Зайончковский П. А. Военные реформы Д. А. Милютина

Вопросы истории. 1945. № 2. С. 3-26.

История русской армии, за исключением истории войн, является вопросом, наименее разработанным как дворянской и буржуазной историографией, так и нашей, советской.

Русская историческая наука, по установившимся традициям, детально изучала те или иные военные кампании, не касаясь, однако, организации Армии. Даже в многотомной «Истории русской армии и флота»{1}, представляющей, по существу, историю войн, вскользь затронут вопрос организации армии. В той или иной мере, он освещён лишь в изданной в начале XX в., по постановлению комитета министров, объёмистой работе «Столетие военного министерства 1802 — 1902» (вместе с приложениями около 50 томов). Но эта работа, написанная в духе официального панегирика, естественно, не может быть признана серьёзным научным исследованием. К тому же в ней многие проблемы организации и состояния армии освещены совершенно недостаточно; наиболее полно представлена только история военного управления.

Один из важнейших вопросов военной истории XIX в. — военные реформы 60—70-х годов — до сих пор не являлся предметом научного исследования, Обычно эти реформы сводятся к одному закону о воинской повинности 1 января 1874 г., хотя они заключались в ряде крупных преобразований. Закон о воинской повинности как бы завершил эти преобразования, коснувшись всех сторон военного управления и организации самой армии.

Настоящая статья ставит своей задачей осветить основные вопросы военных реформ 60-70-х годов. В ней использованы главным образом материалы архива Д. А. Милютина, хранящиеся в отделе рукописей Государственной ордена Ленина библиотеке СССР имени В. И. Ленина{2}.

Военные преобразования 60—70-х годов являлись неразрывной частью реформ 60-х годов, означавших «шаг по пути превращения России в буржуазную монархию»{3}.

Проведение военных реформ было прямым результатом военного поражения царизма в Крымской войне и разложения феодально-крепостного строя. Однако в сознании государственных деятелей и самого Александра II это преломлялось иначе, — военная реформа представлялась им необходимой лишь с точки зрения внешнеполитических факторов, задачи обеспечения обороны государства. Объективно же смысл военных реформ заключался в превращении армии феодально-крепостнического государства в современную буржуазную армию. А это требовало многого. Необходимо было вместо сословной армии создать всесословную, а стало быть,

[3]

изменить принцип комплектования армии рядовым и унтер-офицерским составом и систему подготовки офицерских кадров. Необходимо было реорганизовать обветшалую систему военного управления сверху донизу, придав ей определённую стройность и единообразие. Требовалось коренным образом изменить систему обучения и воспитания солдат, не муштровать солдата для плацпарадов и смотров, а развивать в нём боевые качества. Наконец, армия нуждалась в перевооружении, в оснащении новейшим оружием. Словом, следовало реорганизовать всю армию, все звенья её системы.

Что представляла собою дореформенная армия? Комплектование её рядовым составом производилось по рекрутскому уставу 1831 года. Военная служба была обязательна лишь для крестьян, мещан, солдатских детей и вообще для лиц податных сословий. Срок службы ещё со времён второй турецкой войны (1793) был установлен в 25 лет вместо существовавшего ранее пожизненного. Ежегодный контингент рекрутов с 1835 по 1854 г. составлял в среднем около 80 тыс. человек{4} — процент ничтожный по отношению к общему количеству мужчин, подлежавших рекрутскому набору. Таким образом, основная масса населения оставалась вне армии.

Увеличить же контингент призываемых за счёт сокращения срока службы, создать таким образом кадры запаса, необходимые для развертывания армии в случае войны, было невозможно: при крепостном праве зачисленные в солдаты становились вольными. Следовательно, без потрясения основ существовавшей государственной системы нельзя было увеличить количество призываемых и создать обученные кадры запаса, необходимые для военного времени. Таким образом, обученного людского запаса не существовало. Штаты войска по мирному и военному времени были почти одинаковы. Поэтому приходилось в условиях мирного времени содержать большую армию; развёртывание же её в случае войны оказывалось невозможным. Только при крайней необходимости, как это было в период Отечественной войны 1812 г. либо войны 1853-1856 гг., правительство прибегало к чрезвычайным мерам — неограниченным наборам рекрутов и призыву ополчения. Однако всё это обеспечивало армию лишь совершенно необученными кадрами, подготовка которых во время войны была чрезвычайно трудна.

Правда, с 1834 г. начали принимать меры к созданию подготовленного людского запаса. Нижние чины, прослужившие 20 лет, увольнялись на остальные пять лет в бессрочный отпуск; производилось увольнение и в годовой отпуск. Таким образом ежегодно в запас уходило около 27 тыс. человек — цифра ничтожная? В 1853 г. на миллионную армию приходилось всего 212 433 запасных{5}. В действительности же загас этот был ещё меньше, так как большинство увольняемых в бессрочный отпуск были людьми престарелого возраста, и значительный процент их уже не мог возвратиться в армию.

Комплектование армии офицерами происходило, во-первых, за счёт оканчивавших кадетские корпуса и специальные военные училища (артиллерийское и инженерное); во-вторых, за счёт так называемых недорослей из дворян, поступавших в армию добровольно юнкерами, а также и унтер-офицеров общих сроков службы, т. е. призывавшихся в армию по рекрутскому набору.

Эти две категории резко различались между собой. Воспитанники кадетских корпусов (получавшие наряду с общим и специально военное образование), а также военных училищ, при всей неудовлетворительности

[4]

постановки там учебного дела, всё же являлись более или менее образованными людьми. Но они составляли меньшинство — около одной трети общего количества офицеров. Так, за двадцатипятилетие (1825-1850) на 50 567 произведённых в офицеры пришлось всего 14 415 воспитанников военно-учебных заведений{6}. Их направляли преимущественно в гвардию, в специальные рода войск, а также в военные управления. Вторая же группа, представлявшая собой значительное большинство, не имела никакого образования; многие из офицеров были едва грамотны. При поступлении в армию юнкерами дворянские недоросли обязаны были выдержать весьма небольшой экзамен по общеобразовательным предметам, военные же познания их могли ограничиваться лишь знанием строевого устава. Не большими познаниями обладали и унтер-офицеры, производившиеся в офицеры после 10-12-летней службы, при условии сдачи такого же экзамена. Эта группа вообще была очень незначительна, составляя не более 8-9% общего количества офицеров.

Высшие военно-учебные заведения были представлены тремя академиями: военной (генерального штаба), артиллерийской и инженерной. Качество преподавания в них находилось далеко не на высоком уровне. По свидетельству современников, всё сводилось к школярскому воспроизведению учебников и записок профессоров{7}. Число слушателей было ничтожно мало: так, по штатам военной академии на курсе в конце 40-х годов значилось 25-27 слушателей, в действительности же их было ещё меньше.

Каков был состав армии? В начале 50-х годов, накануне войны 1853-1856 гг., военно-сухопутные силы состояли из регулярных и иррегулярных войск. Регулярная армия подразделялась на действующие войска, резервные и запасные. Высшим строевым соединением действующих войск являлся корпус. Всего было 14 корпусов, разнообразных по составу, но большей частью корпус состоял из трёх пехотных, одной кавалерийской и одной артиллерийской дивизий; дивизии же — из четырёх полков, соединённых в две бригады. Пехотные полки состояли из трёх-пяти батальонов, кавалерийские — из шести-десяти эскадронов.

Штаты действующих войск в мирное и военное время, как уже указывалось выше, почти не изменялись; в случае перевода армии на военное положение увеличение не превышало 10—12% за счёт возвращения бессрочно отпускных.

Общее количество регулярных войск к 1853 г. составляло 27 тыс. генералов и офицеров и 968 тыс. нижних чинов, из них в резервных и запасных войсках состояло до 15 тыс. человек{8}.

Резервные и запасные войска (в дореформенной армии чёткого разграничения между ними не существовало) предназначались для пополнения убыли в действующих войсках во время войны, а также для формирования особых резервных и запасных частей. Кадры этих частей в мирное время состояли из небольших команд, охранявших имущество и несших те или иные хозяйственные обязанности.

Иррегулярные части состояли из казачьих и так называемых инородческих частей (Закавказский конно-мусульманский полк, Дагестанский конно-иррегулярный и т. д.). Всего в этих войсках числилось 246 тыс. человек, из них на действительной службе состояло 89 тысяч{9}.

Военное управление в дореформенный период страдало полной бессистемностью.

Вплоть до начала 60-х годов XIX в. в военное и мирное время существовало деление войск на армии. До 1833 г. имелись две армии, позднее —

[5]

одна, под названием 1-й или действующей армии. Состояла она из трёх-четырёх корпусов и занимала территорию Царства Польского и западные губернии до Днепра и Западной Двины. Эта армия сохраняла все органы военно-полевого управления, как в военное время, представляя собою, по словам Милютина, «странную аномалию среди глубокого мира»{10}. Во главе армии стоял главнокомандующий, он же наместник Царства Польского. Эта армия не подчинялась непосредственно военному министру; ему подчинялись непосредственно только армейские корпуса, не входившие в состав армии. Корпуса же кавказский, оренбургский, сибирский представляли собой каждый не только строевую единицу, но и военно-административную: корпусный командир являлся и главным начальником край. Гвардейские и гренадерский корпуса также были на несколько особом положении: они подчинялись особому главнокомандующему гвардейскими и гренадерским корпусами, обычно одному из членов императорского дома.

Ещё большая бессистемность существовала в центральном военном управлении. Военное министерство состояло из следующих основных департаментов: инспекторского, ведавшего личным составом и внутренним устройством войск, за исключением артиллерийских и инженерных частей, не подчинявшихся военному министру; генерального штаба, занимавшегося вопросами дислокации и размещения войск, разработкой дислокационных карт, маршрутов и т. д.; провиантского, действовавшего лишь в районе внутреннего управления, так как снабжение продовольствием 1-й армии возлагалось на генерал-провиантмейстера армии; комиссариатского, ведавшего вопросами денежного и вещевого снабжения на территории всей империи, включая и 1-ю армию, а также устройством госпиталей и их снабжением.

Артиллерийский и инженерный департаменты ведали лишь хозяйственными вопросами всех видов, включая и обеспечение вооружением всех родов войск. Общее руководство артиллерией сосредоточивалось в руках генерал-фельдцехмейстера и его штаба; генерал-фельдцехмейстер имел право непосредственного доклада императору и, стало быть, не подчинялся военному министру. Такими же правами пользовался и генерал-инспектор по инженерной части со своим штабом, возглавлявший инженерные войска. Обе эти должности замещались лицами императорской фамилии и, естественно, пользовались полной самостоятельностью. Далее следует назвать медицинский департамент, призванный ведать вопросами медицинского и ветеринарного обслуживания войск{11}.

Аудиториатский департамент ведал военно-судебными делами. Военно-учебные заведения не были подчинены военному министру и возглавлялись «главным начальником военно-учебных заведений», которому были предоставлены права министра.

Местных военных учреждений, в строгом смысле этого слова, не было. Лишь некоторые департаменты — комиссариатский, провиантский, артиллерийский и инженерный — имели свои «представительства» на местах, именуемые либо комиссиями либо округами. Собственно функции этих представительств заключались в снабжении войск, расположенных в определённом районе, теми или иными видами довольствия, вооружения либо имущества. Но районы этих округов и комиссий не совпадали, и одна и та же часть войск, расположенная в определённом пункте, для удовлетворения своих нужд вынуждена была обращаться в разные места: «По части обмундирования — туда, где находилась ближайшая «комиссариатская комиссия», по части продовольствия — в провиантскую комиссию,.. по части оружия — в другой пункт, где находился артиллерийский арсенал. Можно себе представить, какие происходили от этого неудоб-

[6]

ства, проволочки, пререкания»{12}, — говорит в своей статье о военной реформе Милютин.

Такова была «система» военного управления.

К началу 50-х годов пехотные и кавалерийские части были почти поголовно вооружены гладкоствольными, заряжавшимися с дула кремнёвыми и ударными ружьями. Различие кремнёвых и ударных ружей заключалось лишь в способе «сообщения огня заряду». Дальность стрельбы из гладкоствольных ружей не превышала 300 шагов, причём точность была очень незначительной. Вообще обучали солдат так, что они неизбежно приучались к мысли: ружьё необходимо для всего, но только не для стрельбы. Так, например, чтобы более чётко отбивался ритм во время исполнения ружейных приёмов, винты в ружье специально расшатывались, и нередко ружья оказывались вовсе непригодными к стрельбе.

«В материальном, как и в нравственном отношении, войска наши не могут похвалиться ни вооружением, ни искусною стрельбою из дурного оружия, — говорит в своих записках генерал Меньков. — По общей в государстве системе дурное оружие с придачею поступает в арсеналы, из арсеналов в полки; ружьё со сломанным штыком, с огнём, не дающим искры, составляет оборонительное и наступательное оружие солдата, приученного делать на-караул»{13}.

Количество нарезных штуцерных ружей было ничтожно: не более 4-5% действующей пехоты были вооружены ими. Количество огнестрельных припасов было также явно недостаточно: на каждое ружьё полагалось иметь 100 патронов{14}, причём в действительности их было ещё меньше.

Вооружение артиллерии состояло из гладкоствольных, заряжавшихся с дула 6- и 12-фунтовых пушек и единорогов, представлявших собою род укороченной пушки, приспособленной в основном для стрельбы разрывными снарядами. Предельная дальность выстрела не превышала 400-500 саженей. При всём несовершенстве русской артиллерии состояние её было всё же несравненно выше, нежели других родов войск. Вполне понятно, что военная промышленность, базировавшаяся на крепостном труде, не могла обеспечить армию необходимым количеством современного вооружения и боеприпасов.

В заключение необходимо добавить, что за последние 30-40 лет перед реформой солдат муштровали главным образом для смотра и парадов; воспитанию же в солдате боевых качеств, нужных на войне, уделялось мало внимания. Сильно снизилось и качество офицерского состава: на смену боевым командирам Отечественной войны 1812 г., героям Бородина, Малоярославца, Кульма и Лейпцига пришло невежественное офицерство николаевской эпохи, которое маршировало браво, но не умело воевать и не знало ничего, кроме строевого устава. Это явилось результатом аракчеевских порядков, укоренившихся в армии после 1812 г. и получивших дальнейшее развитие в эпоху Николая I.

Образование, способность к самостоятельному мышлению — всё это рассматривалось как отрицательные качества, совершенно не нужные офицеру.

Необходимо, однако, заметить, что и в этот период господства прусской муштры и невежества в русской армии сохранялись, правда, в незначительной степени, иные военные традиции — традиции Суворова — Кутузова.

Носителем их в первую очередь являлся Ермолов, стоявший в резкой оппозиции ко всей военной системе Николая I. Эти традиции находили

[7]

своё выражение и в боевых действиях Кавказского корпуса, где сохранился ермоловский «дух».

Такова краткая характеристика дореформенной армии. На ней сказывалось общее состояние государства, переживавшего кризис феодально-крепостнических отношений. Кризис этот находил своё выражение не только в экономических факторах, но и в полнейшей дезорганизации всей системы государственного управления, причём система военного управления — область, в которую больше всего вмешивался Николай I, — в ещё большей степени отстала от экономического развития страны, что и нашло своё выражение в позорном провале Крымской кампании.

Война 1853-1856 гг. обнаружила «гнилость и бессилие крепостной России»{15} и в первую очередь вскрыла несовершенство управления и организации армии. Война явилась генеральной проверкой всей системы армейских порядков, сверху донизу. Несмотря на героизм русских солдат и офицеров, стяжавших себе бессмертную славу, особенно в период обороны Севастополя, война не могла не быть проиграна. Военная машина, как и весь существовавший государственный порядок, оказалась неспособна организовать оборону. Экономическая и политическая отсталость страны определила и военную отсталость России.

Ещё во время войны стали критиковать порядки, царившие в армии, и всю систему военного управления. Начало этому было положено в записке главнокомандующего гвардейскими и гренадерским корпусами генерал-адъютанта графа Ридигера, представленной Александру II в июне 1855 года. По мнению Ридигера, главная причина постоянных военных неудач, заключалась в том, что наиболее важные посты в армии и в военном управлении занимали неспособные люди. Это являлось результатом излюбленной централизации военного управления, отнимавшей инициативу у командиров тех или иных частей войск и принуждавшей их «превращаться в бюро по передаче распоряжений и отчётов»{16}. Вторая причина, по мнению Ридигера, заключалась в забвении начал военного искусства, в увлечении парадами и тонкостями строевого устава, что опять-таки влияло на качество командного состава.

Через несколько дней после подачи записки граф Ридигер представил Александру II перечень мер, которые необходимо было провести для улучшения существующего положения. На основе этой второй записки в середине 1855 г. была создана особая «комиссия для улучшения по военной части» под председательством Ридигера, а затем после его смерти — под председательством его преемника по командованию генерал-адъютанта Плаутина. На комиссию эту были возложены следующие функции: изменить и упростить строевые уставы; улучшить вооружение; ввести в войсках занятия по физической культуре для офицеров и нижних чинов; составить новую программу для летних занятий войск; изменить систему аттестаций офицеров в смысле предъявления к ним больших требований. Несколько позднее на комиссию была возложена также задача — разработать меры повышения общего уровня офицерства, улучшения их материального положения, улучшения пищи солдат и т. д.

Как ни важны и ни своевременны были вопросы, поставленные Ридигером, они всё же не касались основных принципов устройства и организации армии и, естественно, коренных изменений внести не могли.

Д. А. Милютин в своих «Воспоминаниях за 1855 год», признавая полезность работ комиссии Ридигера в области военного устройства, отмечал, что они «вовсе не касались тех основных начал нашей военной сиc-

[8]

стемы, от которых собственно зависит численная соразмерность вооружённых сил государства в мирное время и в военное, а также степень готовности к войне»{17}.

Большой интерес представляет поданная Александру II в 1856 г. записка генерал-адъютанта Глинки 2-го, касавшаяся военных преобразований.

Глинка поставил вопрос о «возвышении в войсках личного достоинства начальствующих лиц и офицеров». Отмечая несовершенство армейских порядков, он особенно нападал на систему снабжения армии, которая превращала командиров полков в своеобразных подрядчиков и культивировала вопиющее казнокрадство. В конце записки Глинка решительно говорил о необходимости существенных изменений: «Настала, невидимому, пора приступить к нравственному преобразованию войск и военных управлений, не уступающему по важности своей другим преобразования»{18}.

Таким образом, неудачи войны впервые вызвали критику существовавшей системы военного управления и организации армии, в военной среде. Значение этой критики станет понятным, если учесть, что, по крайней мере, за 30—35 лет, предшествовавших реформе, никто в официальных документах не высказывал жалоб на несовершенство и недостатки военной системы. В своих всеподданейших докладах военный министр Чернышёв и его преемник князь Долгорукий, ставший военным министром с 1852 г. вплоть до 1855 г., всегда изображали состояние армии в самых радужных красках.

Впрочем, и военные неудачи не изменили, повидимому, точки зрения военного министра, преломившись в его сознании довольно своеобразно. По крайней мере, военное министерство в 1855 г. усиленно занималось лишь одним вопросом — изменением существовавшей формы. Этому посвящены 62 из 282 приказов по военному министерству за 1855 год. Новая форма «существенно» отличалась от старой: так, генералам вместо султана на каску из белого волоса полагался султан из петушиных перьев, вместо летних панталон — шаровары, зимой из красного сукна{19}.

Е. А. Штакеншнейдер, современница Милютина, родители которой имели в Петербурге литературный салон, писала в своём дневнике за 1855 г.: «Одно только приводит в недоумение, это — беспрестанные перемены форм военных. В Петербурге, кажется, нет двух офицеров одного и того же полка, одинаково одетых: один уже в новой форме, другой ещё не успел её себе сшить, а третий уже в самой новейшей»{20}.

Весной 1856 г. на смену Долгорукому пришёл генерал-адъютант Н. О. Сухозанет 2-й. Типичный представитель николаевского генералитета, крайне невежественный, Сухозанет не был в состоянии понять необходимость коренной реорганизации армии, а тем более возглавить её. Напротив, военный министр всячески противодействовал работе «комиссии для улучшений по военной части»{21}.

[9]

Правда, в целях сокращения расходов по военному ведомству Сухозанет пробовал проводить отдельные преобразования, но ничего из этого не выходило. Что же касается уничтожения в конце 50-х годов военных поселений{22}, а также сословия кантонистов, то это было проведено на основе указаний свыше также в целях финансовой экономии и в актив Сухозанета занесено быть не может.

Полковник Карцев, служивший в военном министерстве в тот период, так характеризовал в своём письме к Милютину состояние дел: «Министерство военное решительно разлагается. Из всех задуманных преобразований вышло только одно уничтожение прежнего хоть какого-нибудь порядка»{23}.

Резко отрицательную оценку деятельности Сухозанета даёт и Милютин в своих воспоминаниях: «Все меры, принятые генералом Сухозанетом, имели исключительной целью сокращение военных расходов: то одно, то другое отменялось, упразднялось, убавлялось… всё сделанное в этот период времени носило на себе характер отрицательный. Продолжая идти таким путём, можно было бы довести государство до полного бессилия, в то время, когда все другие державы европейские усиливали свои вооружения»{24}. Действительно, безопасность государства, особенно ввиду быстрого количественного и качественного роста европейских армий, настоятельно требовала коренной реорганизации русской армии.

Только в 1859 г. Александр II понял необходимость смены Сухозанета. На основе соглашения с Наполеоном III Россия должна была во время франко-австрийской войны выставить на границе с Австрией четыре армейских корпуса. Однако военное министерство не справилось с этим делом: для перевода четырёх корпусов на военное положение ему потребовалось… пять месяцев. Это воочию продемонстрировало полнейшую неспособность военного министра навести порядок в военном управлении и обеспечить правильную организацию армии. Естественно, встал вопрос о подыскании на пост военного министра человека, способного реорганизовать армию и обеспечить надлежащее состояние вооружённых сил страны.

Летом 1859 г. Александр II беседовал в Петербурге с главнокомандующим Кавказской армией князем Барятинским о состоянии военного министерства. Барятинский предложил на пост военного министра начальника штаба Кавказской армии генерала Милютина.

Человек большой культуры и знаний, разносторонне одарённый, Дмитрий Алексеевич Милютин был поистине замечательной личностью, резко выделяясь из среды генералитета. Военную карьеру Милютин начал в 1833 г., поступив по окончании благородного пансиона Московского университета на военную службу, в гвардейскую артиллерию. В том же году, сдав экзамены, Милютин был произведён в офицеры. Через два года, в 1835 г., 19-летний Милютин поступил в военную академию сразу на старший курс, а в 1836 г. успешно закончил её.

Дальнейшая военная карьера Милютина протекает на службе в гвардейском генеральном штабе, затем на Кавказе, куда он был командирован для получения необходимой боевой практики. В середине 40-х годов, после вторичного пребывания на Кавказе, Милютин был назначен профессором военной академии по кафедре военной статистики. Одновременно он вёл большую научную работу, подготовляя многотомное монографическое исследование по истории войны 1799 года.

Научная деятельность Милютина началась, собственно, задолго до

[10]

этого: уже с юношеских лет он упорно работал в области различных наук, опубликовал ряд статей по военным вопросам, математике, физике и механике{25}. В середине 50-х годов Милютин был назначен начальником главного штаба Кавказской армии.

Пребывание в университетском пансионе, установившиеся благодаря этому связи и знакомства — всё это было необычно для военных того времени. Близкое знакомство Милютина с Грановским и Панаевым, дружба с Чичериным и Кавелиным, высказывания самого Дмитрия Алексеевича по отдельным политическим вопросам — всё это даёт основание считать, что по своим политическим убеждениям он был представителем либерального направления.
Только человек большого ума и эрудиции, решительный и вместе с тем независимого образа мысли, каким был генерал Милютин, мог осуществить ту огромную задачу, которая стояла перед военным министерством: реорганизовать всю систему военного управления и организации армии.

30 августа 1860 г. Милютин был назначен товарищем военного министра. Но Сухозанет, ревниво оберегая свои права, не допускал его к руководству ни одной отраслью военного управления. «Служебное моё положение было совершенно ненормальное,— рассказывал Милютин в своих «Воспоминаниях». — Почти устранённый от дел министерства, я оставался лишь безучастным слушателем ежедневных докладов генерала Сухозанета государю»{26}.

В мае 1861 г. Милютин вступил в управление министерством в связи с назначением Сухозанета исполняющим должность наместника Царства Польского, а 9 ноября того же года состоялось утверждение Милютина в должности военного министра. С этого момента во всей деятельности министерства произошёл резкий перелом. «С назначением меня военным министром, — говорит Милютин, — я счёл своей обязанностью немедленно же заняться составлением общей программы предстоявшей мне деятельности. Составление такой программы потребовало всестороннего пересмотра и обсуждения всех частей нашего военного устройства»{27}.

Действительно, к разработке этой широкой программы было привлечено всё министерство: почти ежедневно Милютин устраивал различные совещания, на которых обсуждались те или иные вопросы намечавшихся преобразований. Для разрешения более серьёзных вопросов создавались особые комиссии. Каждый желающий мог представлять свои замечания и проекты. «Правда, — замечает Милютин, — что я был завален множеством разнообразных записок и проектов, из которых только немногие оказывались к чему-нибудь пригодными, но этим средством возбуждена была в министерстве живая деятельность, общее участие в предпринятой работе»{28}.

Разработкой вопросов организации армии занималась особая комиссия, в которую все департаменты должны были представить свои соображения о тех или иных нуждах и недостатках. Ближайшими помощниками Милютина в этой большой работе были Ф. Г. Устрялов, обладавший большими познаниями и опытом в вопросах военного законодательства, ранее занимавший должность редактора «Свода военных постановлений», и В. М. Аничков, полковник генерального штаба и профессор военной академии по кафедре военной администрации. Несколько позднее большое

[11]

участие в военных преобразованиях принимал профессор военной академии Н. Н. Обручев. В результате огромной, напряжённой работы общая программа преобразований и улучшений по всем частям военного ведомства была готова менее чем в двухмесячный срок и 15 января 1862 г. уже представлена Александру II в форме всеподданнейшего доклада. Этот доклад, утверждённый Александром II в конце января, и явился программой действий Милютина.

Главная задача этой программы заключалась в создании вполне современной массовой армии, способной служить надёжной защитой государства от внешних врагов. Рост милитаризма во всех странах, а особенно в Пруссии, обусловливался тем обстоятельством, что 60-е годы явились кануном новой эпохи, когда противоречия между отдельными странами особенно обострились.

В основу новой организации армии Милютин положил следующий принцип: «Развивать в наибольшей соразмерности боевые силы в военное время, при наименьшем числе наличных войск в мирное время»{29}. Новый министр прекрасно понимал, что с отменой крепостного права создаётся возможность для организации такой массовой армии.

Одной из первых реформ Милютина явились реорганизация системы центрального военного управления и создание местных территориальных органов в виде военных округов. «Общая мысль этого преобразования, — говорил Милютин, — состояла в том, чтобы привести всё здание в стройный вид и упростить весь сложный механизм его, а для этого признано было полезным слить вместе части, однородные по кругу действий, и уничтожить лишние наросты, которые в течение времени образовались более или менее случайно, без всякого плана»{30}.

Действительно, вместо архаической, бессистемной организации военного министерства, в результате преобразования его по «Положению 1867 года», была создана стройная и чёткая система центрального военного управления. Вместо упомянутых выше департаментов были созданы главные управления, ведавшие целиком той или иной отраслью. Так, департамент генерального, штаба и инспекторский были объединены в главный штаб, в круг деятельности которого вошли все вопросы строевого устройства войск, личного состава, боевой подготовки и т. д. Провиантский и комиссариатский департаменты слились в одно главное интендантское управление. Артиллерийский и инженерный департаменты, ведавшие лишь хозяйственными вопросами, были преобразованы в главные управления и полностью возглавили руководство артиллерийским и инженерным ведомствами. Существовавшие, параллельно должности генерал-фельдцехмейстера и генерал-инспектора инженерной части с их штабами были упразднены. Штаб главного начальника военно-учебных заведений, ранее существовавший независимо от военного министра, был уничтожен, а его функции переданы военному министерству, и с этой целью образовано главное управление военно-учебных заведений. Медицинский департамент также был превращён в главное медицинское управление, аудиториатский — в главное военно-судное управление. В результате реформы аппарат военного министерства сократился почти на тысячу человек, канцелярская переписка уменьшилась на 45%.

Одновременно на местах были созданы военные округа. Вся территория России была разделена на 15 военных округов. Каждый округ являлся одновременно и органом строевого управления войсками и органом местного военно-административного устройства, сосредоточивая в себе все функции военного управления и представляя собой как бы военное

[12]

министерство в местном масштабе. Управления военного округа — артиллерийское, инженерное, интендантское, военно-медицинское — подчинились, с одной стороны, начальнику округа — командующему войсками, а с другой — соответствующим главным управлениям военного министерства.

Военно-окружная система имела ряд крупных преимуществ. Устранялась излишняя централизация управления — один из основных недостатков дореформенной военной администрации. На военное министерство возлагались лишь общее руководство и контроль над деятельностью округов. А главное, военно-окружная система создавала большие преимущества в деле оперативного руководства войсками и обеспечивала быструю мобилизацию их. Кроме того в случае войны военно-окружное управление могло быть чрезвычайно легко превращено в штаб действующей армии, что было особенно важно для пограничных округов. При такой системе становилось излишним существование действующей армии в мирное время. В 1862 г. она была ликвидирована, а вместо неё были созданы первые военные округа: Варшавский, Виленский и Киевский. Вместе с тем было уничтожено деление войск на корпуса; высшей тактической единицей стала дивизия.

Уничтожение корпусов диктовалось необходимостью достигнуть большей подвижности армии, к тому же практика показывала, что существовавшие в мирное время корпуса почти полностью обновляли свой состав с начала войны, укомплектовывались другими частями войск, что не оправдывало их существования в мирных условиях.

Таким образом, реорганизацией военного министерства и созданием военных округов были устранены крупнейшие недочёты в системе военного управления и тем самым обеспечена относительно чёткая организация военного ведомства.

В связи с этой реформой было разработано новое положение по управлению войсками во время войны — «Положение о полевом управлении войск в военное время 1868 года». По сравнению с предшествующим Уставом 1846 года, оно уточняло функции главнокомандующего, освобождаемого от руководства второстепенными, административными вопросами, и предусматривало координацию деятельности штаба главнокомандующего с военно-окружными управлениями. Но и это «Положение», в принципе правильно решая основные вопросы полевого управления, страдало одним существенным недостатком: в нём слабо был разработан раздел об устройстве тыла армии, что вызвало во время войны 1877-1878 гг. ряд серьёзных трудностей. В дальнейшем в это «Положение» были внесены некоторые изменения на основе опыта франко-прусской войны 1870-1871 годов.

Одновременно проводилась огромная работа и в области устройства армии. В своём докладе от 15 января 1862 г. Милютин отмечал, что основная задача — создание необходимых резервов.

На 1 января 1862 г. в регулярных войсках числилось по штатам 798 194 человека, по штатам же военного времени это количество следовало увеличить до 1400 тыс. человек. Однако в действительности, пишет Милютин в своих «Воспоминаниях», «мы не имели в готовности ни запаса людей, ни запаса вещевого, нужных для приведения наших вооружённых сил в предположенный штатами военный состав»{31}. Для перевода войск на военное положение требовалось призвать из запаса 612 тыс. человек, а имелось налицо всего 210 тысяч. Таким образом, армия могла увеличиться всего на 25%, но и для этого развёртывания не хватило бы

[13]

ни подготовленного офицерского состава, ни запасов материального обеспечения. Неудовлетворительное состояние русской армии того времени особенно резко выступало при сопоставлении её с западноевропейскими армиями, где соотношение сил складывалось так:

Таблица 1 {32}

Страны	Численность армии в мирное время	Численность армии в военное время	Отношение численности армии мирного и военного времени
Франция	400	800	1 : 2
Австрия	280	625	1 : 2,2
Пруссия	200	695	1 : 3,4

Указанное увеличение армий этих стран было действительно обеспечено необходимым количеством обученного людского запаса. Милютин исходил из принципа наибольшего сокращения армии в мирное время при наибольшем увеличении его в условиях войны, но он понимал невозможность в корне изменить систему призыва в силу существовавшего сопротивления. Поэтому Милютин в своём докладе предложил довести ежегодный контингент рекрутов до 125 тыс.; при условии увольнения людей в отпуск на седьмом-восьмом году службы это создало бы в течение семи лет резерв обученного запаса В 750 тыс. человек. «На первый раз я не решился предложить слишком значительное сокращение установленного… срока службы{33}, чтобы не поднять тревогу в нашей военной среде, — писал Милютин, — предложение же моё увольнять нижних чинов во временный отпуск ранее выслуги срока никого не пугало»{34}.

В том же докладе от 15 января 1862 г. был поставлен вопрос об изменении существовавшего рекрутского устава. «В программу мою входило, — писал Милютин, — как неразрывное условие, коренное изменение самого порядка рекрутских наборов… Для пересмотра рекрутского устава я предложил образовать особую комиссию из представителей разных министерств и указывал некоторые меры к облегчению тяжёлой воинской повинности для народа, в том числе распределение рекрутов по возможности в ближайшие от их родины части войск и привлечение к отбыванию этой повинности большей части населения, т. е. ограничение существовавших многочисленных льгот и изъятий для разных классов и групп населения»{35}.

Таким образом, уже в 1862 г. Милютин сделал первые шаги к введению всеобщей воинской повинности, однако осуществить её оказалось довольно трудно, — только особые обстоятельства внешнеполитического порядка заставили Александра II согласиться на это.

Намеченные в докладе 1862 г. меры комплектования войск хотя и не могли обеспечить создания массовой современной армии, но всё же принесли ощутимые результаты: к 1870 г. запас вырос до 553 тыс. человек вместо 210 тыс. в 1862 году.

Большие изменения внёс Милютин в принцип развёртывания армии: если ранее увеличение армии в случае войны достигалось формированием новых тактических единиц — полков и дивизий,— то отныне оно осуществлялось увеличением штата существующих в мирное время войсковых частей. С этой целью Милютин довёл количество дивизий с 31 до 47, установив сокращённый состав их в мирное время. Если штаты военного

[14]

времени принять за 100, то штат мирного времени составлял 55%, а так называемый кадровый, т. е. сокращённый, штат — 35%. Таким образом, при наличии всех войсковых частей в мирное время в случае войны кадровую армию можно было легко увеличить почти втрое, не прибегая к новым формированиям, что было крайне важно, особенно с точки зрения быстроты развёртывания.

Много было сделано Милютиным в области подготовки офицерского состава. Милютин этому вопросу уделял исключительно большое внимание и заботу. Прежде всего была проведена реформа кадетских корпусов, которые состояли из общеобразовательных и специальных классов. Такое совмещение в одном учебном заведении и общего и специально военного образования отрицательно сказывалось на качестве преподавания. В середине 60-х годов специальные классы кадетских корпусов, за исключением Пажеского корпуса, были уничтожены и вместо них созданы военные училища, в которые принимались лица, имеющие среднее образование. Кадетские корпуса были переименованы в военные гимназии, представлявшие собой среднее учебное заведение с программой, приближающейся к курсу реальной гимназии. Милютин придавал огромное значение постановке преподавания и воспитания в военных гимназиях. Об этом свидетельствует следующая запись в дневнике Милютина за 30 марта 1876 г.: «В прошлом году в «Журнале министерства народного просвещения» обратила моё внимание статья об испытаниях выпускных воспитанников гимназии; в этой статье были, между прочим, указаны и темы, которые задавались по разным предметам преподавания и решение которых обусловливало получение свидетельства зрелости. Мне пришла мысль сделать опыт в военных гимназиях: насколько наши воспитанники развиты, чтобы решить удовлетворительно такие же задачи. Для этого я распорядился, чтобы из старшего (7-го класса) первой и второй военных гимназий и пажеского корпуса отобрана была четвёртая часть воспитанников, лучших по баллам, чтобы в назначенный мною день и час они были собраны в одном из заведений и в моём присутствии решили одну и ту же задачу из каждой части гимназического курса математики… Вчера вечером мне были доставлены эти работы, и сегодня немало стоило мне труда пересмотр целой пачки испещрённых цифрами и фигурами листков. Я имел терпение исполнить эту самую скучную работу и написать подробную рецензию… Сегодня же назначено было воспитанникам тех же заведений писать сочинение на данную мною тему: «Географическое, и историческое значение Средиземного моря»{36}.

В результате заботы Милютина качество преподавания и воспитания в военных гимназиях значительно повысилось, а после реформы гр. Толстого в области так называемого «классического образования» военные гимназии оказались лучшими среднеучебными заведениями в России. Воспитанники военных гимназий составляли в основном контингент поступающих в военные училища, которые в свою очередь ежегодно выпускали около 600 офицеров. Это было явно недостаточно для пополнения командного состава армии, и Милютин создал ещё один вид военно-учебных заведений — юнкерские училища. Для поступления в юнкерские училища уже не требовалось среднего образования, а только знания в объёме примерно четырёх классов среднеучебного заведения. В юнкерских училищах с двухгодичным сроком обучения преподавались наряду со специальными предметами также и общеобразовательные: математика, физика, химия и т. д. Ежегодно из юнкерских училищ выпускалось около 2 тысяч офицеров.

Таким образом, если ранее командный состав комплектовался преимущественно из безграмотных дворянских недорослей, знавших лишь строевые уставы, то после реформы для получения офицерского звания требовалось окончить либо военное, либо юнкерское училище.

[15]

Качество высшего военного образования также значительно улучшилось. Коренным образом были пересмотрены планы, программы. Помимо трёх академий: генерального штаба, артиллерийской и инженерной — была открыта четвёртая — военно-юридическая.

Большая работа была проведена и в области внутренней организации и обучения войск. В своём докладе от 15 мая 1862 г. Милютин писал: «Совершенствование дела армии основано преимущественно на образовании единиц, её составляющих, на развитии их природных способностей, не только физических, но и умственных»{37}.

Милютин пытался совершенно изменить принцип обучения солдат, возродив суворовское положение: обучать лишь тому, что нужно для войны. В этих целях большое внимание уделялось физическому воспитанию солдат, подготовке их к трудным условиям боевой службы. В войсках введено было преподавание гимнастики и фехтования. Стрелковое образование, развитие искусства стрельбы в цель, получило большое распространение. Подготовке меткого стрелка придавалось исключительное значение.

Строевое обучение войск тоже значительно изменилось. Опыт Крымской кампании и задачи подготовки солдата для войны заставили отменить «нормальные боевые порядки», т. е. боевое построение сомкнутым строем. В середине 60-х годов был разработан новый воинский устав о строевой пехотной службе.

Однако в этом вопросе Милютину приходилось преодолевать большие трудности: слишком глубоко вкоренилась традиции плацпарадов, особенно на протяжении последних 30-40 лет.

«К сожалению, Государь, — пишет Милютин в своих «Воспоминаниях», — имея наклонность к поддержанию прежних традиций, хотя и радовался успехам войск в настоящем тактическом, образовании, в то же время однако требовал и строгого соблюдения стройности и равнения на церемониальном марше, точного соблюдения на разводах, церковных парадах и других церемониях всей прежней мелочной формалистики. Одно какое-нибудь замечание Государя за пустую ошибку уставную или за неровность шага, недостаточно «чистое» равнение — парализовало все старания придать обучению войск новый характер, более соответственный истинной пользе и условиям войны»{38}.

Большое значение придавал Милютин распространению грамотности среди солдат и всестороннему повышению их культурного и нравственного уровня, считая, что всё это должно «вести к сознательному исполнению ими воинских обязанностей». Обучение грамоте, издание специальных солдатских журналов — «Солдатской беседы» и «Чтения для солдат», — организация полковых и ротных библиотек и, наконец, отмена телесных наказаний — всё это заслуга Милютина. По его наблюдениям, меры эти достигали своей цели. «В среде нижних чинов, — рассказывает он в своих «Воспоминаниях», — также заметны были большие успехи в умственном развитии и распространении грамотности… Вместе с тем принимались меры для возможного поднятия нравственного уровня, так сказать, для облагораживания солдата и для улучшения его домашней обстановки. В этих видах старался я, между прочим, поощрять заведение в полках «чайных» и читален, чтобы отвлечь солдата от кабака, пьянства и других грубых развлечений»{39}.

[16]

Милютин также всемерно содействовал распространению в офицерской среде военных знаний, повышению общей культуры офицера. Во всех военных академиях, а также при штабах полков и дивизий в определённые дни недели читались лекции по различным вопросам военных знаний. В офицерских собраниях отводились специальные дни для бесед и чтений на военные темы, а также для «военных игр».

Полковое хозяйство также подверглось реорганизации. Раньше всем полковым хозяйством бесконтрольно ведал командир полка. Для ликвидации казнокрадства и всякого рода злоупотреблений была проведена коренная реформа: к разрешению хозяйственных вопросов в полках привлечён ряд ответственных лиц офицерского состава, налажена правильная отчётность, часть провианта поручено заготовлять интендантству в централизованном порядке.

* * *

Большое внимание уделялось Милютиным вопросу перевооружения армии. По окончании Крымской войны, с 1857 г., производилось перевооружение пехоты: вместо существовавших семилинейных гладкоствольных и нарезных ружей вводилась шестилинейная заряжающаяся с дула винтовка. Артиллерия стала переходить к орудиям с нарезными стволами, также заряжаемым с дула. Разрабатывался вопрос о замене деревянных лафетов железными.
В 1866 г. благодаря энергичным мерам военного министерства эта работа была закончена: в пехоте ввели шестилинейную винтовку, в артиллерии — медные нарезные пушки. Однако развитие военной техники в Европе ещё шагнуло вперёд: нарезное оружие, заряжающееся с дула, к тому времени уже устарело. Опыт австро-прусской войны 1866 г. поставил вопрос о необходимости перехода к оружию, заряжающемуся с казённой части, перехода от медных пушек к стальным.

Отсталость отечественной военной промышленности, с одной стороны, и отсутствие средств для приобретения новых видов вооружения заграницей — с другой, крайне тормозили дело перевооружения и помешали Милютину добиться сколько-нибудь существенных результатов. Милютину приходилось непрерывно вести борьбу с министерством финансов, отстаивая требуемые им ассигнования на перевооружение армии, причём, как правило, он никогда полностью не получал этих сумм. Учтя невозможность произвести замену существующего оружия новым, военное министерство насадило переделку существующих винтовок в скорострельные, заряжающиеся с казённой части, а также частичное изготовление новых винтовок. Дело перевооружения осложнялось ещё и тем, что военное министерство долго не могло остановиться на определённой системе винтовки, — заграницей появлялись всё более совершенные виды оружия. Так, в 1866 г. начинается переделка винтовок в скорострельные, капсюльные, по системе Терри-Нормана, в конце же года отдаётся преимущество винтовке системы Карля, отличавшейся скорострельностью и прочностью устройства.

В конце же 60-х годов принимается на вооружение мелкокалиберная винтовка Бердана №2, отличавшаяся несомненными преимуществами: наибольший прицел достигал 1500 шагов при очень большой силе удара — на расстоянии 4 тыс. шагов пуля пробивала дюймовую доску. Эта винтовка американского образца была значительно реконструирована командированными в Америку русскими офицерами Горловым и Ганиусом, вследствие чего и получила в Америке наименование русской, представляя собою наилучший образец из всех существовавших там систем оружия.

Переделка же шестилинейных винтовок производилась по системе Крынка. Винтовка Крынка обладала наибольшим прицелом на 1200 шагов и заряжалась с казённой части. Таким образом, на вооружении име-

[17]

лись винтовки различных систем, что создавало огромные неудобства и снижало качество технической вооружённости русской армии.

При перевооружении армии министру приходилось преодолевать многочисленные трудности. Большим препятствием, вспоминает Милютин, было «вмешательство в это дело, под эгидою наследника цесаревича, людей неспециальных, вовсе незнакомых с техникой оружейного дела, и взявшихся за переделку наших ружей по какой-то случайно попавшейся им в руки неиспытанной системе»{40}. Вокруг наследника увивались алчные и ловкие дельцы с одной только целью: как бы побольше нажить на поставках оружия. Они при поддержке своего высокопоставленного, но невежественного покровителя принесли большой вред делу перевооружения армии.

Милютин придавал большое значение развитию отечественной военной промышленности, понимая, что только наличие её может обеспечить должное состояние вооружённых сил. В одной из своих резолюций относительно приобретения ружей заграницей он писал: «Россия — не Египет, не папские владения, чтобы ограничиться покупкой ружей заграницей на всю армию. Мы должны устроить свои заводы для изготовления в будущем наших ружей»{41}.

Милютин провёл реорганизацию оружейных заводов (Тульского, Сестрорецкого и Ижевского), и это дало возможность к середине 70-х годов наладить производство и переделку винтовок. Если в 1873 г. все три завода изготовили 10 564 винтовки, то в 1876 г. — 194 тыс., а в 1877 г. — 352 тыс.{42} Однако эта работа шла медленно и с большими трудностями, связанными с общей промышленно-экономической отсталостью страны и отсутствием необходимого количества хорошо технически оснащённых военных заводов. Поэтому одновременно делались большие заказы и заграницей по изготовлению винтовок Бердана №2.

Во второй половине 70-х годов перевооружение пехоты винтовками, заряжающимися с казённой части, было закончено. Однако лучшими винтовками системы Бердана №2 было вооружено менее трети войск, остальные — менее совершенными ружьями системы Крынка и Карля. Только после русско-турецкой войны, в 1879 г., вся армия получила винтовки Бердана №2.

Артиллерия к тому времени была снабжена стальными и частью медными (бронзовыми) пушками на железных лафетах, заряжающимися с казённой части. Тяжёлые орудия для крепостной артиллерии приобретались заграницей, главным образом на заводах Круппа.

* * *

Смелая реформаторская деятельность Д. А. Милютина вызывала большое недовольство в реакционных правительственных кругах. Буквально невыносимым стало положение Милютина в 1866 г., в связи с резким усилением реакционного курса правительства. «Наступившая после 4 апреля реакция, — пишет Милютин, — отозвалась весьма невыгодно и на личном моём положении. Я стал в странном отношении к моим коллегам, составляя как бы оппозицию в самом составе правительства»{43}.

Действительно, с 1866 г., после увольнения министра народного просвещения Головина, Милютин оставался единственным представителем либерального направления в правительстве. В представлении шефа жан-

[18]

дармов Шувалова и министра внутренних дел Тимашева Милютин являлся чуть ли не революционером, которого надлежит во что бы то ни стало убрать. Особенно пошатнулось положение Милютина в конце 1866 г.; появились упорные слухи об его отставке.

Однако подобрать на пост военного министра кандидата, способного возглавить реорганизацию армии, не удалось, и Александр II не решился дать отставку Милютину. В 1868 г. Шувалов и Тимашев снова повели яростную кампанию против Милютина. Они представили Александру II доклад о вредном направлении газеты военного министерства «Русский инвалид». На страницах газеты, фактически редактируемой Милютиным, защищались реформы начала 60-х годов и подчас резко критиковались статьи ультрареакционной «Северной почты», издававшейся министерством внутренних дел.

«Недовольные «Инвалидом» представляли несообразность одновременного существования двух официальных изданий, полемизирующих друг против друга; говорили, что военный министр ведет свою особую политику. Упреки эти были бы совершенно основательны, если бы в нашем правительстве было бы одно определённое направление, но замечательно, — замечает Милютин, — что у нас при самодержавии действительно каждый министр проводил свои взгляды. Реакционные замыслы гр. Шувалова представляли в моих глазах столь же мало авторитета, как и космополитические теории Валуева, или неопределённые блуждания всякого другого министра»{44}.

Совет министров, обсудив вопрос, прекратил издание газеты «Русский инвалид». Правда, через некоторое время выпуск её был возобновлён, но уже ввиде узко ведомственной газеты.

В том же году реакционная печать начала поход против всех преобразований Милютина. На страницах газеты «Весть» военный писатель Р. А. Фадеев в ряде статей критиковал с реакционных позиций всю деятельность Милютина. В начале 70-х годов Фадеев и генерал Черняев в газете «Русский мир» вели систематическую травлю Милютина. Политическая направленность этой борьбы станет вполне ясной, если привести следующее суждение Фадеева, высказанное им в письме к Ю. Ф. Самарину: «Продолжающееся царство Милютина, которое есть чистейший остаток банды, выстроившей Россию 1861 года, о благонамеренности которой Вы считаете возможным говорить так громко»{45}.

Кампания, поднятая против реформ Милютина, представляла собою одно из проявлений борьбы крепостников, которые стремились воспрепятствовать превращению России в буржуазную монархию и, следовательно, русской армии — в современную буржуазную армию.

Лучшие представители общества прекрасно понимали сущность кампании против Милютина. Недаром эта борьба нашла отклик в стихотворении Некрасова «Современники». Напомним и строки, озаглавленные «Военный спор»:

Военный пир… военный спор…
Не знаю, кто тут триумфатор.
Аничков — вор. Мордвинов — вор{46}.
Кричит зарвавшийся оратор:
Милютин ваш не патриот,
А просто карбонарий ярый,
Куда он армию ведёт?..

[19]

Нет, лучше был порядок старый!
Солдата в палки ставь, и знай,
Что только палка бьёт пороки!{47}

Действительно, в представлении крайних реакционеров вся деятельность Милютина казалась чуть ли не революционной, посягающей на основы существующего порядка. Однако эта борьба, естественно, являлась лишь борьбою внутри господствующего класса «исключительно из-за меры и формы уступок»{48}. Милютин, будучи либералом и стремясь к превращению русской армии в армию буржуазную, вместе с тем никогда не отваживался на решительный разрыв с реакционерами. «Либералы, — писал Ленин, — были и остаются идеологами буржуазии, которая не может мириться с крепостничеством, но которая боится революции, боится движения масс, способного свергнуть монархию и уничтожить власть помещиков. Либералы ограничиваются поэтому «борьбой за реформы», «борьбой за права», т. е. дележом власти между крепостниками и буржуазией»{49}. Это классическое определение сущности российского либерализма великолепно характеризует всю деятельность Милютина, одного из наиболее горячих сторонников буржуазных реформ и вместе с тем ярого и наиболее умного противника революционно-демократического движения в стране.

Для характеристики политических взглядов Милютина небезынтересно привести следующую запись в его дневнике от 20 апреля 1879 года: «Нельзя не признать, что всё наше государственное устройство требует коренной реформы, снизу доверху. Как устройство сельского самоуправления, земства, местной администрации уездной и губернской, так и центральных и высших учреждений — всё отжило свой век, всё должно б получить новые формы, согласованные с великими реформами, совершёнными в 60-х годах. К крайнему прискорбию, такая колоссальная работа не по плечам теперешним нашим государственным деятелям, которые не в состоянии подняться выше точки зрения полицмейстера или даже городового. Высшее правительство запугано дерзкими проявлениями социалистической пропаганды за последние годы и думает только об охранительных, полицейских мерах, вместо того, чтобы действовать против самого корня зла. Появилась зараза — и правительство устраивает карантинное оцепление, не предпринимая ничего для самого лечения болезни. Высказывая эти грустные мысли, невольно задаёшь самому себе вопрос: честно ли ты поступаешь, храня про себя эти убеждения, находясь в самом составе высшего правительства? Часто, почти постоянно гнетёт меня этот вопрос, но что же делать? — Плетью обуха не перешибёшь; я был бы Дон-Кихотом, если бы вздумал проводить взгляды, совершенно противоположные существующим в той сфере, среди которой вращаюсь; взгляды эти сделали бы невозможным моё официальное положение и не принесли б ровно никакой пользы делу; я убеждён, что теперешние люди не в силах не только разрешить предстоящую задачу, но даже и понять её»{50}.

Эти сокровенные мысли Милютина являются блестящей характеристикой его же собственного либерализма.

Говоря о борьбе вокруг военной реформы, необходимо остановиться на роли фельдмаршала кн. Барятинского (в своё время рекомендовавшего Милютина на пост военного Министра) в этой борьбе. Барятинский, соб-

[20]

ственно говоря, и возглавил всю кампанию против Милютина, причём руководствовался он не только политическими, но и личными соображениями. В конце 50-х годов, ещё будучи на Кавказе, Барятинский задумал реорганизовать армию по прусскому образцу, согласно которому руководство всей армией должно принадлежать императору, а фактически — начальнику генерального штаба. Военное же министерство устранялось от непосредственного руководства войсками и ведало лишь военно-административными вопросами. На должность начальника генерального штаба претендовал сам Барятинский, военным министром он рекомендовал Милютина. Когда же Милютин стал самостоятельно и решительно проводить задуманные им преобразования, шедшие вразрез с планами Барятинского, последний превратился в заклятого врага военного министра.

Реорганизации войск, проведённая Милютиным в период 60-х годов, всё же не обеспечивала создания массовой армии вследствие ограниченности контингента призываемых. Для этого требовалось решительно изменить всю систему набора в армию, а также увеличить финансовые ассигнования на военные нужды. И то и другое было связано с большими трудностями и вызывало сильное противодействие со стороны правительственных кругов.
Однако внешнеполитические причины: быстрый рост западноевропейских армий, а главное, результаты франко-прусской войны — очень помогли Милютину предпринять дальнейшие шаги в области намеченных преобразований. «Война, франко-прусская, — рассказывает Милютин, — произвела сильное впечатление во всей Европе… Тогда поняли у нас, как несвоевременно было заботиться исключительно об экономии, пренебрегая развитием и совершенствованием наших военных сил. Заботы о сокращениях и сбережениях отодвинулись на задний план, заговорили о том, достаточны ли наши вооружённые силы для ограждения безопасности России в случае каких-либо новых политических пертурбаций в Европе»{51}.

Воспользовавшись благоприятной обстановкой, Милютин вновь поставил вопрос об увеличении численности войск, а также о разработке нового устава о личной воинской повинности, имея в виду всемерно расширить контингент населения, подлежащего призыву.

Большую помощь в этом вопросе оказал Милютину бывший министр внутренних дел, член Государственного совета Валуев. Проведя лето 1870 г. заграницей, Валуев явился свидетелем молниеносного разгрома Франции и под впечатлением этих событий высказал Милютину мысль о целесообразности введения всеобщей воинской повинности. «Я отвечал ему, — рассказывает Милютин, — что, без сомнения, такое решение вопроса было бы самым рациональным, но что едва ли можно рассчитывать на успех, если инициативу подобного предложения приму я на себя: достаточно моего имени в этом предложении, чтобы оно было признано новою революционной мерой. Я убедил Валуева изложить письменно его мысли и представить их государю от своего имени»{52}.

Действительно, несколько дней спустя Валуев передал Милютину свою записку, озаглавленную «Мысли невоенного о наших военных силах», в которой он, ссылаясь на события в Западной Европе, ставил вопрос о необходимости увеличения вооружённых сил на основе введения всеобщей воинской повинности. Записка Валуева, представленная Александру II и одобренная им, дала возможность Милютину приступить к разработке плана дальнейших преобразований.

В этом плане, принятом Александром II, Милютин ставил следую-

[21]

щую задачу — на основе введения всеобщей воинской повинности и сокращения сроков службы значительно увеличить возможности развёртывания армии в случае войны. Для этого предполагалось сформировать 30 резервных дивизий, комплектуемых во время войны обученными кадрами, находящимися в запасе; кроме того для пополнения убыли на войне создать запасные войска и с этой целью в военное время в каждом полку сформировать четвёртый — запасный — батальон.

Для разработки предложенных мер были созданы две комиссии: одна по вопросу введения всеобщей воинской повинности, другая — по созданию резервных и запасных войск, а также и реорганизации ополчения.

Таким образом, только внешнеполитические события дали возможность Милютину приступить к осуществлению своих заветных планов — подготовке устава о воинской повинности. Для того чтобы охарактеризовать отсталость России и в этом вопросе, достаточно сказать, что во Франции всеобщая воинская повинность была введена в 1796 г., в Пруссии — в 1814 году.

Разработка и утверждение проекта закона о воинской повинности потребовали от Милютина больших трудов, и только его энергия и мужественная защита проекта обеспечили проведение закона в жизнь. Реакционеры всех мастей, вплоть до «Московских ведомостей», выступили против нового закона, усматривая в нём ущемление прав дворянства. Особенно ожесточённая борьба происходила при обсуждении проекта, а также и манифеста о введении воинской повинности в Государственном совете, где главным противником реформы выступил министр народного просвещения гр. Толстой.

«Заседание Государственного совета, — записал 3 декабря 1873 г. в своём дневнике Милютин,— было весьма оживлённое и продолжительное. Это был только приступ к прениям о воинской повинности. Как надобно было ожидать, главным оппонентом явился опять гр. Толстой. За несколько дней до заседания он разослал членам Государственного совета длиннейшую записку, в которой развивает новые свои затеи по вопросу о льготах по образованию. Записка эта переполнена самыми натянутыми справками, извращёнными цитатами, подтасованными цифрами и невозможными предположениями. Говорят, что она составлена и привезена из Москвы Катковым… Многие из членов (Государственного совета. — П. З.) громко подсмеивались над тем, что два министра обменялись ролями: министр народного просвещения как будто только и заботился о лучшем составе армии и в особенности корпуса офицеров, жертвуя с самоотвержением всеми выгодами просвещения и другими интересами государственными. Военный же министр защищал народное просвещение и высшее образование. Мало того, шеф жандармов, стоящий во главе аристократической партии, клонил к тому, чтобы вся высшая и образованная молодёжь поголовно была бы привлечена к военной службе и чтобы в случае войны легла целиком на поле битвы: представитель же военного ведомства защищал эту бедную молодёжь и желал сохранить ее для разных поприщ гражданской деятельности»{53}. Таким образом, министр народного просвещения гр. Толстой выступал решительным противником предоставления льгот по образованию.

1 января 1874 г. был издан устав о воинской повинности. По этому закону, воинскую повинность должно было отбывать всё мужское население, достигшее 20 лет, без различия сословий. Ввиду того что контингент ежегодно призываемых был всё же значительно меньше подлежащих призыву, часть призывников определялась на действительную службу с последующим перечислением в запас армии, а затем в ополчение, другая же часть зачислялась прямо в ополчение. Вопрос этот определялся,

[22]

во-первых, льготами по семейному положению, — такие лица большей частью освобождались от действительной военной службы; во-вторых, для прочих призываемых — жеребьёвкой.

Льготы по семейному положению устанавливались трёх разрядов: первый — для единственных сыновей, второй — для старшего сына при наличии братьев моложе 18 лет, третий — для лица, непосредственно следующего по возрасту за братом, находящимся на действительной военной службе. Срок действительной военной службы устанавливался в 6 лет.

Большие льготы предоставлялись по образованию: срок действительной военной службы для окончивших высшие учебные заведения составлял всего 6 месяцев, для окончивших гимназии и соответствующие им учебные заведения — полтора года; прогимназии и городские училища — 3 года и, .наконец, для получивших начальное образование — 4 года. Для лиц, получивших высшее и среднее образование, срок службы сокращался ещё вдвое, при условии отбывания воинской повинности в качестве вольноопределяющегося.

Устав о воинской повинности разрешал одну из основных задач реорганизации армии — создание запаса обученных резервов, необходимых для развёртывания армии в военное время. Тем самым обеспечивалось основное условие для превращения русских вооружённых сил в современную массовую армию.
Устав 1 января 1874 г., распространивший службу в армии на все сословия, всё же не обеспечил введения всеобщей воинской повинности.

Во-первых, значительная часть «инородческого» населения вовсе устранялась от воинской повинности; далее, освобождался от призыва ряд категорий, например лица духовных званий, деятели науки и искусства, не говоря уже о многочисленных отступлениях от закона для господствующих классов, практически существовавших в условиях самодержавно-дворянского строя. Всё это давало основание Ленину говорить о всеобщей воинской повинности в России, беря слово «всеобщий» в кавычки. «В сущности, у нас не было и нет всеобщей воинской повинности, потому что привилегии знатного происхождения и богатства создают массу исключений. В сущности, у нас не было и нет ничего похожего на равноправность граждан в военной службе»{54}.

Для обсуждения подготовленных мероприятий в области организации резервных и запасных войск и других вопросов развёртывания армии в начале 1873 г. по инициативе Милютина было созвано секретное совещание под председательством Александра II. Присутствовавшие представители генералитета с фельдмаршалами кн. Барятинским и гр. Бергом во главе превратили совещание в арену ожесточённой борьбы против всех преобразований Милютина. Оппозиция во главе с кн. Барятинским пыталась уничтожить ненавистную им систему военного управления и организации армии.

Предлагалось уничтожить военные округа, а вместо них сформировать четыре армии и распределить между ними все вооружённые силы. Кн. Барятинский «в целях экономии средств» предлагал… уничтожить военно-учебные заведения. Это была решительная попытка реакционеров не допустить превращения русских вооружённых сил в современную буржуазную армию. Александр II благожелательно отнёсся к предложениям оппозиции, поддержанным великими князьями, но решительная борьба Милютина, резко отстаивавшего созданную им систему, спасла положение.

«В немногих словах, — рассказывает Милютин о своём выступлении на совещании 10 марта, — я высказал, что прочитанные предложения составляют полное ниспровержение всей существующей у нас системы военной администрации; что уничтожение военных округов будет воз-

[23]

вращением к прежней неурядице, к прежним комиссариатским и провиантским злоупотреблениям и пр. и пр. Всё это высказано было строго и резко и в заключение вырвалась такая фраза: «Как бы то ни было, но предлагается ныне такое коренное преобразование, которое выработать и привести в исполнение я не чувствую себя в силах»{55}.

Александр II с присущими ему бесхарактерностью и отсутствием собственной принципиальной точки зрения, боясь потерять Милютина, вскоре после этого выступления прекратил заседание, а вечером во дверце, встретив Милютина, попытался его успокоить. «Государь отыскал меня в толпе, — рассказывает Милютин, — взял за руку, отвёл немного в сторону и, нагнувшись, на ухо сказал мне кротким и мягким тоном: «Как не стыдно было тебе рассердиться! Приходи ко мне завтра утром, часу в одиннадцатом». В воскресенье, 11 марта, в назначенный час, — продолжает Милютин, — прихожу к государю. Он даёт мне руку, обнимает меня и смущённым голосом говорит: «Зачем ты принял так к сердцу то, что вчера говорилось? Мало ли какие приходится слушать несообразности…»{56}.

По-видимому, Александр II забыл, что эти «несообразности» лишь день назад он горячо поддерживал.

Милютин вынужден был сделать своим противникам небольшие уступки (восстановление армейских корпусов, некоторые изменения принципа формирования запасных и резервных войск), но всё же победа осталась за ним. Созданная им Система организации армии была сохранена.

Причиной этого являлась не только решительная борьба Милютина, отстаивавшего свои преобразования: в условиях подготовлявшейся войны Александр II не мог пойти на новую реорганизацию армии, требовавшую немало времени, успех которой к тому же был далеко не ясен.

В этот период Милютин проводит большую работу по передислокации войск из внутренних губерний на западные границы, «…дислокация наших действующих войск в мирное время, — писал Милютин в одном из своих проектов реорганизации армии, — должна быть сколь возможно более согласована со стратегическими условиями военного времени, т. е. чтобы войска эти были сколь можно более сосредоточены больше к западным границам»{57}.

Милютин прекрасно понимал, какую опасность представляет собою вновь созданная Германская империя, которую он рассматривал как единственно серьёзного противника России.

«Могло ли быть выгодно и для России образование новой могущественной Державы среди Европейского континента? В то время, как государь радовался блестящим успехам своего дяди и друга, в русском обществе большинство людей мыслящих сознавало опасность, грозившую нам в будущем»,— пишет Милютин в своих «Воспоминаниях»{58}.

Война 1877-1878 гг. явилась серьёзной проверкой произведённых Милютиным реформ. Далеко не все они были закончены, но даже и в таком виде смогли дать свои результаты.

В начале ноября 1876 г. была впервые в истории русской армии проведена мобилизация. И хотя это был первый опыт и проводился он в самую распутицу, результаты мобилизации оказались удовлетворительными. На четвёртый день мобилизация была закончена в десяти губерниях, а к пятому дню из 224 тыс. запасных, подлежащих призыву, 75% явилось на сборные пункты. На 15-й день мобилизация была полностью закончена, за исключением Закавказского края. Укомплектование людьми и лошадьми частей, переведённых на военное положение, закончилось на

[24]

28-й день мобилизации. Сосредоточение войск на театре военных действий, несмотря на задержку в подаче подвижного состава, было закончено на 42-й день. Таким образом, потребовалось лишь шесть недель для перевода на военное положение 28 дивизий, 5 бригад, а также ряда отдельных воинских подразделений и для сосредоточения значительной части их на театре военных действий.

При старой системе военного управления в 1859 г. для приведения на военное положение четырёх корпусов, т. е. только для сбора 67 тыс. отпускных нижних чинов, потребовалось более… пяти месяцев, тогда как в том же году вся прусская армия была отмобилизована в трёхдневный срок.

К войне 1877 г. вооружённые силы России благодаря реформам Милютина были в значительной мере перестроены.

Накануне войны, в 1876 г., Милютин в своём дневнике давал следующую оценку армии: «Никогда ещё, положительно никогда, Россия не имела в готовности такой силы со всеми материальными средствами, как теперь, никогда не могло быть прежде такого подготовления к быстрой мобилизации»{59}.

Но вместе с тем Милютин считал, что «война была бы для нас неизбежным бедствием потому, что успех и ход войны зависит не от одной лишь подготовки материальных сил и средств, но столько же от подготовки дипломатической, а, с другой стороны, от способности тех лиц, в руках которых будет самое ведение военных действий. К крайнему прискорбию должен сознаться, что в обоих этих отношениях мало имею надежд: дипломатия наша ведётся так, что в случае войны мы неизбежно будем опять одни, без надёжных союзников, имея против себя почти всю Европу и вместе с тем в среде нашего генералитета не вижу ни одной личности, которая внушила бы доверие своими способностями стратегическими и тактическими. У нас подготовлены войска и материальные средства, но вовсе не подготовлены ни главнокомандующие, ни корпусные командиры. Мне даже неизвестно, есть ли в потаённом ящике государева письменного стола список тех генералов, которым он намерен в случае большой войны вверить свои армии»{60}.

Начавшаяся в 1877 г. война показала справедливость опасений Милютина. Все недостатки и безобразия, имевшие место в действующей армии, в подавляющем большинстве объяснялись бездарностью командования, начиная от главнокомандующего великого князя Николая Николаевича и кончая командирами корпусов, которые, по словам Милютина, «не годились даже и на должность начальников дивизий».

Крупным недостатком являлось также и качество вооружения армии. Ружья системы Крынка, которыми были вооружены две трети пехотных дивизий, в боевых условиях показали свою полную непригодность. Несмотря на все усилия Милютину не удалось закончить к началу войны перевооружение армии винтовками Бердана. Кроме того, несмотря на многое, сделанное Милютиным в области реорганизации армии, он не мог в корне изменить всю систему. Военные преобразования, как и другие буржуазные реформы 60-х годов, в большей или меньшей степени характеризовались известной половинчатостью, непоследовательностью, а это не могло не найти отражения в ходе войны.

Однако было бы совершенно неверно рассматривать недочёты, обнаружившиеся во время войны, только как результат несовершенства преобразований Милютина. Военный министр не имел никакого отношения к действующей армии и, находясь вместе с Александром II на театре военных действий, должен был довольствоваться лишь ролью постороннего зрителя.

[25]

По окончании турецкой кампании Милютин продолжал дело преобразования армии, учтя опыт войны, пересматривая в первую очередь «Положение о полевом управлении армии». Однако довести это дело до конца ему не удалось. С вступлением на престол Александра III правительственный курс резко изменился; это побудило Милютина уйти с поста военного министра. После опубликования манифеста 29 апреля 1881 г., который, по мнению Милютина, означал «установление реакции под флагом православия и народности», он решил выйти в отставку.

Значение Милютина в правительстве отнюдь не определялось лишь его ролью как военного министра; влияние его было велико также и в вопросах внутренней и внешней политики, особенно со второй половины 70-х годов. Представляя собою крупную политическую фигуру и будучи человеком принципиальным, он не мог оставаться в составе правительства, изменившем прежний политический курс.

20 мая 1881 г. отставка Милютина была принята, и он переехал в Крым, в своё имение Симеиз, где прожил до самой смерти, последовавшей в 1912 году.

* * *

Военные реформы Милютина, коснувшиеся буквально всех областей военного управления и организации армии, имели большое прогрессивное значение. Создание стройной системы военного управления, коренное изменение принципа комплектования войск, стремление возродить суворовские методы тактического обучения, перевооружение всей армии и, наконец, постоянное стремление повысить культурный уровень как солдат, так и офицеров — всё это способствовало превращению вооружённых сил России в современную массовую армию.

Созданная Милютиным структура военного управления и организации войск отнюдь не явилась механическим заимствованием той или иной западноевропейской системы. Наоборот, Милютин неоднократно подчёркивал невозможность применения в России ни французской окружной системы, ни прусского территориального принципа. Использовав в той или иной мере образцы военного устройства западноевропейских армий, Милютин самостоятельно разработал такую систему военного управления, которая соответствовала особенностям страны.

Военные преобразования Милютина вместе с тем не могли обеспечить создание современной буржуазной армии, не могли заложить прочные основы обороны государства. Являясь неразрывной частью буржуазных реформ 60-х годов, военные преобразования Милютина также сохранили в себе в большей или меньшей степени черты феодально-крепостнического общества.

Коренное переустройство вооружённых сил России, так же как и уничтожение феодально-крепостнических пережитков во всех областях жизни, не могло быть осуществлено в условиях существования царизма даже талантливейшими представителями либерализма, каким был Д. А. Милютин.

Эта задача могла быть разрешена отнюдь не соглашением с царизмом, а революционным свержением его. Только в результате революции можно было создать прочные основы обороны страны, что и произошло в октябре 1917 года.

[26]

Примечания:

{1} «Образование». Т. I-XV. М., 1911-1913.

{2} Большой интерес представляют воспоминания и дневники Милютина, хранящиеся в его архиве. Несмотря на их апологетический характер, они являются ценнейшим источником для изучения истории России второй половины XIX века.

{3} Ленин. Соч. Т. XV, стр. 143.

{4} См. Зайончковский А. «Восточная война 1853-1866 гг. в связи с современной ей политической обстановкой». Т. I. СПб., 1908, стр. 476.

{5} См. 3айончковский А. Указ. соч. Т. I, стр. 468, 471.

{6} См. «Историческое обозрение военно-сухопутного управления 1825-1850». СПб., 1850, стр. 46.

{7} См. «Записки П. К Менькова». Т. II. СПб., 1898, стр. 20-23.

{8} См. Петров А. Русская военная сила. Т. II. СПб., 1892, 2-е изд., стр. 431.

{9} См. Зайончковский А. Указ. соч. Т. I, стр. 468.

{10} «Вестник Европы» №1 за 1882 г., стр. 24.

{11} Для деятельности медицинского департамента характерно, что за 25 лет (1825-1850) в армии умерло только от болезней 1 028 650 человек: «Историческое обозрение военно-сухопутного управления 1825-1850», стр. 99.

{12} «Вестник Европы» № 1 за 1882 г., стр. 25.

{13} «Записки П. К. Менькова». Т. II, стр. 111.

{14} См. Фёдоров В. «Вооружение русской армии в Крымскую кампанию». СПб., 1904, стр. 71.

{15} Ленин. Соч. Т. XV, стр. 143.

{16} «Столетие военного министерства 1802—1902». Приложение. Т. I. СПб., 1902. Перевод с французского, стр. 20.

{17} Рукописный отдел Государственной ордена Ленина библиотеки СССР имени В. И. Ленина (ГБЛ), ф. Д. А. Милютина. «Воспоминания». 7812, л. 395.

{18} «Столетие военного министерства 1802-1902». Приложение. Т. I. СПб., 1902, стр. 67.

{19} См. Приказы по военному министерству за 1855 г. Приказ № 60 от 15 марта.

{20} Штакеншнейдер Е. «Дневник и записки (1854-1886)». Запись 31 декабря 1855 г. Academia. 1934, стр. 103-104.

{21} Отсутствие ясного мышления и слабое знание русского языка достаточно характеризует собственная деловая записка Сухозанета, хранящаяся в архиве Д. А. Милютина: «Были ли бумаги сии как ето по постановлению следует рассмотрены товарищем моим, и он ли уж сам признал нужным дабы доклад о сих делах был зделан прямо мой директором департамента, таком разе, при присудствии товарища предсьавить мне оное по окончании заседания Военного Совета в канцелярии Воен. министерства» (см. Рукописный отдел ГБЛ, ф. Д. А. Милютина, 7990, л. 12). Прав был Ермолов, сказавший в своё время о Сухозанете: «Хороший он был бы человек, да в щенках заморён» (см. там же, 7959. Письмо Карцева от 24 марта 1859 г.).

{22} После 1831 г. военные поселения утратили значение вооружённой силы, и отличие военных поселян от прочего населения заключалось лишь в выполнении ими специальных повинностей для нужд армии.

{23} Рукописный отдел ГБЛ, ф. Д. А. Милютина, 7959. Письмо от 4 марта 1859 года.

{24} Там же, «Воспоминания», 7841, стр. 109.

{25} Первая книга Милютина «Руководство к съёмке планов с приложением математики» была издана в 1831 г., когда её автору было 15 лет.

{26} Рукописный отдел ГБЛ, ф. Д. А. Милютина. «Воспоминания», 7840, стр. 107-108.

{27} Там же, 7841, стр. 111-113.

{28} Там же, стр. 111.

{29} Рукописный отдел ГБЛ, ф. Д. А. Милютина. «Воспоминания», 7841, стр. 122.

{30} «Вестник Европы» № 1 за 1881 г., стр. 13.

{31} Рукописный отдел ГБЛ, ф. Д. А. Милютина. «Воспоминания», 7841, стр. 117.

{32} Всеподданнейший доклад по военному министерству 15 января 1862 года. «Столетие военного министерства». Приложение к историческому очерку развития военного управления в России. Т. 1. СПб., 1902, стр. 75.

{33} В 1859 г. срок действительной службы был сокращён до 12 лет.

{34} Рукописный отдел ГБЛ, ф. Д. А. Милютина. «Воспоминания», 7841, стр. 126.

{35} Там же, стр. 127.

{36} Рукописный отдел ГБЛ, ф. Д. А. Милютина. Дневник, 7853, стр. 75-77.

{37} «Столетие военного министерства 1802—1902 гг.». Т. I, стр. 92.

{38} Рукописный отдел ГБЛ; ф. Д. А. Милютина. «Воспоминания», 7850, стр. 296-297.

{39} Там же, 7851, стр. 171-172.

{40} Рукописный отдел ГБЛ, ф. Д. А. Милютина. «Воспоминания», 7819, стр. 183.

{41} Резолюция Милютина на рапорте ген. Горлова от 21 сентября 1870 года. Цит. по Фёдорову В. «Вооружённые силы русской армии в XIX столетии». СПб., 1911, стр. 237.

{42} «Исторический очерк деятельности военного управления в России в первое двадцатипятилетие благополучного царствования государя императора Александра Николаевича, 1855-1880 г.». Т. VI. СПб., 1881, стр. 227.

{43} Рукописный отдел ГБЛ, ф. Д. А. Милютина. «Воспоминания», 78-17, стр. 259-260.

{44} Рукописный отдел ГБЛ, ф. Д. А. Милютина. «Воспоминания», 7847, стр. 263.

{45} Рукописный отдел ГБЛ, ф. Самариных, 7/76, 18, 205; письмо Фадеева к Ю. Ф. Самарину от 4 сентября 1875 года.

{46} Аничков — профессор военной академии. Мордвинов — начальник канцелярии военного министерства. Оба — ближайшие сотрудники Милютина.

{47} Некрасов. Полное собрание стихотворений, стр. 255. Огиз. 1934. 7-е изд.

{48} Ленин. Соч. Т. XV, стр. 143.

{49} Там же, стр. 144.

{50} Рукописный отдел ГБЛ, ф. Д. А. Милютина. Дневник, 7825, лл. 40-41. Важно отметить, что приведённые строки имеются лишь в черновике дневника, на полях которого против этих рассуждений рукою Милютина написано: «выпустить». Действительно, з переписанном набело экземпляре они отсутствуют.

{51} Рукописный отдел ГБЛ, ф. Д. А. Милютина. «Воспоминания», 7850, стр. 89-90.

{52} Там же, 7850, стр. 94-95.

{53} Рукописный отдел ГБЛ, ф. Д. А. Милютина. Дневник, 7852, стр. 68-69.

{54} Ленин. Соч. Т. IV, стр. 70-71.

{55} Рукописный отдел ГБЛ, ф. Д. А. Милютина. «Воспоминания». 7851, стр. 237.

{56} Там же, стр. 238.

{57} Там же, 8058, лл. 66-67.

{58} Там же, 7850, стр. 185.

{59} Рукописный отдел ГБЛ, ф. Д. А. Милютина. Дневник, 7853, стр. 136.

{60} Там же, стр. 136-137.