Меннинг Брюс В. Фрагменты одной загадки: Ю. Н. Данилов и М. В. Алексеев в русском военном планировании в период, предшествующий Первой мировой войне

Последняя война императорской России: сб. статей / Под ред. О. Р. Айрапетова. М.: Три квадрата, 2002. С. 65–91.

Опубликовано с любезного согласия автора

Старая поговорка гласит: «У победы много отцов, а поражение – всегда круглая сирота». Для историков Первой мировой войны эта мудрость особенно важна при анализе возникновения пользующейся печальной известностью стратегической концепции, которую унаследовало русское Мобилизационное Расписание 19. Созданное в течение 1912 года, причем с самого начала в двух версиях, Расписание 19 в своем варианте «А», собственно, и определило русское стратегическое развертывание в начальный период наступательных операций в августе 1914 года. Целью являлось одновременное наступление на двух расходящихся направлениях еще до окончания процесса мобилизации и сосредоточения. История явно свидетельствует, что стратегические операции, вытекавшие из Расписания 19, провалились или быстро и с шумом, как в Восточной Пруссии (Танненберг и Мазурские озера), или более медленно и менее драматично в Галиции{1}. Тем не менее до недавнего времени она хранила почти полное молчание по вопросу об авторстве Расписания 19{2}.

Это молчание было прежде всего обусловлено скудностью первичной документации и разночтениями в воспоминаниях очевидцев. Начиная с конца 20-х годов XX века и почти до 1991 года историки, за небольшим исключением, не имели полного доступа к русским военным архивам. Между тем опубликованные отчеты непосредственных участников и свидетелей

[65]

этих событий или игнорировали военное планированием или демонстрировали разные степени игнорирования и предубежденности. Например, прекрасный мемуарист генерал» Н. А. Епанчин обвинил Ставку Верховного Главнокомандования в том, что она попросту пошла на импровизационные изменения накануне военных действий, что и ослабило традиционный русский военный план{3}. Весьма знающий генерал Н. Н. Головин возложил всю ответственность за недостатки и упущения в предвоенном планировании на генерал-адъютанта В. А. Сухомлинова, Военного министра империи в период между» 1909 и 1915 годами{4}. Что касается Сухомлинова, он оставил» воспоминания, изданные на русском и немецком языках, в которых уделил гораздо больше внимания политике, организационным вопросам, самооправданию в глазах потомков, чем проблемам военного планирования{5}. Между тем генерал Ю. Н. Данилов, который с 1909 по 1914 год занимал пост генерал-квартирмейстера, или заместителя начальника Генерального Штаба, в эмиграции проявил себя весьма плодовитым писателем. Тем не менее ни в одной из своих работ о подготовку к войне он не касается прямо вопроса об авторстве Мобилизационного Расписания 19{6}. То же самое можно сказать и о других крупных участниках процесса планирования, какими, например, были генералы С. К. Добророльский и А. С. Лукомский, служившие до 1914 года в мобилизационном отделе Генерального штаба{7}. Еще одна ключевая фигура, генерал М. В. Алексеев, предшественник Данилова, смещенный с поста генерал-квартирмейстера (но по-прежнему принимавший активное участие в разработке планов) и занимавший пост начальника штаба Киевского Военного округа, оставил значительный архив, который только недавно стал доступен для систематических исследований{8}. В целом свидетельства этих и других лиг составляют незавершенную, а часто и запутанную картину имперского русского военного планирования в период, предшествовавший Первой мировой войне.

До недавнего времени разногласия в личных свидетельствах и отсутствие ключевых архивных материалов заставляли историков полагаться на комбинацию из источников, процитированных в работах ранних советских авторов, и осторожных предположений, для того чтобы дать ответ на вопрос

[66]

о том, кто ответствен за планирование начальной фазы военных действий 1914 года. Наиболее важным исследованием русского военного планирования является заложившая традицию работа А. М. Зайончковского «Подготовка России к империалистической войне». Используя преимущество полного доступа к архивам в начале 1920-х, Зайончковский сумел создать легальный анализ планирования, предшествующего 1914 году, анализ, который по большей части выдержал испытание временем. Тем не менее, даже Зайончковский с его внимательным отношением к деталям, переходит к более обобщенному описанию, когда он анализирует группу обстоятельств и взаимоотношений, которые вызвали к жизни Расписание 19. Этот исто­рик объяснял причину появления данной важнейшей стратегической концепции коллективным характером принятия решений и компромиссом между Даниловым в центре и начальниками окружных штабов, и особенно Алексеевым, на периферии{9}. А. М. Зайончковский считал, что у Расписания 19 было «два родителя», хотя он и допускает возможность значительного количества «крестных отцов» документа. Позже концепция Зайончковского нашла отражение в работах западных историков. В качестве наиболее яркого примера можно привести Джека Снайдера, который описал русское военное планирование как «историю двух противоположных взглядов (Алексеева и Данилова) на стратегические цели и потенциал России». Далее Снайдер утверждает, что это был конфликт между двумя точками зрения «на фоне меняющегося военного баланса, укрепляющихся союзов и децентрализованной анархии в русской военной политике»{10}. Схожие оценки дает и Перти Лунтинен в своем исследовании предвоенного планирования, основанного на французских источниках. Однако задачи, которые он ставил перед собой, а также природа его источников не позволили дать более детального описания противоречий этой проблемы{11}. Между тем советские исследования после Зайончковского, включая работу И. И. Ростунова «Русский фронт Первой мировой войны», предлагают всего лишь дополнительные детали, слишком незначительные, для того чтобы пойти на пересмотр традиционной интерпретации, заложенной в 1920-е годы{12}.

Тем не менее недавно историк О. В. Саксонов обратил особенное

[67]

внимание на роль Алексеева в предвоенном планировании, что существенно модифицирует предложенную Зайончковским модель двойной и даже неясной ответственности за Расписание 19А. Так же как и Зайончковский, Саксонов объясняет эволюцию военного планирования в 1912 году, уделяя особое внимание различным конференциям начальников окружных штабов. Наиболее важным, с точки зрения автора, было заседание, состоявшееся 23 февраля 1912 года, в ходе которого генерал Алексеев и предложил свой собственный «Общий план действий». Следуя логике Саксонова, план Алексеева предлагал полный отказ от предыдущего варианта действий и был основан на более осторожном подходе к планированию военных действий на русской западной границе. Алексеев теперь отстаивал перенос первоначального стратегического развертывания на запад, для того чтобы достичь преимущества в самом начале военных действий и обеспечить глубокий охват противника с позиций на правом берегу Вислы. Далее Саксонов пишет, что «Алексеев предложил два варианта действий: нанесение главного удара или по австрийским, или по германским войскам, но с четким указанием способа нанесения таких ударов»{13}. Автор считает, что на следующих совещаниях, включая то, которое проводилось под председательством императора 12 марта, предложения Алексеева были утверждены, что и определило развитие в оставшуюся часть 1912 года Мобилизационного Расписания 19 в его вариантах «А» и «Г». При этом имя Данилова не упоминается вообще, и ему как бы отводится роль стороннего наблюдателя. Таким образом, Саксонов возлагает основную ответственность за изменения в русском военном планировании на плечи генерала Алексеева{14}.

Несмотря на то что ни Саксонов, ни Зайончковский отнюдь не совершают ошибки, уделяя столь значительное внимание работе Алексеева и начальников окружных штабов накануне 1914 года, материалы военных архивов явно указывают на то, что Данилов и Главное Управление Генерального штаба (далее – ГУГШ) сыграли в это время гораздо более важную роль, чем считалось ранее. Эти материалы свидетельствуют также и о том, что предложение пересмотреть мобилизационные расписания и соответствующие им планы военных действий на самом деле предшествовало совещаниям начальников окружных

[68]

штабов, проходившим в 1912 году. На самом деле генерал-квартирмейстер генерал Данилов не позднее января 1912 года предложил более оппортунистический подход к военному планированию, а именно эта его инициатива, судя по всему, и проложила дорогу обсуждению плана генерала Алексеева на февральских совещаниях 1912 года{15}. Представители военных округов разработали на последующих конференциях координацию и детали того, что стало потом Мобилизационным Расписанием 1910 года (Измененным). Процесс его разработки был тем более удивителен, что в нем отразились как взаимодействие, так и противоречия в концепциях и приоритетах, разработанных за предыдущее пятилетие Алексеевым или Даниловым, а иногда – и ими обоими, но в разное время, с разной убежденностью в собственной правоте и при различных обстоятельствах.

По нескольким причинам вопрос о разработке Расписания по-прежнему актуален. Во-первых, существует проблема Источниковой базы. Дополнительные архивные материалы позволяют сейчас историку более ясно и уверенно определить индивидуальные элементы в цепи причинно-следственных связей. Тот же самый материал помогает и лучше понять последовательность развития идей и событий. Русское военное планирование и мобилизационные планы сохраняют такое значение в истории движения к катастрофе 1914 года, потому что они до сих пор не были скрупулезно исследованы в цепи причинно-следственных связей. Во-вторых, существует и проблема профессиональной ответственности. История вынесла суровый приговор офицерам русского Генерального штаба за те важнейшие ошибки, которые были допущены ими в планировании и которые привели русскую армию к катастрофам 1914-1915 годов{16}. Более пристальное изучение документов приводит нас к более сложной и, пожалуй, более болезненной картине, чем предполагалось ранее. На самом деле они свидетельствуют о том, что русские оценки возможных потерь и предположения возможных действий – за небольшими исклю­чениями – были вовсе не так безнадежно далеки от действительности, как полагают некоторые исследователи. И в-третьих, остается проблема мотивации и видения. И снова пристальное изучение работ и документов позволяет дать более

[69]

четкое определение различных целей и задач, которые определяли процесс военного планирования, и объяснить принятие решений в более тесной связи с событиями новой истории России и Европы.

Среди множества исторических неясностей, касающихся этой проблемы, явно выделяется один факт: русское военное планирование до 1912 года отражало традиционный консерватизм и осторожность. За исключением антиавстрийского проекта Главного штаба 1887 года и дерзкого антигерманского плана, предложенного генералом М. И. Драгомировым в 1902 году, русские генштабисты обычно признавали необходимость продолжительной оборонительной фазы в начале будущей войны против возможной австро-германской коалиции{17}. Ставка на стратегическую оборону была сделана в результате неуверенности в том, как будут действовать противники на начальных этапах борьбы, а также из-за самой природы русской мобилизации. По­сле заключения франко-русской военной конвенции в 1892 году русские военные никогда не могли ответить с полной уверенностью на вопрос, куда Германия направит свой главный удар в случае конфликта между двумя основными европейскими союзами – на восток или на запад. Предвоенные позиции России в Польше объективно были очень сильны, но территориальный характер призывной системы и недостаточно развитая сеть железных дорог были причиной того, что Россия постоянно уступала своим потенциальным противникам в сроках мобилизационной готовности на западном театре военных действий. Тем не у менее авторы русского плана войны все же предвидели возможность наступательных операций, обычно в форме контрнаступ­ления, но только после того, как русские военные полностью закончат огромную работу по мобилизации, перевозке, сосредоточению и стратегическому развертыванию. Как отмечал И. И. Ростунов, фактически все русские военные планы до 1912 года были наступательными; оставался лишь один вопрос – как будут реализованы наступательные намерения{18}.

Сложное географическое положение и недостатки экономической инфраструктуры усугублялись огромными потерями и неразберихой, вызванными русско-японской войной 1904-1905 годов. Портсмутский мир 5 сентября 1905 года застал около миллиона русских солдат на Дальнем Востоке. Эту огромную

[70]

 массу необходимо было демобилизовать и передислоцировать. Частичные мобилизации, использование неприкосновенного запаса во время войны, а потом и борьба с революцией – все это привело в беспорядок обычное расположение русских войск на европейской границе, важность которой внезапно возросла. Огромные запасы военного имущества и вооружения, включая 15 эскадренных броненосцев, были безвозвратно потеряны, сотни тысяч солдат и офицеров навсегда остались лежать на маньчжурских кладбищах. Государственная казна была пуста, страна была потрясена до основания волнами революции и контрреволюции. Восстановление военной мощи и ее перестройка требовали времени, и нет ничего удивительного в том, что период между 1906 и 1910 годами был позднее охарактеризован генералом Даниловым как «период нашей полной военной беспомощности»{19}.

Нет ничего удивительного в том, что оценки военной угрозы и военное планирование в России между 1906 и 1910 годами отражали этот пессимизм и тревогу, которые были следствием неясной военно-политической обстановки этого периода. Уже в сентябре 1906 года генерал-майор Алексеев и тогда еще полковник С. К. Добророльский завершили документ – далеко идущую переоценку русских стратегических потребностей в свете дальневосточного поражения. Они полностью признали тот факт, что изменение геостратегического положения поставило Россию перед серьезными задачами и в Европе, и на Дальнем Востоке. Особое внимание офицеры уделили европейской угрозе, особенно той, которую воплощал в себе Тройственный союз. Для того чтобы противостоять этой враждебной коалиции, они предложили вернуть центр тяжести военной подготовки с Дальнего Востока в Европу и пересмотреть подход к подготовке к войне на запад­ных границах России. Следуя логике предвоенных рассуждений Драгомирова, Алексеев и Добророльский ясно указали на Германию как на основного противника на Западе, назвав эту страну «душой и связующим звеном коалиции», противостоящей России. Оба высокопоставленных офицера предложили перенести центр тяжести стратегического развертывания против германской угрозы, но они также признавали, что нестабильность современной им России ставила перед

[71]

военным планированием неизбежные и непреодолимые трудности. В любой общеевропейской войне первоначальное русское стратегическое развертывание должно было принять безусловно оборонительный характер. И, следовательно, эта вынужденная оборона внутри так называемого «Передового Театра» в русской Польше ставила под вопрос ценность любого проекта, предполагавшего стратегическое сосредоточение и развертывание в непосредственной близости от границы. Алексеев и Добророльский считали, что перед стратегическим развертыванием, которое необходимо было теперь перенести на восток, в глубину русской территории, стояла новая главная задача – не допустить объединения германцев и австрийцев, которое позволило бы им достичь важнейших военных целей на раннем этапе военных действий{20}.

Генерал Ф. Ф. Палицын, начальник Генерального штаба, поблагодарил офицеров за «настоящий продуманный и основательный труд». Тем не менее Палицын поначалу не захотел отказаться ни от плана передового развертывания, особенно по среднему течению Нарева, ни от наступления против Австро-Венгрии, особенно в том случае, если в начале будущей европейской войны Германия прежде всего обратится против Франции. Добророльский всегда помнил о том, что главным вкладом Палицына в русское военное планирование было его устойчивое желание любой ценой сохранить приоритет австрийского направления{21}. По иронии судьбы именно Алексеев последовательно и решительно выступил против сделанных им ранее рекомендаций в пользу удара по Германии, способствуя таким образом победе антиавстрийской концепции Палицына.

Между тем курс самого генерала Палицына был весьма далек от последовательности. Под его руководством летом 1908 года Генеральный штаб переработал доклад Алексеева – Добророльского, фамилия последнего была заменена фамилией Палицына, а весь документ получил более тесную привязку к реформе и реорганизации сухопутных сил России{22}. В результате, доклад Палицына – Алексеева от 18 сентября 1908 года сохранил большую часть положений своего предшественника{23}. Тем не менее, несмотря на все нежелание Палицына оставлять передовые позиции и пограничные крепости, в новом докладе рефреном звучала мысль об отказе от стратегического развертывания в Передовом

[72]

Театре («нашем больном месте»). Одновременно признавалась и необходимость сохранить в пограничных районах только уже расположенные там силы{24}. Для большей безопасности сосредоточения в плане Палицына – Алексеева предлагалось отнести стратегическое развертывание в тыл, на территорию возможного Северо-Западного Театра по линии, ограниченной средним течением Немана и Западного Буга (Двинск – Ковно – Гродно), а также на территорию возможного Юго-3ападного Театра по линии Луцк – Кременец – Ровно{25}. Эта диспозиция явно указывает на абсолютно оборонительный характер предложений проекта Палицына – Алексеева. Упор делался на оборону – и поэтому авторы пошли дальше. Они пред­ложили создать еще и вторую линию обороны в тылу, которая соединила бы верховья Днепра, Березину и самый восточный сегмент Западной Двины{26}.

Но кроме оборонительных предложений, доклад Палицына – Алексеева вкратце остановился на весьма радикальной рекомендации относительно русского стратегического развертывания. В документе содержалось утверждение, что Северо-Западный Театр, находившийся напротив Восточной Пруссии, сохранил свое важнейшее стратегическое значение, однако предполагалось, что там будут вестись исключительно оборонительные операции для защиты от германской угрозы важнейших внутренних линий коммуникаций Российской империи, особенно между Москвой и Санкт-Петербургом. Оба офицера уделили внимание психологической и косвенной важности Юго-Западного Театра, но так и не смогли отстоять необходимость наступательных операций против австрийского врага{27}. Таким образом, Палицын не только шел на потерю среднего Нарева, но также, по крайней мере временно, соглашался с отказом от активных действий на австрийском направлении.

В дополнение к официально санкционированному пессимизму, 1908 год принес и фундаментальные разногласия относительно стратегических приоритетов России на ее западной военной границе. Разногласия эти были в конечном итоге персонализированы в Алексееве и Данилове, в двух крупнейших фигурах процесса военного планирования. Ими и был заложен фундамент противоречий, которые в полную силу проявят себя через четыре года. Во вторую половину 1908 года и Алексеев, и

[73]

Данилов получили новые назначения. Это явилось следствием смены созвездий на небосклоне власти, свидетельством чего и стало назначение в ноябре 1908 года генерал-адъютанта В. А. Cyхомлинова на пост начальника ГУГШ. В конце 1908 года Данилов – тогда все еще полковник – был внезапно переведен в Генеральный штаб в Санкт-Петербург после двухлетнего командования 166-м Ровненским пехотным полком. Между тем; генерал Алексеев оставил Генеральный штаб и был переведен на должность начальника штаба Киевского Военного округа, командовать которым после Сухомлинова стал генерал-адъютант Н. И. Иванов. Это также было частью компромиссного решения{28}. Необходимо отметить, что глубинные противоречим между Алексеевым и Даниловым не следует понимать всего лишь как результат того, что у них были разные покровители Оба эти офицера в разное время считались, и без сомнения ошибочно, то сторонниками партии Военного министра, то сторонниками партии Великого князя Николая Николаевича-мл. На эти партии, собственно, и делилось русское высшее командование{29}. Но какой бы поддержкой свыше не пользовались Алексеев и Данилов, противоречия между ними отражали не только различия в видении задач и целей, убежденность в правильности решений, но, пожалуй, также и различия в личном опыте и характере этих людей. По сути дела, ни один из них так и не смог остаться полностью верным своим ранним убеждениям, хотя в конце концов Данилов более последовательно воcпринял антигерманские идеи, содержавшиеся в предложениях 1906 и 1908 годов, во многом вдохновленные Алексеевым. Оба; этих офицера в итоге отказались от консервативного подхода к планированию, и сделали они это по почти одинаковым причинам. Хотя необходимо признать, что Данилов, во всяком случае, глубже усвоил дух опасности, постоянно присутствовавший в расчетах при планировании 1906-1910 годов.

Из двух разработчиков плана именно Данилов подпал под более заметное влияние пессимистических настроений и тревог, господствовавших после русско-японской войны в военных кругах. Вернувшись в Санкт-Петербург в октябре 1908 года и заняв пост первого квартирмейстера Генерального штаба, он, судя; по всему, сразу же составил меморандум, содержавший рекомендации по стратегическому развертыванию в случае будущей войны{30}.

[74]

Но, поскольку Данилову повсюду виделись враги и нигде – друзья, он предусмотрел даже возможность того, что Франция останется нейтральной, в то время как Россия будет вынуждена противостоять одновременно Швеции, Германии, Австро-Венгрии, Румынии, Турции, Китаю и Японии. Керсновский был прав, утверждая позже, что «не предусмотрено было лишь нашествие марсиан»{31}. Для того чтобы противостоять мириадам угроз, Данилов распределил приблизительно пять армейских корпусов на периферии европейской России и на флангах западной Границы. Между тем далеко на восток от нее, повторяя замысел Алексеева – Добророльского/Палицына, он предложил создать две линии стратегического развертывания против Германии и Австро-Венгрии. Во-первых, он принимал важнейшее решение оставить десять губерний русской Польши. Тем самым обеспечивалась безопасность предварительного стратегического раз­вертывания по широкому фронту от среднего Немана на севере Через Брест и Белосток в центре до района Дубно – Ровно – Проскуров на юге. Во-вторых, он создавал глубоко эшелонированную, сильную оборону, собрав пятьдесят дивизий в пять армий и распределив их друг за другом по двум эшелонам. Армии не получали фронтовых штабов и располагались по диагонали север – центр внутри четырехугольника, ограниченного Свенцянами – Гродно – Брестом – Барановичами. Эти войска должны были воспрепятствовать любому германскому прорыву, одновременно обеспечивая Верховному командованию достаточно сильную группировку и для перехода, в случае необходимости, в наступление. В дополнение к этому Данилов предполагал сосредоточить в районе Проскуров – Ровно восемь корпусов и четыре резервные дивизии, частично для того, чтобы компенсировать изоляцию основной северной группировки, частично для того, чтобы облегчить Киевскому фронту выполнение его традиционно активной задачи{32}. Вся концепция Данилова была ошеломляюще осторожной и оборонительной, даже статичной по своему тону и по сути дела.

В противовес этому Алексеев, после своего перевода из центра в Киев, в своем подходе к планированию стал гораздо более решительным и более гибким. Несмотря на перевод н провинцию, он продолжал консультировать генерала Сухомлинова, регулярно приезжая для этого в Петербург. В меморандуме

[75]

о военном планировании, датируемом 17 декабря 1908 года, Алексеев предложил установить ясные стратегические приоритеты, которые позволили бы обеспечить массу путем экономии силы, а большую гибкость – путем запланированной инициативы{33}. Он продолжал считать западную военную границу России ее важнейшим стратегическим приоритетом, он предлагал – в отличие от Данилова – снять все что можно с других потенциально опасных направлений и направить все силы на наиболее важный театр военных действий. Отстаивая расположение войск вдоль западной границы, Алексеев тем не менее выступал против слишком равномерного их распределения, которое делало невозможным сосредоточение значительных сил в секторах, имевших решающее значение для будущих операций. Он сумел предвидеть и то, что дипломатические обстоятельства могут сложиться так, что России придется столкнуться с необходимостью вести войну или против Германии, или против Австро-Венгрии. Поэтому Алексеев предлагал установить более гибкий порядок перевозки войск и планирования предмобилизационной готовности. Впрочем, он соглашался с Даниловым в отношении необходимости сосредоточить значительную массу войск в центре, хотя и предлагал придать этому сосредоточений большую гибкость, в зависимости от степени угрозы. Кроме того, он считал необходимым запланировать мощное наступление на юго-западном направлении против Австро-Венгрии, потому что «здесь более определенная обстановка: мы в точности почти будем знать противопоставленные нам силы, район их сосредоточения, театр борьбы…». В отличие от этого, наступление против Германии не давало возможности надеяться на внезапность и успех: «Нанося удар против Германии, мы втянемся в долгую и – надо опасаться – бесплодную борьбу в Восточной Пруссии»{34}.

Несмотря на то что Сухомлинов наложил на записку Алексеева свою резолюцию – «Вполне согласен», – «войну меморандумов» выиграл все же именно Данилов. Его триумф частично стал очевиден уже в начале 1909 года, когда Данилов получил назначение на пост генерал-квартирмейстера и одновременно повышение в звании до генерал-майора. С этого времени и вплоть до начала войны в 1914 году он фактически руководил военным

[76]

планированием, как «своего рода “Мольтке” русской армии», по меткому выражению А. М. Зайончковского{35}. Частично триумф Данилова, усиление его влияния в Генеральном штабе объяснялись и тем, что его назначение совпало с унижением России в Боснийском кризисе. Получив обескураживающе слабую под­держку со стороны Франции, Россия вынуждена была испытать, по словам одного из ее дипломатов, «дипломатическую Цусиму», подготовленную руками Германии и Австрии. Это время вряд ли подходило для составления рискованных планов: коренная реформа армии началась не ранее чем через год после кризиса. Ни железные дороги России, ни ее приграничные крепости еще не прошли существенной модернизации, для того чтобы полностью соответствовать требованиям будущей войны. Более того, после 1906 года действовали планы, утвержденные императором и основанные на худших предположениях{36}.

Еще одной причиной успеха Данилова было, пожалуй, то, что его концепция заимствовала многие существенные положения, содержавшиеся в предложениях Алексеева. Меморандум Данилова от 1908 года отражал узкий, даже ограниченный взгляд офицера, только что вернувшегося в центр с незначительной должности в провинции. Но операционная концепция Мобилизационного Расписания № 18 Измененного, или Мобилизационного Расписания 1910 года, разработанная в промежуток между концом 1908 и серединой 1910 года, включала важные элементы предложений как Данилова, так и Алексеева. Оба они опасались того, что немцы нанесут удар первыми, и поэтому оба предлагали установить на севере сильную завесу против Восточной Пруссии. Более того, для того, чтобы предотвратить возможность окружения вследствие фланговых ударов из Галиции и Восточной Пруссии, оба они предлагали оставление Передового Театра, для того чтобы получить азу предварительного стратегического развертывания в глубине страны по линии север – юг, условно проходившей через Брест-Литовск и Белосток. На юге оба они также предполагали размещение значительных сил в районе Ровно – Проскуров.

В соответствии с этими фундаментальными предложениями, Расписание 1910 года предполагало размещение на западной границе России пяти армий. Совершенно очевидно, что в соответствии с этими планами Передовой Театр с его

[77]

крепостями Варшавой, Ивангородом, Новогеоргиевском и Зегржем лежал вне зоны первоначального стратегического развертывания. В двухстах километрах восточнее этих стареющих и по большей части бесполезных укреплений находилась широкая дуга. Это были передовые позиции трех армий, проходившие от Вильно на севере через Гродно, Белосток и Брест в центре на Ровно и Каменец-Подольский на юге. Еще две армии располагались далее на север от Припяти. Это был резерв двух армий первого эшелона, оборонявших самый северный фланг русского фронта. Войска из военных округов вне европейской России позволяли составителям плана создать еще две армии на севере и юге и окончательно укрепить; фланги европейской границы{37}.

Несмотря на то что эти общие планы унаследовали многое от стратегических концепций и Данилова, и Алексеева, Расписание 1910 года обнаружило также и серьезные разногласия между этими офицерами. Записка Алексеева от декабря 1908 года была написана в духе генштабиста, полностью знакомого с реальным положением дел в армии, с ее слабостью, вызванной изменениями в организации и дислокации ее частей в мирное время. Таким образом, схема Алексеева сохраняла значительную гибкость в решении вопроса о передовом стратегическом развертывании, в случае если Германия нанесет свой первый удар по Франции, а Австрия – по Италии. И Алексеев использовал тот же принцип в рассуждениях о возможности и даже желательности начать войну с наступления против Австрии. В отличие от него Данилов в своей оперативной схеме, предложенной им для Расписания 1910 года механистично и даже тяжеловесно предусматривал развертывание, позволяющее только ограниченную возможность наступления против Германии. В соответствии с инструкциями, содержащимися в приложении к Расписанию 1910 года, задача войск, сосредотачиваемых на юге, сводилась исключительно к противостоянию австро-венгерского наступления. Между тем армии на севере и в центре должны были «…создать к северу от Полесья возможно благоприятную обстановку для перехода совокупными силами в общее наступление по указанию Главнокомандующего»{38}. На деле инструкции генерала Данилова были ясны – две армии второго эшелона, разворачиваемые к северу от Припяти, предполагалось использовать «как для

[78]

парирования случайности, так и для перехода, в случае благо­приятной обстановки, в наступление и прежде всего против главного врага – германцев»{39}.

План Данилова, острием своим направленный прежде всего Против Германии, полностью соответствовал господствовавшему тогда среди высшего командования настроению. В марте 1909 года генерал-адъютант Сухомлинов заменил А. Ф. Редигера На посту Военного министра. В какой-то степени это было следствием дипломатических и военных провалов России во время Боснийского кризиса{40}. Поддержка, которую в этом кризисе Берлин оказал Вене, убедила Сухомлинова в том, что именно теперь Германия стала основным противником русской армии. Это убеждение, очевидно, разделял и главный соперник нового министра, активно боровшийся с ним за влияние среди военных – Великий князь Николай Николаевич{41}. Генерал-лейтенант Н. А. Клюев, возглавлявший штаб важнейшего в военной системе России Варшавского Военного округа, в 1910 году пришел к следующему выводу – «мы не можем сосредоточить на западной границе силы, достаточные для одновременного наступления против обеих враждебных держав». Оказавшись перед таким выбором, Клюев без всяких колебаний выбрал Германию «как главный объект для наступления»{42}.

Фиксация немецкого направления означала в том числе и то, что найти дополнительные силы на другие направления будет очень и очень сложно. Например, если в начале военных действий Германия и Австрия направляли свои силы на другие фронты, то, как считал А. М. Зайончковский, Данилов неохотно признавал необходимость возвращения Передового Театра. Оно должно было последовать на двадцатый день от начала мобилизации, в результате параллельного наступления против немцев и австрийцев. Генерал-квартирмейстер в таком случае попытался бы обойти противника с фланга и, несмотря на свою приверженность германскому направлению главного удара, уже в 1910 году готов был пойти на опасный риск – почти поровну разделить свои силы между германским и австрийским фронтами (32 дивизии против Германии и 26 – против Австро-Венгрии){43}.

Менее чем через два года после этого рассуждения об одновременном наступлении на двух направлениях стали реальностью планирования. В конце 1912 года русский Генеральный

[79]

штаб во взаимодействии со штабами пограничных военных округов пересмотрел свой план будущей европейской войны. Было принято решение о подготовке одновременного наступления с передовых позиций и против Австро-Венгрии, и против Второго рейха. Недавние исследования и материалы военных архивов позволяют утверждать, что обстоятельства этого радикального поворота в планировании были более сложными и запутанными, чем предполагалось ранее.

Важно отметить, что именно Данилов, а не Алексеев первым предложил всеобъемлющий обзор, систематизировавший планы, связанные с Мобилизационным Расписанием 1910 года. В объемном докладе, поданном 30 января 1912 года начальнику Генерального штаба генералу Я. Г. Жилинскому, Данилов отметил, что современные обстоятельства сделали желательным, и даже необходимым, принятие мер «к коренному пересмотру предположений по стратегическому развертыванию наших сил на западной границе и составлению нового мобилизационного расписания»{44}. Эти слова были написаны Даниловым за три недели до совещания в Москве. Там должны были собраться высокопоставленные представители военных округов, и, как представляется, доклад Данилова должен был ограничить список тем, подлежавших обсуждению на совещании, как впрочем, и предопределить ее исход. Этот документ заслуживает внимания хотя бы потому, что в нем обобщаются предложения об изменениях, высказанные ранее. Данилов сделал попытку использовать сложившуюся ситуацию в собственных интересах и подтолкнуть принятие своего плана.

Важным оправданием предложений, содержавшихся в этом докладе, были недавние изменения в организации русской армии и порядке ее дислокации в мирное время. Назначение генерал-адъютанта Сухомлинова Военным министром в марте 1909 года стало началом фундаментальных военных реформ. Опираясь на улучшенный военный бюджет и полное доверие императора, Сухомлинов вдохнул жизнь в предложения, содержавшиеся еще в докладе Алексеева – Палицына от 1908 года. Эти реформы упростили и стандартизировали пехотные подразделения, реорганизовали резервные части и принципы их комплектования, обеспечили увеличение числа обученных запасных, восстановили комплектование частей по территориальному

[80]

принципу. Кроме того, в мирное время была упорядочена дислокация частей в губерниях европейской России{45}. Эти последние соответствовали не только оборонительной доктрине 1910 года, но и предложению оставить устаревшие крепости Передового театра. Несмотря на то, что Мобилизационное Расписание 1910 года учитывало сухомлиновские реформы, сложность преобразований все-таки превзошла требования, предъявляемые на этапе планирования. Для того чтобы частично смягчить разногласия и ускорить разработку единого плана, Данилов теперь отстаивал полностью интегрированный подход к разработка новых планов мобилизации и графиков перевозки войск{46}.

Вторым важным импульсом для перехода к детальному пересмотру планирования было изменение оценки угрозы. Данилов признавал директиву императора о разработке плана на самый худший вариант развития событий, хотя и отмечал, что «многие соображения говорят за то, что случай этот может иметь место лишь при более или менее исключительных обстоятельствах»{47}. Между тем ситуация в Европе претерпела значительные изменения с 1906 года, или, еще значительнее – после Боснийского кризиса 1908-1909 годов. Швецией теперь управляло либеральное правительство, а Великобритания все теснее сближалась с русско-французским союзом. К концу 1911 года Данилов и русский Генеральный штаб начали с растущим доверием относиться к французским заверениям о том, что в случае общеевропейской войны англичане присоединятся к Антанте и пошлют экспедиционные силы на континент. Ходили слухи о предстоящей англо-французской морской конвенции. которая якобы разграничит зоны ответственности флотов; при этом британское Адмиралтейство, как предполагалось, переведет свои линкоры из Средиземного моря в Северное для противостояния Флоту Высоких Морей{48}.

С точки зрения Данилова, все это должно было наложить отпечаток на русское военное планирование. Если бы англичане перекрыли немецкому флоту подходы к Балтике с запада, Швеция вряд ли отважилась бы предпринять вместе с Германией крупную десантную операцию на дальних подступах к Петербургу. Либеральное шведское правительство также не пошло бы и на риск военной операции против России в Финляндии. Даже если в будущей войне Германия прежде всего нанесла бы

[81]

удар по России, Британский Военно-морской флот делал бы невозможным для немцев проведение, как тогда говорили, земноводных операций для поддержки крупномасштабных действий на суше. И, что гораздо важнее, присутствие британского экспедиционного корпуса на континенте неизбежно привлекла бы большую часть германских сил на запад{49}.

Высокая вероятность того, что Германия все же совершит свой поворот на запад, и была причиной изменения позиций Данилова в пользу более гибкого варианта планирования и наступления. Он не высказывал вслух недовольства схемой 1910 года, но зато признал «вред, приносимый внедрением в подготовительную к войне работу исключительно оборонительных тенденций…»{50}. На самом деле диспозиции 1910 года вызвали немалую критику, и сам Данилов суммировал значительную ее часть, заявив: «Наконец, нельзя армию воспитать и вести на признании нормальным такого положения дела, при котором мы уступаем противнику без боя ряд губерний»{51}. Это признание, по крайней мере косвенно, отражало и позиции генерал-адъютанта Сухомлинова, который высказался в пользу наступления, призвав на помощь авторитет суворовской фразы – «победа находится на острие штыка»{52}.

Данилов теперь обратился к наследию пророка Алексеева, чтобы стать апостолом гибкого подхода к планированию. Для Данилова «среднее решение» было между осторожным развертыванием войск на некотором отдалении от границы (вдоль линии между Двинском и Слонимом) и более решительным передовым расположением, которое, однако, подвергало диспозицию русской армии опасности предварительного удара или окружения{53}. Он был убежден, что дислокация и перевозка войск противника уже в первую неделю войны обнаружат, действительна ли Германия собирается нанести первый удар по Франции. Если бы это произошло на самом деле, гибкая система размещений русских войск и планов военных перевозок дала бы России возможность бросить свои основные силы на передовые западные позиции еще до того, как будет завершена огромная работа по их мобилизации и сосредоточению. Таким образом, Данилов предлагал развернуть против Германии три полевые армии, которые должны были быть усилены не позднее сорок первого дня мобилизации еще двумя армиями. Против Австро-Венгрии он

[82]

расположил ничтожную силу – семь корпусов. Если бы Германия в начале войны развернулась бы на восток, то диспозиция Данилова переходила бы в схему, не очень отличавшуюся от той, что была принята в 1910 году. По сути дела, гибкость планирования Данилова сводилась к двум предварительным вариантам действий: «А» (наступление) и «Г» (оборона){54}.

Обе эти схемы носили немалый отпечаток традиционного для Данилова пессимизма. Генерал-квартирмейстер явно сомневался в том, что Франция сможет противостоять концентрированному германскому наступлению более, чем два месяца, после чего Россия вынуждена будет уже одна принять на себя всю мощь и всю ярость удара германской армии. Если России и суждено было оказать какую-то помощь самой себе или франко-русскому союзу, то она должна была начать наступление как можно раньше, как только определится поворот Германии на запад. Именно в то время, когда Германия увязала во Франции, русский наступательный гамбит мог оказаться весьма результативным – на карте стояло окружение передовых германских частей в Восточной Пруссии и оккупация нижней Вислы. В результате этого на порядок дня, очевидно, ставилась бы и удачная наступательная операция на Берлин{55}. Таким образом, глубочайший пессимизм, соединившись с альтруизмом и оппортунизмом, подтолкнул Данилова к идее внезапного наступления.

Те же соображения привели Данилова и к защите нездоровой операционной практики. Имея в виду твердый расчет на будущее преобладание в массе, генерал-квартирмейстер рекомендовал начать боевые наступательные действия еще до того, как сосредоточение и развертывание войск завершится! Ожидаемые «ножницы» завершения мобилизации и перевозки русских войск колебались между М+20 до М+41. Всегда пессимистичный Данилов опасался, что через 40-50 дней после начала боевых действий германские войска с запада уже будут находиться на пути на восток для того, чтобы помочь австрийцам. По этой причине он и считал, что «мы не можем и не должны выжидать полного сосредоточения, так как операция против немцев должна быть в общих чертах закончена до времени возможного прибытия главных их сил с французской границы…»{56}.

Таким образом, без непосредственного участия Алексеева доклад Данилова отразил основные характеристики того плана, который

[83]

стал основой подготовки России к войне 1914 года: ставка на наступление в зависимости от обстоятельств, готовность приступить к наступательным операциям до завершения сосредоточения и гибкая готовность реагировать в начале войны на поворот Германии на восток или на запад. Главное отличие рекомендаций Данилова от того, что на самом деле произошло в августе 1914 года, лежало в выборе направления главного удара. Для Данилова целью была Германия, «глава и вдохновитель враждебного нам союза»{57}. Более того, не позднее конца января 1912 года он отрицал саму идею параллельных операций: для Данилова было важно «начать решительное наступление лишь против одного противника, важнейшего по значению, сдерживая п возможности напор другого»{58}. Данилов ссылался и на то, что бывший начальник Генерального штаба во время своих визитов в военные округа отметил, что «большинство начальствующих лиц высказалось за активные действия против Германии». Генерал Жилинский оставил напротив этих слов карандашом свое замечание, звучавшее весьма угрожающе для выбранных Даниловым стратегических приоритетов: «Теперь начальствующие за активные действия против Австрии – главного врага»{59}.

Следующей угрозой было признание самого Данилова в тол что его концепция оставляла в значительной степени открытым вопрос о выборе направления главного удара русского наступления. Он отметил, что австрийцы могут направить до Г корпусов с целью отсечь наступавшие силы Киевского Военного округа от Бреста. На самом деле австрийцы демонстрировал достаточную энергию, для того чтобы направить против Бреста в случае необходимости еще большую массу своих войск, и то да переворот в ситуации на фронте потребовал бы значительных изменений в русском наступательном плане. Или, как писал Данилов: «Все эти обстоятельства могут создать обстановку, благоприятную для нашего наступления не против немцев, а против австрийцев»{60}. Таким образом, именно Данилов первым выступил с ревизией собственных предложений, и. как каждый хороший разработчик плана, он признал, что «вне сомнение изложенные соображения, при детальной их разработке, в многом подвергнутся изменениям»{61}.

Движущей силой изменений стал генерал Алексеев, которому суждено было похитить детище Данилова и изменить его направленность.

[84]

С начала 1909 года Алексеев почти полностью исчез с той сцены, где решалась судьба плана будущей войны, хотя он продолжал играть роль советника Военного министра до конца 1910 года, когда отношения между ними стали напряженными. Причина была проста — на Алексеева пали подозрения в приверженности к партии Николая Николаевича-мл.{62} Тем не менее в середине февраля 1912 года, когда генерал Жилинский собрал в Москве совещание начальников штабов и генерал-квартирмейстеров военных округов, Алексеев ex officio присутствовал на ней. Обсуждение завершилось выводом о желательности изменения стратегического расположения войск на западной границе. Один за другим на международной арене проходили опаснейшие конфликты — второй марокканский кризис, война в Триполи, ухудшающаяся ситуация на Балканах. Все они наложили особый отпечаток тревоги и срочности на работу конференции. 17 февраля Алексеев предложил собственную схему ревизии стратегического развертывания России на западе, «Генеральный план действий». Он использовал многие убеждения и данные разведки, которые содержались и в докладе Данилова. Как и Данилов, он понимал, что в будущей общеевропейской войне Германия, судя по всему, прежде всего ударит по Франции. Однако, в отличие от Данилова, Алексеев повторил свою давнишнюю точку зрения, что русское наступление в Восточную Пруссию, предпринятое на начальном этапе войны, приведет только к затяжной борьбе без каких-либо решитель­ных результатов. Вместо этого Алексеев предложил провести наступление против Австро-Венгрии, которое обещало самые быстрые и ощутимые результаты. Австрия, по словам Алексеева, «бесспорно представляется нашим основным врагом»{63}. Для того чтобы справиться с этим противником, он предлагал такое стратегическое развертывание, при котором против Германии оставлялись только 6 корпусов, а остальные 15 – против Австро-Венгрии. Несмотря на то что коллеги Алексеева – начальники окружных штабов – в принципе согласились с этими предложениями, Алексеев по-прежнему не был уверен, получат ли они такое же одобрение со стороны Военного министра и командующих войсками округов. Для Алексеева основным вопросом было, не утратили ли его коллеги и высшее командование «способность дерзать»{64}.

[85]

Ирония заключается в том, что эта способность послужила лишь тому, чтобы поддержать исключительно рискованную стратегию во имя компромисса. 21 февраля 1912 года, в продолжение предыдущему собранию, Военный министр созвал в Москве совещание высокопоставленных офицеров, включая начальника Генерального штаба, генерал-квартирмейстера, начальника военных сообщений, командующих войсками отдельных пограничных военных округов и их начальников штабов{65}. «Общий план действий» генерала Алексеева вызвал достаточный интерес для того, чтобы оправдать его обсуждение на специальной комиссии окружных генерал-квартирмейстеров. Генерал П. И. Постовский, даже будучи председателем совещания, со временем потерял контроль над ним. Недостаточное знакомство с деталями плана исключило возможность его тщательного обсуждения. В результате предложения Алексеева вместе с некоторыми важными приложениями стали основой рекомендаций комиссии для изменений в стратегическом развертывании{66}. Соответственно и совещание под председательством генерал-адъютанта Сухомлинова предпочло поддержать господствовавшую на тот момент точку зрения, отметив, что «на основании некоторых документов можно предполагать, что для обеспечения успеха над французами германцы оставят в Восточной Пруссии всего три полевых корпуса…». Эти корпуса, как предпо­лагалось, будут вначале защищать линию Мазурских озер, а потом отступят под русским натиском на линию укреплений по Висле. «При таких условиях, – делался соответствующий вывод, – не отказываясь вообще от наступления в Восточную Пруссию, совещание постановило направить главные силы против Австрии»{67}. Таким образом родился и был санкционирован на самом высоком военном уровне опасный стратегический компромисс между предложениями генерал-квартирмейстера генерала Данилова и генерал-лейтенанта Алексеева. Диалектика компромисса сделала возможным оправдание двух одновременных наступлений по двум расходящимся стратегическим направлениям. По сути дела, русские хотели служить и Богу, и Маммоне. Иначе говоря, они могли преследовать свои собственные узкие интересы путем наступления против Австрии и, одновременно , общие интересы франко-русского союза путем наступления против Германии.

[86]

Остаток 1912 года Генеральный штаб и приданные ему участники процесса планирования в военных округах разрабатывали детали Мобилизационного Расписания 1910 года Измененного, или Мобилизационного Расписания 19, как его Начали называть, в его вариантах «А» и «Г»{68}. К середине марта процесс настолько существенно продвинулся вперед, что совещание под председательством Николая II одобрило предварительный проект плана. 1 мая 1912 года император подтвердил предварительную версию концепции развертывания, тесно связанной с новым мобилизационным расписанием{69}. К концу года дополнительно привлеченные сотрудники разработали необходимые транспортные расписания и схемы снабжения. Вместе с дополнительными разработками, сделанными в 1913 году, этот план и должен был стать руководством для вступления России в Первую мировую войну{70}.

В конце концов, реалии планирования Мобилизационного Расписания 19 в вариантах «А» и «Г» сформировали в комплексе нечто подобное сложной современной мозаичной картинке ДНК. Внутри этой загадки определение отцовства привлекает к себе меньше внимания, чем воссоздание генетической цепи событий, их фрагментов, способов их действия и взаимодействия, возникающих и исчезающих, сходящихся и расходящихся, и всего лишь затем, чтобы произвести на свет ребенка с врожденным дефектом. Неудивительно, что М. В. Алексеев и Ю. Н. Данилов стали известны, как два наиболее значительных вкладчика в генетический банк этого создания, хотя различия «в типах крови» оказались не столь разительными, как полагали до недавнего времени. Тем не менее их вклад принял формы, которые никак не поддавались анализу традиционной историографии. Таким образом, несмотря на то что стратегическое мышление обоих генштабистов претерпело значительные изменения в период между 1906 и 1912 годами, именно Алексеев приобрел репутацию пророка гибкости и приспособляемости. Его призыв в 1908-м году создать план, предусматривающий разгром только одной Австрии, продемонстрировал способность к предвидению. Это предложение, если бы оно было принято, могло бы сослужить России неплохую службу во время мобилизации в кризисные дни июля 1914 года. Более удивительно, что в размышлениях Данилова можно увидеть также частичное влияние тех же идей, хотя

[87]

в целом он редко демонстрировал способность к оригинальным решениям, предпочитая заимствовать их у своих современников, включая и Алексеева. В то же время, однако, Данилов оказался способен настойчиво отстаивать антигерманский приоритет в русском военном планировании. В отличие от Алексеева, он до конца остался твердым в неприятии идеи достичь основной цели сразу же, в начале войны, и сосредоточился на важнейшей задаче борьбы с Германией. В самом деле, пока русская армия не смогла бы эффективно расправиться с германским противником, любой успех против австрийцев был бы эфемерным, как это ясно показало наступление генерала А. А. Брусилова в 1916 году. Оставляя в стороне разницу в целях, важно отметить, что ни Данилов, ни Алексеев, как кажется, не поддержали идею одновременных наступлений. Однако ни тот, ни другой не выдвинули возражений против планов одновременных наступлений против Австро-Венгрии и Германии.

Между тем проблемы противостояния индивидуума и коллектива или корпоративной ответственности и далее будет осложнять ответ на вопрос: кто и что внес в этот, образно говоря, генетический банк? Интересно, что инициатива в планировании иногда принадлежит Алексееву, а иногда – Данилову, или другими словами, иногда исходит из центра, а иногда – из периферии. Даже несмотря на то что генерал-квартирмейстер сохранял значительную власть, А. М. Зайончковский был прав, указывая на уровень, на котором и командование Данилова, и командующие войсками округов испытывали сильное противодействие независимости Генерального штаба в вопросах планирования. Так, например, и Данилов, и Алексеев могли планировать какие угодно действия, но дело в том, что принимали, модифицировали или отвергали их планы другие. Возможно, Головин был недалек от истины, когда упрекал генерал-адъютанта Сухомлинова за провал русского плана войны в 1914 году. Очевидно, далеко не только Данилов и Алексеев позабыли о старой русской поговорке «за двумя зайцами погонишься – ни одного не поймаешь», а это и дает ответ на вопрос о совместной ответственности за планирование процесса, который привел к катастрофам 1914 года на Русском фронте.

Перевод О. Р. Айрапетова

[88]

Примечания:

{1} Как отметил Н. Н. Головин: «История кампании 1914 года есть ничего более как рассказ о совпадении стратегических ошибок в плане войны». – См.: Nicholas N. Golovine. The Russian Campaign of 1914: The Beginning of the War and Operations in East Prussia. Ft. Leavenworth, Kansas, 1933. P. 73.

{2} Для исторической справедливости необходимо отметить, что Расписание 19 в вариантах «А» и «Г» как таковое никогда не существовало. Несмотря на то что и его составители, и историки давно сумели популяризовать название «Расписание 19» как более удобное для данного документа, настоящее название которого было «Мобилизационное Расписание 1910 года, Измененное»(или иногда «Мобилизационное Расписание № 18 Измененное»). См.: Добророльский С. К.«О мобилизации русской армии в 1914 году». Военный сборник. Белград. 1921. № l. С. 95.

{3} Епанчин Н. А. На службе трех императоров. М., 1996. С. 397.

{4} Golovine N. N. The Russian Campaign of 1914… P. 67-68.

{5} Сухомлинов В. А. Воспоминания. Берлин, 1924. C. 193-194; немецкая версия – W. A. Suchomlinow. Erinnerungen. Berlin. 1924. S. 241-243.

{6} Данилов Ю. Н. Россия в Мировой войне. Берлин, 1924. С. 88-93.; Он же. На пути к крушению. М., 1992. С. 69-70. Он же. Наше стратегическое развертывание в 1914 году и идеи, положенные в основу его. Военный сборник. Белград. 1923. Т. IV. С. 74-75; 78-84.

{7} Добророльский С. К Мобилизация русской армии в 1914 году. М., 1929. С. 69-76. Он же. Стратегические планы сторон к началу Мировой войны. Военный сборник. Белград. 1922. Т. II. С. 58-64.; см. также: Лукомский А. С. Воспоминания. Берлин. 1922. T. I. С. 11-12.

{8} Например: Алексеева-Борель В. М. Аргентинский архив генерала М. В. Алексеева. Военно-исторический журнал. 1993. № 3. С. 43-45; и Айрапетов О. Р. «Закат русского Генерального Штаба: генерал М. В. Алексеев – через две войны к третьей (1857-1914). Рукопись монографии. С. 210-219.

{9} Зайончковский А. М. Подготовка России к империалистической войне. М., 1926. С. 235-245.

{10} Snyder J. The Ideology of the Offensive. Ithaca. 1984. P. 166; см. также: Fuller W. C. Strategy and Power in Russia: 1600-1914. N.Y., 1992. P. 442-445; Stone N. The Eastern Front 1914-1917. N. Y., 1975. P. 34-35.

{11} Luntinen P. French Information on the Russian War Plans. Helsinki, 1984. P. 134, 165.

{12} Ростунов И. И. Русский фронт Первой мировой войны. М., 1976. С. 92.

{13} Саксонов О. В. Зарождение и развитие отечественной военной стратегии.; см. сб. История военной стратегии России. Под ред. В. А. Золотарева. М., 2000. С. 100.

{14} Там же. С. 100-101.

{15} Российский государственный военно-исторический архив. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1811. Л. 5.

{16} См., например, предисловие М. Н. Тухачевского к работе Зайончковского А. М. Подготовка России к империалистической войне. С. 3-4.

{17} О достаточно осторожном подходе Д. А. Милютина и Н. Н. Обручева к военному планированию см.: Епанчин Н. А. Ук. соч. С. 396.; Зайончковский А. М. Ук. соч. С. 47-48. Предложения

[89]

Драгомирова см.: РГВИА. Ф. 400. Оп. 4. Д. 445. Л. 136-138.

{18} Ростунов И. И. Ук. соч. С. 95.

{19} Данилов Ю. Н. Россия в Мировой войне. С. 32; см. также: Айрапетов О. Р. Закат… С. 144. В 1906 году Данилов, тогда полковник, был помощником первого квартирмейстера Генерального штаба, с мая того же года М. В. Алексеев исполнял должность обер-квартирмейстера ГУГШ. Оценки ущерба, нанесенного армии русско-японской войной, сделанные Даниловым, см: РГВИА. Ф. 400. Оп. 4. Д. 472. Л. 4-8.

{20} Ростунов И. И. Ук. соч. С. 88-90.

{21} Добророльский С. К. Стратегические планы… С. 59.

{22} О докладе см.: Зайончковский А. М. Ук. соч. С. 74-79.

{23} Доклад Палицына – Алексеева см.: РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 154.; его опубликованная версия – Доклад о мероприятиях по обороне государства, подлежащих осуществлению в ближайшее десятилетие [весьма секретно]. СПб. Б. д.

{24} Доклад о мероприятиях… С. 47.

{25} Там же. С. 49-51.

{26} Там же.

{27} Там же. С. 47-48.

{28} Айрапетов О. Р. Закат… С. 152-153; 159-160.

{29} Разногласия между двумя этими пар­тиями хорошо освещены в работе Н. Стоуна, см.: Stone N. Op. cit. Р. 21-28.

{30} А. М. Зайончковский в цитируемом сочинении, стр. 159, датирует меморандум началом 1908 года, но в это время Данилов по-прежнему командовал 166-м пехотным полком в Киевском Военном округе. Более вероятно, что он составил этот документ после принятия должности в ГУГШ. Очерк жизни и деятельности Данилова см.: Авдеев В. А. Генерал Ю. Н. Данилов и его книга. Предисловие к: Данилов Ю. Н. На пути к крушению. С. 242-243; Данилов Ю. Н. Великий князь Николай Николаевич. Париж, 1930. С. 64.

{31} Керсновский А. А. История русской армии. В 4-х тт. М., 1992-1994. T. III. С. 158.

{32} Об этой записке Данилова см.: Зайончковский А. М. Ук. соч. С. 159-163.

{33} Записка генерала Алексеева полностью опубликована в той же работе, С. 348-354.

{34} Зайончковский А. М. Ук. соч. С. 351.; о том, какое внимание Алексеев уделял сосредоточению массы против Австро-Венгрии см.: Борисов В. Е. Генерал М. В. Алексеев. Военный сборник. Белград. Т. II. С. 5-6.

{35} Зайончковский А. М. Ук. соч. С. 200.

{36} Основные положения Данилова см. в: РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1813. Л. 6об.

{37} РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1790. Л. 14-14об.; действующие диспозиции описаны в: Зайончковский А. М. Ук. соч. С. 213-222.

{38} РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1790. Л. 293.

{39} Там же. Л. 14об.

{40} Об обстоятельствах смещения Редигера см.: Редигер А. [Ф.] История моей жизни. М., 1999. Т. II. С. 276-281.; Сухомлинов В. А. Ук. соч. С. 175-176.

{41} Взгляд Военного министра см.: Сухомлинов В. А. Ук.соч. С. 267-268; о позиции Великого князя – Данилов Ю. Н. Великий князь Николай Николаевич. С. 107.

{42} РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1790. Л. 49.

{43} Зайончковский А. М. Ук. соч. С. 226; Зайончковский не цитирует источник, но его позиция подтверждается Даниловым. См.: РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1813. Л. 7об.-8.

[90]

{44} РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1813. Л. 3.; документ озаглавлен «Доклад об основаниях для разработки новых подготовительных соображений к войне на западном фронте».

{45} Анализ этих реформ см.: Menning В. W. Bayonets Before Bullets: The Imperial Russian Army, 1861-1914. Bloomington, Indiana, 1992 and 2000. P. 221-30.

{46} РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1813. Л. 3.

{47} Там же. Л. 6об.

{48} Там же. Л. 7.

{49} Там же. Л. 4-4об.

{50} Там же. Л. 7.

{51} Там же. Л.9.

{52} Сухомлинов В. А. Ук. соч. С. 266.

{53} РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1813. Л. 7.

{54} Там же. Л. 10об.-12; 15-16.

{55} Там же. Л. 9об.; 13об.

{56} Там же. Л. 9-9об.

{57} Там же. Л.9об.

{58} Там же.

{59} Там же. Л. 10.

{60} Там же. Л. 12.

{61} Там же. Л. 12об.

{62} Айрапетов О. Р. Закат… СС.208-210.

{63} Зайончковский А. М. Ук.соч. С.237.

{64} Айрапетов О. Р. Закат… С.214.

{65} Об участниках совещания и повестке дня см.: РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1811. Л. 2-2об.

{66} Зайончковский А. М. Ук. соч. СС.237- 239.

{67} РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1811. Л. 5.

{68} О результатах этой работы см.: Ростунов И. И. Ук. соч. С. 93-94.

{69} РГВИА. Ф. 1753. Оп. 3. Д. 610. Л. 1-2.

{70} Например, см.: РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1813. Л. 85-100.

[91]

Данная статья цитируется и/или упоминается в следующих публикациях, размещенных на сайте:
Цветков В. Ж. Участие генерала М. В. Алексеева в разработке военно-оперативных планов русской армии накануне Первой мировой войны. 1907—1914 гг. // Первая мировая война: взгляд спустя столетие. Предвоенные годы: материалы III Международной научно-практической конференции (28-29 ноября 2013 г., Москва) / МНЭПУ, Рос. ассоциация историков Первой мировой войны, Гос. ист. музей; под общ. ред. С. С. Степанова, Г. Д. Шкундина. — М.: Изд-во МНЭПУ, 2014. С. 305-353.