал к своей свите и направился шагом к Царскому валику.

И тут произошло нечто, никем не предвиденное. Полковник Исарлов пришпорил коня и вынесся галопом перед полком.
— Спасибо, молодцы, крикнул он на все Военное поле: я давно не видел такого прекрасного ученья!

Громовое «рады стараться» раздалось ему в ответ. Полк действительно учился недурно и солдаты не понимали, почему великий князь не хотел их благодарить?

Николай Николаевич, удивленный поступком Исарлова, остановился. Не обращая на него никакого внимания, Иосиф Лукич, вызвав песенников вперед, повел полк в лагерь.

Наш милейший «Левушка» — командир бригады генерал Жирар-де-Сукантон — не мог сдержать охвативших его чувств. Он подъехал к Исарлову и обнял его. Мы, молодые офицеры, были также восхищены поведением Лукича и готовы были его расцеловать. Однако мы понимали, что он совершил серьезный дисциплинарный проступок, который может повлечь за собой большие для него неприятности. И, как бы в подтверждение наших опасений, от свиты великого князя отделился адъютант, галопом направившийся к Исарлову.

Сердце мое сжалось: сейчас Лукичу будет приказано сдать полк и отправиться на гауптвахту, подумал я. Но адъютант, приложив руку к козырьку, передал Исарлову не приказание, а просьбу великого князя: «Его высочество желает сегодня завтракать у вас в полку». Исарлов и на этот раз остался верным своим убеждениям:
— Передайте великому князю, что я не могу его пригласить без согласия общества офицеров, ответил он растерявшемуся адъютанту, не ожидавшему такого ответа.

Положение спасли ехавшие в голове полка старшие офицеры. Они уговорили заупрямившегося Лукича созвать немедленно всех офицеров. Трубач протрубил «сбор начальников», и, после минутного совещания, великому князю было передано, что господа офицеры просят его высочество пожаловать на завтрак в офицерское собрание.

Под звуки песен и веселых мелодий трубачей полк возвращался в свой лагерь в село Димитриево.

Мы едва успели смыть с себя красносельскую пыль и переодеться, как раздался рожок великокняжеского автомобиля.

[166]

Офицеры, во главе с Иосифом Лукичом, встретили Николая Николаевича на крыльце собрания.
Завтрак не был таким оживленным, как всегда. Офицеры, обиженные великим князем, держали себя строго официально, не шутили и не смеялись. Николай Николаевич с трудом поддерживал разговор с сидевшими рядом с ним полковниками. Но, когда было подано шампанское, лед растаял.

Великий князь встал, поднял свой бокал и обратился к нам со следующими словами:
— Сознаюсь, что я сегодня был несправедлив. Полк учился прекрасно. Он не виноват, что у став, по которому его учили, никуда не годится. Прошу вас, господа, извинить меня. Пью за славный полк, за его лихого командующего, полковника Исарлова, и за ваше здоровье, господа офицеры!

Громкое ура покрыло эти слова. Настроение поднялось, все почувствовали себя удовлетворенными, обида была забыта.

Долго еще сидел за столом великий князь, окруженный на этот раз не только старшими, но и младшими офицерами, ведя с ними оживленную беседу. Проводив главнокомандующего, эскадронные командиры и младшие офицеры разошлись по своим эскадронам, где началось веселье. Появились песенники, трубачи, водка и пиво.

Кашевары спешно готовили ранний ужин. Наступил вечер, а за ним белая петербургская ночь.

Все село оглашалось веселыми песнями и музыкой. Весь полк, начиная со старшего полковника Иосифа Лукича Исарлова и кончая последним молодым солдатом, участвовал в традиционном «гулянии». Ибо одной из традиций полка было, что офицеры не могут веселиться без своих солдат.

Вскоре после второго ужина, когда песенники начали уже уставать, а глаза молодых солдат слипаться, звуки тревоги огласила лагерь.

В одно мгновенье лошади были поседланы и полк полевым галопом понесся на Военное поле.

Красное Село спало мертвым сном, но близ «Царского валика» на красивом сером коне, с хронометром в руках, поджидал прибытие полка великий князь Николай Николаевич. Полк построился фронтом к Царскому валику. Кони тяжело дышали.

Трубач великого князя протрубил сигнал «коноводы» (благодарность): Николай Николаевич благодарил полк за быстрый сбор по тревоге.

[167]

После этого началось полковое ученье. Такого ученья Военное поле еще никогда не видывало. Все заезды и построения проводились только на полевом галопе. И после каждого построения снова раздавался сигнал «коноводы», в ответ на который громовое «рады стараться» оглашало Военное поле.

Через десять минут ученье было закончено. Великий князь подъехал к фронту полка;
— Я давно не видел такого лихого ученья! Спасибо, молодцы. Благодарю вас, господа офицеры! Песенники вперед, справа повзводно!

И, став во главе полка, Николай Николаевич сам повел его с Военного поля. В Красном Селе, во дворе дачи великого князя были накрыты длинные столы для солдат, а в самой даче – стол для офицеров. Главнокомандующий приветствовал весь полк ранним завтраком. В саду играли трубачи лейб-гусарского полка. Прерванное тревогой «гуляние» возобновилось.

На следующий день в приказе по округу была объявлена полку особая благодарность главнокомандующего. А еще через три дня мы узнали из «Русского Инвалида», что наш Иосиф Лукич получил давно ожидаемое им повышение: он был назначен командиром Астраханского драгунского полка, шефом которого был великий князь Николай Николаевич.

Праздник храбрых

Исполнилось 180 лет со дня учреждения императрицей Екатериной 2-й ордена св. Великомученика и победоносца Георгия. Орден этот был учрежден для награждения за военные заслуги генералов, штаб- и обер-офицеров. Император Александр I указал награждать «Знаком отличия Военного ордена» /солдатским Георгием/ также и нижних чинов, отличившихся «перед лицом неприятеля».

С тех пор как для офицеров, так и для солдат русской армии георгиевский крест являлся высшим боевым отличием и заслужить белый крестик на черно-оранжевой ленточке было заветной мечтой каждого военного.

Но заслужить Георгия было не так легко. Существовал особый «статут», точно предусматривавший за какие подвиги могут быть награждаемы офицеры — орденом св. Георгия, а нижние чины — Знаком отличия Военного ордена.

[168]

Как орден св. Георгия, так и знак отличия имели четыре степени.

Первую степень ордена могли получить только главнокомандующие армиями за выигранную кампанию. Так, Кутузов был награжден Георгием 1-й степени «за поражение и изгнание из пределов России двунадесяти языков». Второй степенью ордена награждались генералы за взятие неприятельских крепостей или за уничтожение армии противника. Третьей и четвертой степенями — генералы и офицеры, проявившие особую личную храбрость: за атаку в конном строю нерасстроенного противника, за взятие с боя неприятельских орудий, знамен и штандартов.

Знак отличия Военного ордена мог получить солдат, первый ворвавшийся в неприятельское укрепление, вызвавшийся охотником на «опасное и полезное предприятие» и с успехом исполнивший оное, раненый и до конца боя оставшийся в строю, захвативший в плен неприятельского генерала, знамя или орудие.

Для суждения о том, достоин ли тот или другой офицер быть награжденным орденом св. Георгия, созывалась особая «Георгиевская дума», состоявшая из георгиевских кавалеров. И только после решения этой «думы» император награждал удостоенных этим высоким отличием.

Поэтому георгиевских кавалеров было немного, и все они пользовались не только почетом, но и разными привилегиями: пенсией, старшинством, правом ношения мундира в отставке.

Особо отличившиеся на войне полки и батареи награждались георгиевскими знаменами /в пехоте/, штандартами /в кавалерии/ и трубами /в кавалерии и артиллерии/.

Ежегодно в день учреждения ордена св. Георгия /26-го ноября/ во всей русской армии торжественно справлялся «георгиевский праздник», на который приглашались все находившиеся на действительной службе и отставные георгиевские кавалеры, как офицеры, так и солдаты. Во всех гарнизонах происходили парады, которыми командовали и которые принимали георгиевские кавалеры. В Петербурге парад этот происходил в Зимнем дворце, в присутствии царя, и отличался особой торжественностью. Заканчивался он обедом, которым государь чествовал офицеров и солдат — георгиевских кавалеров.

Ни в одной иностранной армии не было подобных праздников. За границей все военные торжества являются строго официальными церемониями. Наши же георгиевские праздники были не только военными, но и народными торжествами и, несмотря на их

[169]

парадную сторону, отличались своим народным характером и истинно демократической простотой.

Шесть лет подряд я участвовал в Петербурге па георгиевских праздниках, и мне хочется поделиться с читателями воспоминаниями об этом военно-народном торжестве, отошедшем теперь в область преданий.

За отличие в русско-японской войне я был награжден Знаком отличия Военного ордена. Через два года после этой войны, закончив специальное военное образование, я был произведен в офицеры гвардии. В первый же год моей офицерской службы, за несколько дней до 26-го ноября, я получил от министерства императорского двора приглашение явиться в этот день в Зимний дворец для участия в георгиевском празднике.

Хотя день 26-го ноября считался только военным праздником, но во всем Петербурге наблюдалось праздничное настроение. Толпы принаряженных людей прогуливались по Невскому и собирались на Дворцовой площади, на которую со всех концов столицы направлялись с развернутыми знаменами и музыкой знаменные роты гвардейских полков. При приближении знамен все головы обнажались, и многие в толпе осеняли себя крестным знамением.

Прибыв в 9 часов утра в Зимний дворец, я был проведен в Историческую галерею 1812 года, в которой собирались Генералы и офицеры, кавалеры ордена св. Георгия, знака отличия Военного ордена и «золотого» /георгиевского/ оружия. Всего нас собралось около 200 человек, построившихся по старшинству чинов. Первыми стояли старые генералы — участники Севастопольской обороны, левее их — герои русско-турецкой войны 1877-78 г.г., а за ними — кавалеры последней русско-японской войны.

В соседнем Георгиевском зале выстраивались знаменные взводы гвардейских полков и приехавшие со всех концов России отставные нижние чины — кавалеры знака отличия Военного ордена.

Парадом командовал великий князь Николай Николаевич, георгиевский кавалер русско-турецкой войны. Великий князь отличался огромным ростом и считался одним из самых высоких офицеров русской армии. При этом он был в парадной форме л.-гв. Павловского полка и имел на голове историческую «гренадерку» высотой в 45 сантиметров, которая еще больше увеличивала его богатырский рост. Присутствовавшие на параде представители дипломатического корпуса и иностранные военные агенты с уважением и удивлением посматривали на этого великана.

[170]

В 10 часов состоялся высочайший выход. Государь, сопровождаемый спитой и предшествуемый гофмаршалом и церемониймейстерами вышел из Малахитовой гостиной и начал обходить георгиевских кавалеров, подавая каждому руку и справляясь о здоровье старых ветеранов. Когда государь закончил обход, мы построились по два в ряд, начиная с младших. Музыка заиграла Преображенский марш, под звуки которого мы двинулись в Георгиевский зал.

При появлении георгиевских кавалеров раздалась громкая команда великого князя Николая Николаевича «слушай на-краул» и находившиеся в зале войска отдали нам честь.

За георгиевскими кавалерами, проследовавшими к приготовленному аналою дворцовой церкви, вышло духовенство, внесли георгиевские знамена и штандарты. Начался молебен.
По окроплении знамен святой врдой все перестроились к церемониальному маршу. Государь немного отошел в сторону, выдвинув на первое место старейшего георгиевского кавалера-генерала.

После парада Государь обошел георгиевских кавалеров, поздравил их с поблагодарил за службу.

Этим закончилась первая часть.

Генералы и офицеры получили приглашение явиться к 7 часам вечера в Зимний дворец на обед, а нижние чины — к часу дня в Народный дом.

Огромный зал Народного дома с длинными столами. На белоснежных скатертях тарелки, кружки и стаканы с изображениями государственного герба, георгиевского креста и императора.

К часу дня в заде собралось множество георгиевских кавалеров. Среди них были седобровые гренадеры в своих исторических шапках, ветераны русско-турецкой войны и съехавшиеся со всех концов России отставные нижние чины. Некоторые из них были в военной форме, большинство в поддевках. У каждого на груди золотые и серебряные георгиевские кресты.

Ровно в час дня появился Государь, сопровождаемый великим князем Николаем Николаевичем.
Встреченный громовым «ура», он подошел к одному из столов. Он еще раз поздравил кавалеров с праздником и, поднял чарку водки за здоровье. Великий князь Николай Николаевич поздравил всех кавалеров и поднял чарку за Государя.

Затем Государь пригласил всех за столы отведать его хлеба-соли. Начался обед, состоявший из отбивных котлет и сладкого

[171]

пирога. Стояли бутылки с водкой, жбаны с красным вином, пивом и медом.

Государь обходил своих гостей, разговаривал с ними и, наконец, еще раз поблагодарив кавалеров за службу, простился с ними и отбыл во дворец.

По окончании обеда каждый кавалер, по издавна установившемуся обычаю, завязывал в салфетку свой прибор /тарелку, стакан и кружку/, унося его домой на память о царском обеде.

Толпа народа, собравшаяся у Народного дома, радостно приветствовала выходивших с обеда героев, угощая их папиросами. На заказанных гофмаршальской частью тройках и извозчиках кавалеров развозили по императорским театрам, где самые знаменитые артисты наслаждали их своей игрой и пением.

В седьмом часу начался съезд приглашенных в Зимний дворец генералов и офицеров. Двухсветный зал сиял отражавшимися в зеркалах люстрами. Он был уставлен круглыми столами, накрытыми на шесть персон. Перед каждым прибором лежали карточка с чином и фамилией приглашенного и художественно, исполненное меню обеда.

В семь часов вошел Государь, занявший место за одним из столов, за которым уселись пять старейших георгиевских кавалеров.

Когда к концу обеда по бокалам было разлито шампанское. Государь встал и провозгласил тост за георгиевских кавалеров. Ему ответил старейший кавалер генерал Рерберг, поднявший бокал за здоровье Государя.

Долго еще сидели за кофе и ликерами кавалеры, ведя между собой оживленную беседу. Вопреки этикету, требовавшему, чтобы царь тотчас же после десерта удалился во внутренние покои. Государь, порядочно утомившийся за Этот день и с утра не снимавший парадной формы, терпеливо сидел среди своих гостей, не обращая внимания на подходивших к нему с напоминаниями придворных. И только, когда сидевшие за его столом старички начали клевать носами, Государь встал и общим поклоном распрощался с гостями. На следующий год я на этом обеде сидел за столом Государя, хотя и был самым молодым кавалером. Произошло это благодаря следующему забавному случаю:

Во время описанного выше обеда один из сидевших за царским столом генералов задремал. Внезапно проснувшись и вспомнив, где он находится, старик генерал подбодрился, взглянул на своего соседа и удивился, увидев, что рядом с ним сидит полковник не имевший на груди георгиевского креста.

[172]

Насупив брови, он грозно спросил Государя:
— Скажите, полковник, на каком основании вы здесь присутствуете?
Государь улыбнулся и скромно ответил:
— Виноват, ваше высокопревосходительство, но меня тоже пригласили.
— Ну, если вас пригласили, то можете оставаться, – милостиво разрешил старый ветеран и снова заснул.

Понятно, что Государь скучал в обществе чопорных стариков, большую часть обеда боровшихся со сном и часто клевавших носами. Поэтому было решено, что на будущих обедах старейшие георгиевские кавалеры будут председательствовать за другими столами, а к столу Государя приглашаться по очереди молодые кавалеры.

Таким образом и я удостоился чести сидеть один раз за царским столом.

Во время этого обеда Государь оживленно разговаривал с нами, молодыми офицерами, расспрашивая нас о наших переживаниях и интересуясь нашими впечатлениями о последней войне.

Прошло уже 36 лет со времени последнего георгиевского праздника и обеда в Зимнем дворце, на которых я участвовал. Но и сейчас, через тридцать шесть лет, я припоминаю все подробности этих замечательных праздников, на которых русская армия и ее Верховный Вождь чествовали своих героев и заслуженных ветеранов.

Старики

В каждом гвардейском полку, кроме неодушевленных реликвий — знамен, штандартов и георгиевских труб, напоминавших офицерам и солдатам славное боевое прошлое их полков, имелись также и живые реликвии — сверхсрочные подпрапорщики, по тридцать и более лет прослужившие в полку, бывшие свидетелями разных исторических событий и ревностно охранявшие старые полковые обычаи.

В нашем полку таких «живых реликвий» было 6 человек: вахмистр 6-го эскадрона Кирилл Яковлевич Масленников, вахмистр 1-го эскадрона Степан Иванович Гейченко, казначейский каптенармус Иван Алексеевич Синегубкин, обозный унтер-офицер Максим Дмитриевич Масягин, закройщик Пигаревский и полковой кузнец Ковалевский.

Каждый из них прослужил на сверхсрочной службе не менее 25 лет, а Масленников и Синегубкин более 30 лет. Все они участвовали

[173]

в русско-турецкой войне 1877-78 г.г., имели георгиевские кресты, многочисленные медали и иностранные ордена. Командир полка и все офицеры называли их по имени и отчеству и даже сам Государь, здороваясь на парадах с Масленниковым и Гейченко, называл их Кириллом Яковлевичем и Степаном Ивановичем.

У каждого из этих стариков были традиционные обязанности, которые они исполняли в торжественных случаях. Синегубкин и Масленников в дни полковых праздников подносили Государю первый «пробную порцию», а второй — серебряную чарку с водкой, Гейченко управлял полковыми песенниками, когда они пели перед Царем, или другими высокими гостями.

К молодым офицерам старики относились со снисходительным пренебрежением и, хотя оказывали им положенное по уставу почтение, но абсолютно с ними не считались. А Масленников считал даже своего эскадронного командира, прослужившего 15 лет в полку ротмистра, мальчишкой, ибо ротмистр, отец которого в свое время также командовал 6-м эскадроном, родился, когда Кирилл Яковлевич уже носил два шеврона (серебряные углы на левом рукаве) за сверхсрочную службу. К другим сверхсрочным вахмистрам они относились с еще большим пренебрежением, в редких случаях снисходили принимать их в свое аристократическое общество и считали их неучами, так как по убеждению стариков — после турецкой войны солдат ничему путному не учили.

В строевое обучение солдат старики не вмешивались. Они занимались преимущественно хозяйственными делами и имели большой опыт в разных отраслях полкового хозяйства.

С ведома начальства старики пользовались некоторыми доходами из той экономии, которую без них полк никогда бы не имел. А два раза в год, перед рождеством и пасхой, все полковые поставщики, по установившемуся издавна обычаю, должны были бить челом этой полковой аристократии и подносить, ей подарки, вино и дорогие закуски.

Прослужив на сверхсрочной службе более 25 лет, все они были богатыми людьми и владели в Петергофе хорошими домами, которые выгодно сдавали в аренду на время дачного сезона.

На третьем году моей службы я был назначен полковым квартирмистром, т. е. заведующим всеми полковыми мастерскими, ремонтом казарм и начальником нестроевой команды.

Должность эта, очень сложная и ответственная, совсем не подходила для молодого офицера, но, по желанию великого князя Николая Николаевича, все строевые офицеры должны были по очереди исполнять

[174]

одну из хозяйственных должностей, чтобы изучить на практике полковое хозяйство. Благодаря этому назначению, все старики, за исключением Масленникова и Гейченко, оказались моими подчиненными и мне стоило больших трудов приучить их считаться с моими распоряжениями.
Самой неприятной моей обязанностью было разбирать возникавшие между ними ссоры и недоразумения…

Обычно по большим праздникам ко мне на квартиру являлся самый обидчивый из них — Синегубкин — и просил «явить Божескую милость», и посадить под арест «сопляка Максимку» (так называл он 65-ти летнего Масягина). В свою очередь «Максимка» являлся с жалобами на «пьяницу Ваньку» или на «ворюгу Мишку», а «Мишка» на «лодыря Степку». Так как от междоусобий Синегуб-кина с Масягиным или Пигаревского с Ковалевским более всех страдал я, ибо эти междоусобия нарушали работу полковых учреждений, то мне приходилось мирить стариков. Для этого я прибегал к помощи Степана Ивановича Гейченко и его знаменитой перцовки и должен был принимать участие в примирительной трапезе, после которой целый день ходил с головной болью. Старики были не только самолюбивы, но и обидчивы. Старшие офицеры должны были обязательно присутствовать на их именинах и других семейных торжествах. Не дай Бог, если кто-нибудь из них не мог посетить Кирилла Яковлевича или Степана Ивановича в день их Ангела. Такой невежа становился на целый год злейшим врагом обиженного именинника.

Помню, как я был удивлен, когда в первый раз оказался гостем Синегубкина в день его именин.

Эти именины он справлял на своей даче. Именинный стол ломился от вин и закусок. Но больше всего меня удивило, когда Иван Алексеевич представил мне своих сыновей и зятя. Старший сын и зять оказались офицерами одного из пехотных полков, а младший сын – инженером путей сообщений.

К чести наших стариков нужно сказать, что, являясь в день своих именин богатыми дачевладельцами, в прочее время они ревностно исполняли свои обязанности и целые дни проводили в казармах среди солдат, на которых часто ворчали, но о которых всегда заботились. Они требовали от солдат уважения не к своему богатству, а к годам своей службы и полученным за эту службу отличиям.

И солдаты любили своих стариков, хотя за глаза часто подсмеивались над ними. Они знали, что Степан Иванович, отечески

[175]

пожурив набедокурившего молодого солдата, заступится за него перед эскадронным командиром, а также одолжит или подарит ему 5 рублей, чтобы послать в деревню отцу, у которого пала корова.

Но хитрая молодежь знала, что старики любят почет и что каждый, кто оказывает им такой почет, может рассчитывать на их заступничество. Поэтому каждый новобранец знал, в каком сражении заслужил Масленников свой георгиевский крест, а при появлении в казарме Масягина все они вскакивали и вытягивались в струйку, как перед командиром полка.

Я расстался со своими стариками в июле 1914 года и с тех пор никого из них, кроме Гейченко, не видел. Все они были настолько преклонного возраста, что не могли выступить в поход. Один Гейченко, не пожелал оставить должности вахмистра, отправился со своим эскадроном на войну, участвовал во многих сражениях и погиб смертью храбрых, не дожив до октября 1917 года, что явилось для него большим счастьем.

И в западноевропейских армиях были такие же Синегубкины и Масягины. Но эти иностранные Синегубкины, выдвинувшиеся на хозяйственно-административные должности из фельдфебелей, имели офицерские чины, что давало им право гнушаться солдатской среды. Наши же сверхсрочные подпрапорщики никогда не забывали, что являются нижними чинами, не чуждались солдат не позволяли себе никаких фамильярностей с офицерами и были для солдат образцом дисциплинированности. Они понимали, как следует себя вести на службе и что они могут себе позволить вне службы.

Стараясь дать своим детям среднее и даже высшее образование и сделать из них интеллигентных людей, сами они на всю жизнь оставались простыми, вышедшими из крестьянской среды, солдатами и не претендовали ни на чины, ни на высшие должности.

Иностранные Синегубкины часто обогащались за счет казенного добра, наши же старики казнокрадами не были. И, если они пользовались некоторыми незначительными доходами, то только с той хозяйственно экономии, которую полк имел, благодаря их опытности и преданности интересам полка. И пользовались они этими доходами открыто и с ведомства начальства.

Масленниковы и Синегубкины были тем фундаментом, на котором прочно стояли кадровые полки старой русской армии. Они являлись живыми свидетелями славного прошлого своих полков, с которыми были связаны на всю жизнь. И вышедший из среды таких сверх-срочных унтер-офицеров нынешний советский маршал

[176]

Буденный (вахмистр Северского драгунского полка) является, пожалуй, единственным из них, с легким сердцем пережившим гибель своего родного полка.

Полковой праздник

Каждый полковой праздник являлся событием в жизни полка. Ни к какому другому празднику не готовились так, как к полковому.

Ведь полковой праздник был связан с посещением полка Царем, который в этот день был гостем полка. Кроме того, весь полк, начиная со старшего полковника и кончая последним новобранцем, составлял одну большую и дружную семью, все члены которой в день полкового праздника являлись именинниками, и каждому хотелось, чтобы этот день прошел особенно, удачно, торжественно и весело.

Еще задолго до праздника начинались совещания командира полка со старшими офицерами. Обсуждались все мелочи церемонии парада, меню обеда в офицерском собрании и программа увеселений офицеров и солдат.

Эскадронные командиры с вахмистрами производили выводку лошадей, осматривая их ноги, гривы и хвосты и отбирали красивейших коней для фланговых и «замковых» унтер-офицеров.

Капельмейстер Риотто, итальянец, так и не научившийся, несмотря на 25-ти летнюю службу, правильно говорить по-русски, с утра до вечера репетировал трубачей.

— Трамбон, врешь, — кричал он, постукивая по пульту дирижерской палочкой и обрывая на полутакте начатый марш: — Сапчинский, аллэ соло уф перед! Букирефф, комансэ обратно!

Непосвященному было бы трудно понять, что означают эти выражения, но трубачи их прекрасно понимали, и через некоторое время стройная мелодия снова оглашала полковой двор.

Не менее других хлопотали старший полковник и хозяин собрания. Надо было обсудить с буфетчиком, какие горячие и холодные закуски сервировать к обеду, первому и второму ужину, проверить состояние погреба, вычистить запасное столовое серебро, договориться с румынским оркестром Гулеско и Новодеревенскими цыганами, которые должны были увеселять гостей между обедом и ужином. В эскадронах заготовлялись перцовка и другие настойки, а также пиво, которое целыми ящиками свозилось в эскадронные цейхгаузы. Кашеварам было приказано, кроме положенных обеда и ужина приготовить обильный второй ужин.

[177]

Накануне праздника на «заднем плацу» была произведена репетиция парада, на которой еще раз были осмотрены конский состав и обмундирование. Так как все оказалось в порядке и эскадроны без всякой заминки стройно прошли перед командиром полка рысью и полевым галопом, то репетиция скоро закончилась, эскадроны вернулись домой и наступило предпраздничное затишье. Все приготовления были закончены и полк отдыхал.

Вечером весь полк собрался в старой полковой Знаменской церкви (построенной в 1741-м году) на торжественную всенощную. Старые однополчане, заслуженные генералы и проживающие в Петергофе отставные солдаты — ветераны русско-турецкой войны сошлись в полковую церковь помолиться родной семье. Великий князь Димитрий Константинович, девять лет прокомандовавший полком, также присутствовал на богослужении и скромном ужине, состоявшемся после всенощной.

Наступил день праздника.

С раннего утра под наблюдением вахмистров происходил тщательный туалет лошадей. Каптенармусы выдавали людям парадное обмундирование.

В 9 часов утра эскадроны начали выстраиваться на Полковой улице. Сытые кони грызли удила и играли под всадниками. Трубачи заиграли под штандарт и полковой адъютант подвез к 14-му эскадрону георгиевский штандарт. Под звуки полкового марша подъехал командир полка, поздравивший каждый эскадрон с праздником. Скомандовав «слева по три», он повел полк на Задний плац.

Весеннее солнце заливало плац своими ласковыми лучами, отражавшимися на серебряных трубах полковых трубачей. Толпы празднично разодетых ладей, петергофских обывателей и петербургских дачников, стояли вокруг плаца. В центре его была разбита украшенная зеленью и цветами «царская палатка», у которой стояли на часах два бравых конвойца в красных черкесках.

Начался съезд начальства. Первым подъехал и поздравил полк с праздником бывший однополчанин – начальник дивизии генерал Брусилов. Вслед за ним на сибирском маштачке с нагайкой в руке подскакал командир корпуса генерал Данилов. И, наконец, появилась эффектная фигура главнокомандующего гвардией великого князя Николая Николаевича.
Каждый из начальников объезжал фронт полка, здоровался с эскадронами и поздравлял их с праздником.

Около 10 часов раздались издали, все громче и громче нараставшие, крики «ура»: собравшиеся посмотреть на красивое зрелище парада обыватели приветствовали автомобиль государя.

[178]

Царский автомобиль бесшумно подкатил к палатке. Государь сел на подведенного ему коня, а приехавшие с ним государыня и великие княжны прошли в палатку.

Раздалась команда: «Смирно, шашки вон, пики в руку, господа офицеры». Трубачи заиграли полковой марш. Государь шагом подъехал к первому эскадрону. С видимым удовольствием оглядел он стройные ряды статных, красивых всадников и выхоленных, блестевших на солнце вороных коней, поздоровался и поздравил эскадрон с полковым праздником. Громкое «ура» раздалось в ответ государю. Трубачи оборвали полковой марш и заиграли народный гимн.

Медленно двигался государь вдоль фронта полка, сопровождаемый свитой и иностранными военными агентами. Он останавливался перед каждым эскадроном, здоровался с людьми, обращаясь отдельно к заслуженным сверхсрочным вахмистрам.

Объехав полк, государь рысью направился к царской палатке. Раздалась команда «к церемониальному маршу». Эскадроны, равняясь, как по ниточке, стали проходить перед царем. На фланге первого эскадрона, салютуя фельдмаршальским жезлом, проезжал единственный в России фельдмаршал — шеф полка и старейший в полку офицер, 75-ти летний великий князь Михаил Николаевич.

Второй раз полк проходил полевым галопом. Редкое и красивое зрелище представляло собой это прохождение стройных, одетых в парадную форму с красными лацканами, в косматых касках всадников, сидевших на подобранных масть в масть вороных конях. Государь благодарил каждый эскадрон и громкое «рады стараться» раздавалось в ответ на царскую благодарность.

По окончании церемониального марша полк снова построился фронтом к царской палатке, К государю подошли два георгиевских кавалера: каптенармус Синегубкин и вахмистр Масленников, Синегубкин нес на подносе мисочку со щами и судок с гречневой кашей, так называемую «пробную порцию» сегодняшнего солдатского обеда. Масленников держал в руках небольшой графин с водкой и серебряную чарку.

Приняв от Масленникова чарку водки, государь поблагодарил офицеров и солдат за прекрасный парад и провозгласил здравицу полку. Затем он с удовольствием отведал солдатских щей и каши. После этого государь простился с полком, пригласив офицеров во дворец на завтрак.

[179]

Парад кончился. Собравшийся на плацу народ криками «ура» провожал отъезжавший царский автомобиль. Полк под командой дежурного офицера возвращался с веселыми песнями в казармы, а офицеры ехали верхами во дворец.

В большом зале старого петергофского дворца стояли покоем три длинных стола, украшенных цветами и заставленными хрустальными вазами с фруктами и конфетами. Офицеры и прежде служившие в полку собрались в соседней гостиной, куда вскоре и вышел царь. Оп обошел всех собравшихся и пригласил их к столу.

Во время завтрака играли полковые трубачи и придворный симфонический оркестр. Государь оживленно беседовал со своими гостями и, по окончании завтрака, прощаясь с ними, обещал в 7 часов вечера посетить офицерское собрание.

А в это время во всех эскадронах шел веселый солдатский пир. Столовые были разукрашены гирляндами из свежей зелени. Перед эскадронными образами теплились лампадки. В углу столовой, на особом возвышении, стоял бочонок с водкой. Каптенармусиаливал каждому подходившему к нему солдату традиционную «чарку» (половину чайного стакана водки). На столах дымились жирные щи, сдобренная сливочным маслом рассыпчатая гречневая каша и жареная свинина.

Подоспевшие из дворца эскадронные командиры и младшие офицеры присоединились к этому пиру, пили за здоровье своих солдат и благодарили их за удачный парад. Веселый разговор, смех и шутки раздавались за всеми столами. Вахмистры и сверхсрочные унтер офицеры угощали в своих «коморках» вахмистров соседних полков и, в свою очередь, шли проведать приятелей в другие эскадроны.

И, несмотря на обилие явств и питей, не было ни пьяных ссор, ни драк. Как хозяева, так и гости соблюдали порядок, зная, что праздник еще не кончился и что вечером приедут самые почетные гости, которых надо встретить и проводить всем полком.

К семи часам вечера в вестибюле офицерского собрания выстроились по старшинству чинов все офицеры и прежде служившие в полку. Среди последних находились великий князь Димитрий Константинович, наказной атаман Войска Донского генерал Максимович, сибирский генерал-губернатор А. А. Ломачевский и много других, съехавшихся со всех концов России, чтобы провести праздник в своей родной полковой семье.

Ровно в 7 часов к собранию подкатил царский автомобиль. Государь обошел всех офицеров, подал каждому руку и задал несколько

[180]

вопросов. Обладая прекрасной памятью, он знал по фамилиям всех, не только старших, но и младших офицеров!

Сопровождаемый командиром и хозяином собрания, Государь прошел в большую столовую и остановился перед ломившемся от закусок богатым закусочным столом.

Каких только горячих и холодных закусок не было на этом столе! Среди них было немного деликатесов, которыми славились петербургские гастрономические магазины Елисеева и Смурова и которых было нетрудно достать в любом количестве. Украшением стола являлись не аршинные омары и лангусты, не трюфеля и страсбургские пироги, а простые домашние, но замечательно вкусные изделия полковых поваров. Тут были маленькие, утопавшие в сметане, биточки, крокеты из телячьей печенки, грибы в сметане, крошечные пирожки с капустой, гречневой кашей, грибами и рыбой, не говоря уже о разных домашних солениях и салатах из рыбы и дичи. Запотевшие графины с водками и настойками — на черносмородиновых и березовых почках, перцовой, рябиновой и других — стояли во льду, окруженные серебряными чарками.

Трудно было удержаться, чтобы не отведать всех этих аппетитных вещей. И гости, во главе с Государем, отдали заслуженную честь полковым кулинарам.

Старик буфетчик, Иван Михеич, не раз в своей жизни угощавший державного гостя, сиял от удовольствия, слыша, как государь похваливает искусство подчиненных ему поваров.

За рюмкой водки, с папиросой в руке, государь долго стоял перед закусочный столом, разговаривая с офицерами, интересуясь событиями и мелочами полковой жизни. И только, когда большая часть кулинарии Ивана Михеевича исчезла в желудках гостей и хозяев, общество перешло к обеденному столу.

Государь никогда не пил дорогого французского шампанского и, следуя его примеру, в офицерских собраниях на всех торжественных обедах подавалось русское шампанское «Абрау Дюрсо». Подняв бокал этого шампанского государь обратился к присутствовавшим с короткой речью, в которой благодарил командира и офицеров за прекрасное состояние полка. Ему ответили командир полка и старейший офицер генерал Ломачевский, произнесший экспромтом тост в стихах.

Во время обеда в соседней бильярдной играли трубачи под управлением капельмейстера Риотто и балалаечники, которыми дирижировал виртуоз — полковой писарь Орехов. Перед десертом

[181]

в столовой появились управляемые вахмистром Степаном Ивановичем Гейченко полковые песенники. Государь любил народные и солдатские песни, а Гейченко знал, какие из них особенно нравились царю.

Долго еще сидел за столом государь, слушая русские народные песни, которые он так любил. Наконец он поблагодарил и отпустил песенников и по приглашению старшего полковника перешел в гостиную. Здесь гостям был предложен концерт-румынского оркестра Гулеско и знаменитого хора цыган из Новой деревни.

Уже давно прошло время, когда государю, согласно придворным обычаям, следовало бы распроститься с хозяевами и уехать во дворец, но создавшееся настроение было настолько сердечным и непринужденным, что ему не хотелось огорчать радушных хозяев. Поэтому он не только не торопился с отъездом, но даже согласился остаться на состоявшийся далеко за полночь ужин. И только в третьем часу утра, провожаемый всем полком, государь уехал на свою петергофскую дачу.

Старшие офицеры, проводив царя, вернулись к оставшимся гостям, а эскадронные командиры со своими офицерами разошлись по эскадронам, чтобы закончить праздник среди солдат. Долго спал полк на следующий день. И, если бы не забота о своих верных товарищах – конях, то вчерашние именинники спали бы еще дольше.

После утренней уборки лошадей, запоздавшей на три часа, солдатам был снова выдан праздничный обед с традиционной чаркой.

Праздник кончился и наступили полковые будни с их учениями и маневрами.

Ежегодно во всех полках старой русской армии справлялись такие полковые праздники. В одних полках – более торжественно, в присутствии царя, в других — стоявших в отдаленных гарнизонах, менее торжественно и без царя. Но всюду с одинаковым воодушевлением и радостью.

Старые, прежде служившие в полках офицеры съехались отовсюду, чтобы провести этот день в своей полковой семье. И никогда эти праздники не омрачались пьяными дебошами, ибо все их участники соблюдали неписаный закон: офицер может и должен быть весел, но не смеет быть пьяным.

Правда, на полковых праздниках выпивалось немало водки и вина, но на них пили «с умом». А, если среди читателей найдутся строгие моралисты, которые осудят такое невоздержание, то я

[182]

позволю себе указать им, что праздники эти происходили в России, а «веселие Руси — есть пити».

Эскадронный праздник

Полковой праздник являлся официальным торжеством, на котором присутствовало все высшее начальство и даже сам государь. Эскадронные праздники справлялись гораздо скромнее и, кроме чинов эскадрона, участие на них принимало только полковое начальство.

Тем не менее для эскадрона праздник этот был также большим и радостным событием и справлялся он также весело и торжественно.

Каждый эскадрон имел своего покровителя — святого, икона которого в красивом киоте находилась в эскадронном зале. Эскадронный праздник справлялся в день этого святого. Покровителем нашего эскадрона считался святой Архистратиг Михаил, поэтому день праздника приходился на 8-е ноября.

В день эскадронного праздника главным распорядителем и хозяином являлся не командир эскадрона, а вахмистр, который приглашал, принимал и угощал гостей. Вахмистром нашего эскадрона был сверхсрочный подпрапорщик Степан Иванович Гейченко, о котором я уже говорил в предыдущих очерках. Любитель пения и страстный рыболов, Гейченко еще задолго до праздника был занят спевками, разучивая с песенниками новые и повторяя уже выученные песни. А за несколько дней до 8-го ноября он брал с собой трех-четырех солдат и выезжал с ними на рыбную ловлю. В четырех перечах от Петергофа находилось известное всем любителям рыбной ловли село Рыбацкое. В этом селе у Степана Ивановича была своя лодка и собственные снасти. С этой ловли он возвращался с богатой добычей, часть которой шла на парадный обед, а остальная поступала в распоряжение кашеваров для солдатского стола.

Но «гвоздем» торжества являлась не рыба, а знаменитая в полку «гейченковская» перцовка.

Перцовка эта заготовлялась Степаном Ивановичем ежегодно после эскадронного праздника и стояла запечатанной в восьми четвертных бутылях целый год до следующего эскадронного праздника. Так как выпить на празднике все это количество не было никакой возможности, то две-три четверти оставались нетронутыми и распивались понемногу по разным случаям: в день именин Степана

[183]

Ивановича, на свадьбах и крестинах детей сверхсрочных вахмистров и на примирительных трапезах, устраиваемых для примирения поссорившихся стариков.

«Гейченковская» перцовка славилась изумительным вкусом, цветом и крепостью. Но, выпив чарку этой перцовки, нужно было минут пять сидеть с открытым ртом, чтобы не задохнуться и оправиться от ожога горла и губ. Никакой другой водки Степан Иванович не признавал и требовал от всех полного уважения к этому химическому препарату.

За все время моей совместной службы с Гейченко, я никак не мог привыкнуть к этому жестокому напитку и часто выдумывал предлоги, чтобы, не обижая Степана Ивановича, как-нибудь уклониться от его восприятия.

Но на эскадронном празднике никак нельзя было отказаться от нескольких чарок перцовки, дабы не заслужить на вечные времена презрения хозяина.

Эскадронный праздник начинался в 11 часов утра молебном перед иконой Архистратига Михаила. На торжество приглашались командир полка, его помощники, командиры соседних эскадронов и прежде служившие в эскадроне офицеры. В числе гостей находилась также и вся «полковая аристократия» — сверхсрочные подпрапорщики. По окончании молебна и окропления святой водой всех помещений и конюшен эскадрона, командир пробовал солдатский обед и выпивал чарку водки за здоровье офицеров, вахмистра и солдат. После этого Степан Иванович приглашал гостей отведать его хлеба и соли.

Вахмистерская «коморка» состояла из кухни и большой светлой комнаты, хорошо и со вкусом обставленной мягкой мебелью. По середине комнаты был накрыт стол, уставленный всевозможными закусками. На самом почетном месте стояла четвертная бутыль с перцовкой.

Степан Иванович рассаживал гостей строго по старшинству. На нижнем конце стола садились старики — сверхсрочные.

Обед, изготовленный женой Степана Ивановича, был изумителен. Он начинался с таявшей во рту кулебяки, под которую нужно было выпить несколько чарок перцовки, собственноручно наливаемой и подносимой хозяином. Затем подавалась такая уха, какой я никогда и нигде больше не едал, а к ухе — расстегаи, перед которыми знаменитые «тестовские» никуда не годились. За ухой следовали поросенок в сметане и грандиозная, выкормленная хозяйкой, индюшка, не уступавшая той, которой Собакевич угощал

[184]

когда-то Чичикова. Заканчивался обед кофе и сладким пирогом. Отяжелевшие гости с трудом подымались из-за стола и прощались с хозяевами, причем, по установившемуся обычаю, каждый из гостей, пожимая руку вахмистерше, ловко вкладывал ей в ладонь пятирублевый золотой.

Пока Степан Иванович угощал в своей «коморке» гостей, командир эскадрона с младшими офицерами успевали побывать в эскадронной столовой и выпить чарку за здоровье солдат. Солдатский обед был также вкусный и обильный. Традиционная «чарка», пиво и мед дополняли пиршество.

После обеда весь эскадрон отдыхал, а в 6 часов вечера начиналась вторая часть торжества. Появлялись трубачи и балалаечники. Часть казармы, из которой были вынесены койки, превращалась в танцевальный зал, украшенный гирляндами из хвои. Каждый солдат мог приглашать на бал своих знакомых дам. В зале был устроен бесплатный буфет с прохладительными напитками, фруктами и сладостями. Все офицеры, во главе с эскадронным командиром, присутствовали на балу и танцевали с приглашенными солдатами барышнями — петергофскими горничными и кухарками.

Пока молодежь весело танцевала, Степан Иванович демонстрировал более солидным гостям своих песенников, по праву считавшимися лучшими в дивизии.

«С краев полуночи на полдень далекий
Могучий российский орел прилетел…».

Этой торжественной песней начиналась программа, состоявшая из веселых солдатских и задушевно-грустных народных песен. В них не было ни низкопоклоннического восхваления «вождей», ни ернических двусмысленностей, которыми отличаются нынешние советские «народные» песни. В них отражалась подлинная душа русского народа с его скорбями и радостями.

После концерта в вахмистерской «коморке» снова накрывался праздничный стол. На этот раз гостями Степана Ивановича были сверхсрочные вахмистра и их жены. Но иногда Гейченко приглашал в «коморку» также и некоторых офицеров, к которым особенно благоволил. И гости рассаживались теперь уже не по старшинству, а попросту, «без чинов».

В 12 часов ночи трубачи играли прощальный марш, и бал кончался.

Проводив гостей, весь эскадрон собирался в столовой на праздничный ужин. Степан Иванович подносил каждому солдату

[185]

добрую чарку своей перцовки. Офицеры еще раз пили за здоровье своих солдат и, распрощавшись с ними, расходились по домам. А на следующее утро начинались обычные занятия и будничная жизнь вступала в свои права.

Мне часто приходилось слышать от людей, незнакомых с бытом старой русской армии, что паша армия была построена на нездоровых началах. В доказательство таких утверждений приводили тот факт, что солдатам у нас было запрещено появляться в ресторанах и других увеселительных заведениях, где могли бывать только офицеры. Между тем солдаты западных армий свободно посещают кафэ и бары и садятся за столики рядом с офицерами.

Я считаю, что пример этот не доказывает ни нездоровых начал, ни недемократичности старой русской армии. Если бы нашим солдатам и было бы разрешено посещать бары и рестораны, то я уверен, что, кроме вольноопределяющихся, никто из солдат таким разрешением и не пользовался бы. Ибо вся обстановка этих заведений была чужда нашему солдату и никакой радости, кроме смущения, ему бы не доставила.

И, если мы сравним обычаи западных армий с существовавшим у нас порядком, то увидим, что русская армия была более демократичной. На западе не только офицеры, но и унтер-офицеры имеют свои столовые и клубы, куда солдатам вход воспрещен. А офицеры демократических западных армий никогда не принимают такого участия в солдатских праздниках, как это было у нас.

Такие солдатские праздники сплачивали наших офицеров и солдат в одну дружную семью, которая была более демократичной, чем многие другие. И я уверен, что ни в одной армии не было и никогда не будет таких простых и веселых эскадронных праздников, какие мы справляли в нашей старой армии.

[186]