Ефименко А. Р. Русские войска на Салоникском фронте между двумя революциями 1917 года: «либеральные опыты» над армией (по материалам штаба 2-й Особой пехотной дивизии)

Последняя война Российской империи: Россия, мир накануне, в ходе и после Первой мировой войны по документам российских и зарубежных архивов. Материалы Международной научной конференции. Москва, 7-8 сентября 2004 года / [отв. ред. В. П. Козлов]. — М.: Наука, 2006. С. 319-330.

Известный военный теоретик и историк генерал-лейтенант Н. Н. Головин, исследуя причины и динамику распада русской армии в 1917 г., отмечал, что по сравнению с войсками, в тылу которых находились такие очаги разложения, как Петроград, Москва и Киев, воинские подразделения, расположенные за границей, находились в «наилучшем моральном состоянии», так как «пребывание на территории чужого государства значительно задерживало проникновение заразы»{1}. Действительно, известная оторванность и изоляция отправленных за границу русских войск от политических процессов и социальных потрясений, обрушившихся на их Отечество, сделали алгоритм разрушения этих военных формирований несколько отличным от того сценария, по которому распадалась остальная армия на Северном, Западном, Юго-Западном и даже Кавказском фронтах.

Совершенно особенным образом и в некоторой степени уникально развивались процессы распада военной организации во 2-й Особой пехотной дивизии, воевавшей в составе союзных армий на Салоникском фронте. С другой стороны, история постепенной деградации и разрушения организма армии именно в результате «либеральных реформ» Временного правительства как нельзя лучше и рельефнее просматривается на примере русских экспедиционных войск, направленных на Македонский театр военных действий{2}. Хронология и этапы этого инициированного новой властью уничтожения императорской Русской армии на примере 2-й Особой пехотной дивизии весьма наглядно демонстрируют истинные рычаги и причины развала воинской дисциплины и провала попытки построения «самой демократической армии в мире».

Известия о произошедших в России революционных событиях обрушились на солдат и офицеров 2-й и 4-й Особых пехотных бригад лишь в марте с естественным для условий их изолированности большим опозданием. В целом в русских полках на Салоникском фронте сообщения об оставлении трона царем, образовании «некоего» Временного правительства, слухи о каком-то Учредительном собрании, разговоры о выжидательной пози-

[319]

ции-«отречении» великого князя Михаила Александровича были встречены внешне спокойно. В начале апреля бригады даже без «эксцессов» приняли присягу на верность Временному правительству. Однако это первоначальное спокойствие было сродни скорее шоку.

Психологическое оцепенение русского офицера и солдата, воспитанного в исключавшей всякий политический элемент атмосфере, на понятном каждому триединстве «Вера, Царь и Отечество», выдавало всю глубину и катастрофичность происходившего в тот момент в армии.

Очевидец тех испытаний, которым подверглась психика военных, да и простых жителей России, генерал-лейтенант П. Н. Врангель справедливо отмечал: «С падением Царя, пала сама идея власти, в понятии русского народа исчезли все связывающие его обязательства, при этом власть и эти обязательства не могли быть ничем соответствующим заменены»{3}. В случае же с русскими войсками на Македонском фронте ситуация трагически усугублялась своего рода информационным вакуумом, в котором оказались солдаты экспедиционного корпуса. Об этом красноречиво свидетельствуют строки протокола заседания комитета 2-й Особой пехотной дивизии: «С чрезвычайной быстротой была уничтожена старая, никого не удовлетворявшая власть и вместо нее выросла новая на основаниях, многим дотоле неизвестных. Наше незнакомство с новыми порядками, с новыми веяниями, с новыми политическими программами, несомненно, должно было привести нас на путь непонимания. Отдаленность от Родины и [уще]мление зачастую сведений только лишь способствовали усугублению всего этого»{4}. В свою очередь военный комендант гор. Салоники генерал Артамонов еще в начале мая передавал в Ставку тревожное донесение командующего одной из бригад о том, «как последствие революции в его бригаде создает брожение среди солдат, ввиду отчуждения от России, беспокойства за то, что там делается, отсутствия официальных сведений из России и массы слухов, распространяемых из Салоник неизвестными лицами»{5}.

Как известно, «демократизация» основной части армии, воюющей с «империалистической Германией», в «освобожденной» России началась с появления «пресловутого» приказа № 1 ЦИК Петроградского Совета. Опубликованный 2 марта 1917 г. тиражом 9 млн экземпляров и разосланный в действующую армию, он в первом своем пункте требовал «немедленных выборов комитетов» и, кроме того, отменял действие правил воинской дисциплины «вне службы и строя», титулование офицеров, не допускал выдачу последним оружия «даже по их требованиям». Этот документ, получивший широкое распространение в армии, был

[320]

рожден в обстановке опасений членов революционного Совета перед возможностью «провокаций» со стороны реакционно настроенных военных кругов в первые дни после «государственного переворота». Повсеместное внедрение института ротных, полковых, дивизионных комитетов с нечетко очерченными правами вносило в военную организацию в самых широких формах совершенно чуждый для нее демократический выборно-совещательный элемент и становилось первым шагом к разрушению армии.

Совершенно по-иному, нежели в остальной армии в России, где большая ее часть в относительно короткий срок была охвачена стихийным «комитетотворчеством», происходила «демократизация» во 2-й Особой пехотной дивизии. В полках и ротах двух пехотных бригад, только что объединенных в единую дивизию, комитеты стали образовываться лишь летом 1917 г., окончательно конституировавшись, когда дивизионное командование получило и опубликовало приказы военно то министра № 213 и № 271 от 6 апреля и 8 мая 1917 г. соответственно. Приказ № 271, подписанный А. Ф. Керенским, развивал общие положения приказа № 213 и был посвящен организации дивизионных и корпусных комитетов, тем самым окончательно оформляя «демократическую вертикаль» управления жизнью армии.

В «Положении о комитетах дивизии» говорилось, что данный выборный орган «учреждается для согласования деятельности комитетов отдельных частей и учреждений дивизии; для контроля над хозяйственной деятельностью… для улаживания недоразумений между военнослужащими… и для осведомления, в особом порядке… начальника дивизии обо всех условиях, имеющих значение для боевых действий дивизии». При этом специально оговаривалось, что представители комитета при штабе дивизии («Комиссия») не должны были «входить в оценку оперативных (стратегических и тактических) заданий дивизии» и участвовать «в решениях, принимаемых начальником единолично под своей ответственностью»{6}.

В русских войсках на Македонском фронте этот приказ появился 10 июля 1917 г., но выборы в комитет, которые были назначены командующим дивизии генерал-майором Тарбеевым{7} на 10 августа, были сорваны «ввиду ненадлежащего усвоения частями дивизии» параграфов приказа военного министра{8}. Четко контролируя исполнение буквы приказа № 271, командование дивизии смогло организовать работу комитета лишь после 15 сентября 1917 г.{9}, чтобы уже в декабре в строгом соответствии все с тем же приказом переизбрать комитет вновь. Но если работа комитета 2-й Особой пехотной дивизии, по сути не начавшись, завершилась с расформированием частей русского экспедиционного

[321]

корпуса на Салоникском фронте в начале 1918 г., то рожденные приказом № 213 ротные, батальонные и полковые комитеты довольно активно действовали, вскоре обнаружив весь разлагающий для армейской дисциплины потенциал подобных приказов в частности и таких институтов вообще.

В первую очередь, с появлением приказа, внося в жизнь войск дезорганизацию и управленческую неопределенность, произошел с трудом контролируемый командованием всплеск организации комитетов даже в тех местах и подразделениях, где они никоим образом не предусматривались. Например, русские больные и раненые, находившиеся на излечении во французском госпитале, попытались создать свой «дисциплинарный комитет», для недопущения которого потребовалась телеграмма с разъяснениями из Главного управления Генерального штаба{10}.

Но все-таки основным негативным последствием приказов № 213 и 271 для боеспособности дивизии стало все усиливавшееся по мере падения дисциплины в полках так называемое вторжение комитетов в права начальников. Уже в начале июля 1917 г. генерал-майор Тарбеев стал получать тревожную информацию о том, что в «полковых, батальонных и ротных комитетах иногда обсуждают вопросы, не подлежащие их ведению, и выносят по ним резолюции». И даже более того: обсудив «на комитете» различные вопросы, солдаты, не пользуясь услугами своих избранных представителей, стали в нарушение субординации предъявлять свои требования непосредственно командному составу{11}. И это по прошествии лишь месяца после появления этих «органов солдатского самоуправления».

То, что ожидало дивизионное руководство в скором будущем, можно проиллюстрировать воспоминаниями, например, генерал-лейтенанта П. Н. Краснова, хотя и находившегося на другом фронте, но описавшего типичную эволюцию продукта военных реформ Временного правительства — «комитетской власти». «Комитеты стали вмешиваться в распоряжения начальников, — писал он, — приказы стали делиться на боевые и не боевые. Первые сначала исполнялись, вторые исполнялись по характерному, вошедшему в моду выражению постольку — поскольку. Безусый, окончивший четырехмесячные курсы прапорщик или просто солдат рассуждал, нужно или нет то или иное учение, и достаточно было, чтобы он на митинге заявил, что оно ведет к старому режиму, чтобы часть на занятия не вышла и началось бы то, что тогда очень просто называлось эксцессами»{12}.

Впрочем, «либерализация» армейской жизни выражалась не только в деятельности комитетов разного уровня. В войсках отчасти копировалась схема демократического государственного

[322]

устройства, и как следствие, в конце июня 1917 г. во 2-й Особой пехотной дивизии с позволения командования уже проходил «съезд депутатов частей». Подавляющее большинство поднятых на съезде вопросов касалось совершенно неформальной ситуации, сложившейся вокруг интендантского снабжемния русских войск, испытывавших нужду даже в самых элементарных предметах обмундирования. Но командование, как правило, не могло самостоятельно разрешить вопросы хозяйственной жизни дивизии.

Дело в том, что корни тех проблем, которые существовали не только в области интендантского снабжения, но и в части военного использования дивизии союзным командованием, нужно искать в условиях и обстановке, в которых формировались особые пехотные бригады. Возникший как уступка нажиму французской дипломатии, которая артикулированно и недвусмысленно увязывала на переговорах в конце 1915 — начале 1916 г. дальнейшие поставки «предметов боевого снаряжения» императорской армии с решением об отправке особых бригад за границу, русский экспедиционный корпус должен был поступить практически на полное обеспечение французской стороны.

По итогам миссии в Россию сначала П. Думера, а позднее А. Тома и Р. Вивиани французское правительство обязалось поставить бригадам «все имущество», включая вооружение, амуницию, средства транспортировки, обоз, брало на себя лечение и содержание раненых и больных и т. д. Однако на практике дипломатические договоренности обернулись бесконечными злоупотреблениями и срывами поставок. Достаточно сказать, что прибывшие в Восточную армию русские бригады поначалу были вооружены французским командованием приблизительно лишь на 50%, не говоря уже обо всем остальном{13}. В свое время появление русских войск на Балканах, по предположению французской дипломатии, должно было произвести главным образом серьезный пропагандистский эффект, с одной стороны, на православную «германофильствующую Грецию», с другой — на колеблющуюся Румынию, с третьей — на сражающуюся Сербию. Но «самое сильное впечатление» присутствие русских войск должно было оказать на Болгарию.

С самого начала относившееся отрицательно к посылке войск за границу, русское военное руководство также не отводило сколько-нибудь серьезной военной роли Особым пехотным бригадам, воспринимая их как «политический компромисс», пропагандистский шаг. Отсюда и тот формализм, некоторая беспечность и даже грубые ошибки, допущенные Ставкой в вопросах формирования и подготовки подразделений Русского экспедиционного корпуса. Теперь же, в «проклятом» 1917-м, ошибки и недочеты бывшего руководства все больнее давали о себе знать.

[323]

Французское командование Восточной армии использовало русскую пехоту буквально во всех более-менее крупных операциях на Салоникском фронте. Не имея специальной подготовки для ведения боевых действий в горах, не обеспеченные инженерно, не получая должной медицинской помощи (свирепствовала малярия), неся колоссальные потери, Особые пехотные бригады с честью прошли через горнило сражений на высотах Битлы и Арменско, так называемой Битольской операции, отвлекающей активной обороны высоты 1050, позиционных боев на Бучкуре и Дабице и многих других. Редким подарком от французского командования (в лице генерала Саррайля) можно было считать отвод на отдых в тыл обеих бригад в конце весны 1917 г. Однако французы, и так свысока относившиеся к русским солдатам, все более бесцеремонно использовали их. Например, выделенный из отведенных в тыл частей уже Особой пехотной дивизии отряд под командой французского офицера без официального согласования участвовал в операции по низложению неугодного Антанте греческого короля Константина, для чего был отправлен на Афон ввиду возможных «беспорядков» среди монархически настроенных монахов. Этот вопиющий факт нарушения статуса войск независимой державы вызвал дипломатический скандал. Впрочем, французский штаб никогда не церемонился, нередко решая проблемы своих войск за счет подчиненных ему иностранных. И на этот раз, в июне 1917 г., генерал Саррайль решил заменить бунтовавшие французские части только что отведенными в тыл на переформирование русскими полками, выделив им в районе озер Преспа и Охрид не соразмерные их численности позиции.

Все это происходило на фоне практически прервавшегося в марте 1917 г. почтового сообщения. Тщетно дивизионный съезд в согласии с решени ем командующего дивизии отправлял своих делегатов в Россию «за новостями» и с просьбой об эвакуации дивизии на Родину{14}.

Временное правительство бесповоротно решило не исправлять ошибочного решения правительства императорского, продолжая считать «целесообразным» нахождение русских войск в составе Восточной французской армии. Более того, позднее оно чуть было не усугубило и без того напряженную обстановку в бригадах, распорядившись о переброске в Салоники из Франции, учитывая всю совокупность международного и военного положения, распропагандированной и мятежной 1-й Особой пехотной дивизии, как объяснялось, «для восстановления [в ней] порядка»{15}. Отправленные же в Россию делегаты не были отпущены назад.

Рассматривая реформаторскую деятельность Временного правительства, невозможно пройти мимо весьма важного по сво-

[324]

ему разрушительному воздействию на армию документа — «Декларации прав солдата». Она была составлена в марте Солдатской секцией Петроградского Совета и с подачи военного министра А. И. Гучкова прошла согласование в печально известной комиссии генерала от инфантерии А. А. Поливанова. Приказ военного министра армии и флоту от 11 мая, содержавший «согласованные с пунктом вторым декларации Временного Правительства от 7 марта сего года положения об основных правах военнослужащих», был принят к исполнению во 2-й Особой пехотной дивизии 25 мая/7 июня 1917 г. «Положения» со всей очевидностью были направлены на «окончательный подрыв всех устоев старой армии». Среди 18 пунктов приказа значились: присвоение военнослужащему всех прав граждан без исключения (пункт 1); свобода членства в любой политической, религиозной или общественной организации (пункт 2); свобода слова (пункт 3); свобода совести (пункт 4); замена «особых выражений» («так точно», «никак нет», «не могу знать», «здравия желаю» и т. д.) «общеупотребительными» («да», «нет», «не знаю», «здравствуйте») (пункт 9); отмена денщиков (пункт 10); отмена обязательного отдания чести (пункт 12); право на «внутреннее самоуправление» (создание комитетов) (пункт 18) и т. д.{16}. Таким образом, Временное правительство с подачи командования дивизией в короткий срок вручило «солдату-гражданину свободной России» мало чем ограниченную личную свободу и инструмент ее реализации и защиты в лице комитетов, что очень быстро разрушило основы воинской дисциплины и армейской иерархии.

Офицеры дивизии, как, впрочем, и всей Русской армии, были не в состоянии противостоять «политизации» войск, оказавшись между молотом либеральных реформ, насаждавшихся сверху, и наковальней «комитетской вольницы», с которой предпочитал не связываться даже дивизионный командир. Это приводило к трагикомичным ситуациям. Так, когда один из полковых комитетов принял сумасбродное решение о выдаче горячей пищи личному составу один раз в день (вместо положенных двух), «нагоняй» в приказе за «небрежение здоровьем солдата» получил командир полка{17}. Доходило до того, что полностью дезориентированные офицеры, запутавшиеся в нововведениях, в официальной переписке перестали употреблять слово «рядовой», вероятно полагая, что оно является столь же «старорежимным», как и «нижний чин», и в ситуацию вынужден был вмешаться непосредственно комдив{18}.

Вместе с тем следует отметить, что сам офицерский состав постепенно разлагавшейся дивизии оставлял желать лучшего{19}. Азартные игры, нарушение формы одежды, сквернословие по

[325]

адресу «нижних чинов» (даже в присутствии старших начальников), пристрастие некоторых несдержанных командиров к рукоприкладству — лишь часть перечня проступков, числящихся за офицерами особых пехотных бригад периода их распада. Однако настоящим бичом офицерского корпуса дивизии являлось пьянство, принимавшее все большие масштабы по мере падения дисциплины в полках и умаления власти воинского начальника. Например, еще в феврале 1917 г. это «позорное явление» было головной болью прежде всего для тыловых властей. Комендант гор. Салоники генерал-майор Артамонов вынужден был даже запретить на время посещение русскими офицерами театра «Одеон», дабы оградить их от «излишеств всякого рода», «вызывавших нарекания»{20}. Но уже летом того же года случаи «злоупотребления спиртными напитками» среди командного состава фиксировались непосредственно в передовых линиях, на боевых позициях полков. А командующему дивизии «революционной армии» оставалось лишь в духе времени читать нравоучения морально униженному и подавленному собственным бессилием офицеру, убеждая его, что «в настоящее исключительное время… когда между офицерами и солдатами устанавливаются новые отношения, основанные на взаимном уважении, доверии и вежливости, офицер должен быть особенно требователен к себе как на службе, так и в частной своей жизни, дабы иметь нравственное право, служа примером своим подчиненным, требовать и от них поведения, соответствующего свободному гражданину, призванному к высочайшей чести защищать свободу своей родины»{21}.

Впрочем, куда более заметный отпечаток демократизация армии с ее «новыми отношениями» наложила на облик и поведение простого солдата. Здесь тоже «бацилла разложения» поразила сначала дивизионные тылы. Жалобы союзного и тылового командования сыпались одна за другой: на «возмутительное поведение» русских солдат при следовании по железной дороге, на пьяные дебоши отпускников в населенных пунктах, на «многочисленные случаи мертвецкого пьянства» в дивизионной команде выздоравливающих, на «дикие охоты», устраиваемые чинами пехотных полков с колоссальной растратой боевых припасов, и т. д.{22} По его собственному признанию, «бессильный бороться лично» с потерей воинского облика дивизией, генерал-майор Тарбеев попытался опереться на полковые и ротные комитеты. Наивный расчет на то, что последние окажут «физическое и моральное воздействие на насильников свободы», явно провалился.

О поведении «тыловых солдат» в конце лета 1917 г. командующий дивизией писал: «Нарушая правила, установленные для воинских чинов всех союзных армий, блистая своей распущенно-

[326]

стью, разнузданностью и недисциплинированностью, часто показываясь в пьяном виде, эти солдаты, по которым в тылу судят о всей русской дивизии, все более и более подрывают в среде наших союзников уважение к русской армии и без того подорванное печальными событиями последнего времени в России»{23}. Одетые в «хулиганскую одежду» — без погон, без поясов, без кокард, солдаты «свободной России» в Салониках и Флорине все чаще становились для союзного командования источником «недоразумений» и «эксцессов». Например, 25 сентября 1917 г. взбешенный жалобами командующий Восточной французской армии в своем «предписании»-ультиматуме (№ 9617/1) потребовал от чинов русской дивизии соблюдения правил воинской вежливости, а именно — отдание воинской чести{24}. Но уже через несколько дней смущенный и обескураженный генерал Реньо{25} вынужден был отменить свое предписание, которое, как он с удивлением узнал, «противоречит уставу вашей армии»{26}.

Все лето 1917 г. в дивизии фиксировались незначительные случаи индивидуального и группового нарушения дисциплины и даже анонимных писем с угрозами в адрес командующего{27}. Это был период, когда, по свидетельству А. И. Деникина, «правительство и военное министерство, отбросив репрессии, прибегли к новому способу воздействия на массы — воззваниями. Воззвания к народу, к армии, к казакам — ко всем, всем, всем, наводняли страну, приглашая к исполнению долга; к несчастью, успех имели только те воззвания, которые, потворствуя низким инстинктам толпы, приглашали ее к нарушению долга…»{28}. Заполненные трескучими фразами приказы-воззвания за подписью военного министра А. Керенского исправно доводились командованием 2-й Особой пехотной дивизии до сведения своих подчиненных. В оторванных от отечества войсках эти похожие на выступления на митингах «приказы» долгое время были чуть ли не единственной связью с домом и заменяли собой важнейший для любой армии «основной акт военного управления»{29}.

В результате назревавший все лето кризис разразился в дивизии в середине осени 1917 г. Катализатором разложения стоявших на позициях бригад стало прибытие из России «революционного» пополнения, а также пик так называемого братания на участке противостояния русских и болгарских частей. Меры, принятые новым командующим дивизией генерал-майором Тарановским по восстановлению дисциплины в полках, оказались запоздалыми и бессмысленными. Первые акции неповиновения командованию произошли в наиболее «уставших от передовой» ротах 7-го полка. Свирепый приговор показательного «Военно-революционного суда при Штабе дивизии» в отношении трех зачинщиков,

[327]

призывавших не выходить на передний край, уже не мог остановить стремительного крушения воинского порядка{30}. С 29 октября, когда 6-я и 7-я роты злополучного 7-го полка впервые выразили неповиновение командирам и отказались выступить на позиции и проводить инженерные работы, русские бригады становятся головной болью для союзного командования. Все попытки французов и дивизионного командования уговорить или принудить угрозами слабо управляемую солдатскую массу к продолжению войны не имели успеха. В ответ сыпались ультиматумы комитетов. Пацифистские настроения только усилились после получения 13 ноября, при посредстве специально организованной болгарами так называемой русской почты, сообщения о большевистском перевороте в Петрограде. Командование попыталось выдать происходившие в России события за «страшно вздорные слухи»{31}, но оно уже не контролировало большей части солдат своей дивизии, где что-то похожее на власть оставалось, может быть, только у ротных командиров. Не желая развития событий по сценарию сентябрьского бунта во Франции (лагерь Ля-Куртин) в 1-й Особой пехотной дивизии, французское командование решает нанести своего рода «coup de grace» агонизирующей русской дивизии. По данным «исторической службы» Восточной французской армии, отвод в тыл полков 2-й Особой «ввиду их недисциплинированности» начался 6 января 1918 г.{32} Это стало началом реализации плана по ее ликвидации. Еще 2 января командующий Восточной армией отправил в Париж военному министру французского правительства телеграмму с уведомлением о своем решении: «Деморализация русских войск быстро увеличивается. 7-й полк в непрерывном контакте с болгарами прямо в траншеях, артиллерия отказывается стрелять. Я отдал приказ заменять русских французскими войсками, начиная вычищать наиболее ненадежный элемент… Невозможно сохранять эти войска на Востоке, откуда, кроме того, необходимо отсылать дармоедов…»{33}. Впереди дивизию ждало расформирование и «система трияжа», но рассказ об этом выходит за рамки данной работы.

Крушение военной дисциплины, этого «фундамента военного бытия», а затем неминуемое распыление русских воинских частей, воевавших на Македонском фронте, было закономерным итогом военных реформ Временного правительства, проводником которых стало само дивизионное командование. С теми или иными нюансами общая схема разложения военной организации в постфевральской России была одинакова для всех частей и подразделений бывшей императорской армии. Впоследствии и среди эмиграции, и в Советской России стало набирать силу мнение об определяющей роли большевиков и их антивоенной пропаганды

[328]

в деле развала старой армии. В действительности нельзя не согласиться с несколько эмоциональным, но веерным по своей сути выводом А. И. Деникина о том, что армию «развалили другие, а большевики — лишь поганые черви, которые завелись в гнойниках армейского организма»{34}. Пример 2-й Особой пехотной дивизии как нельзя лучше иллюстрирует это утверждение. Генерал-майор Б. Штейфон, как бы развивая мысль А. И. Деникина, писал: «Невежественное военное творчество Временного правительства, проникнутое партийной нежизненностью, не сознавало, что дисциплину невозможно утверждать только на основах абстрактных идей. Дисциплина в каждой армии будет жизненной лишь тогда, когда ее сущность и формы соответствуют психологическим, историческим и бытовым особенностям данного народа»{35}. «Февральская власть», если исходить из ее персонального состава и из обстановки, с которой ей приходилось мириться, могла лишь фатально двигаться по пути саморазрушения. И тем не менее именно военные реформы Временного правительства, начатые без учета «национального контекста», в основание которых были положены отвлеченные либеральные ценности в их «чистом виде», стали источником разрушения армии.

Примечания:

{1} Головин Н. Н. Военные усилия России в мировой войне. М., 2001. С. 344.

{2} 2-я Особая пехотная дивизия под командованием генерал-майора М.К. Дитерихса возникла при слиянии 2-й и 4-й Особых пехотных бригад. Этот объединительный процесс начался 23 мая 1917 г. 2-я Особая пехотная бригада формировалась в апреле 1916 г., командир — генерал-майор М. К. Дитерихс, состав — 3-й, 4-й полки и маршевый батальон (всего 224 офицера и чиновника, 9338 нижних чинов), начала высадку в Салониках 30 июля 1916 г.; 4-я Особая пехотная бригада формировалась в июне-августе 1916 г., командир — генерал-майор Леонтьев, состав — 7-й, 8-й полки и маршевый батальон (всего 180 офицеров, 9368 нижних чинов), начала высадку в Салониках 10 октября 1916 г.

{3} Врангель П. Н. Воспоминания. Южный фронт (ноябрь 1916 г. — ноябрь 1920 г.). М„ 1992. Ч. 1. С. 26.

{4} Российский государственный военный архив (РГВА). Ф. 39924. Оп. 1. Д. 4. Л. 234.

{5} Цит. по: Писарев Ю. А. Русские войска на Салоникском фронте в 1916-1918 гг. // Исторические записки. М., 1966. Т. 79. С. 124.

{6} РГВА. Ф. 39924. Оп. 1. Д. 4. Л. 71.

{7} Сменил на этом посту генерал-майора Дитерихса, командовавшего дивизией около месяца.

{8} РГВА. Ф. 39924. Оп. 1. Д. 4. Л. 127 об.

{9} Там же. Л. 151.

{10} Там же. Л. 85.

{11} Там же. Л. 58.

[329]

{12} Краснов П. Н. На внутреннем фронте; В донской станице при большевикам; Всевеликое Войско Донское. М., 2003. С. 75.

{13} См. об этом подробнее: Писарев Ю. А. Указ. соч. С. 113.

{14} РГВА. Ф. 39924. Оп. 1. Д. 4. Л. 59. См. также: Данилов Ю. Н. Русские отряды на Французском и Македонском фронтах. Париж, 1933. С. 187.

{15} РГВА. Ф. 39924. Оп. 1. Д. 4. Л. 100 об. (Это распоряжение не было исполнено).

{16} Там же. Л. 7, 8.

{17} Там же. Л. 291 об.

{18} Там же. Л. 353 об.

{19} Сказывался совершенно формальный подход в деле комплектования особых пехотных бригад в 1916 г., когда «случайные» офицеры, «надерганные» без всякой системы из подразделений, поступали на командные должности в части будущей дивизии, сформированные из рот, целиком выделенных из самых разных полков. Это самым фатальным образом увеличивало и без того громадную пропасть между офицером и солдатом, что весьма наглядно проявилось в деле об убийстве подполковника 2-й Особой бригады М. Краузе (ранее командовал 89-м Беломорским пехотным полком), совершенного его собственными солдатами задолго до революционных событий февраля 1917 г.

{20} РГВА. Ф. 39924. Оп. 1. Д. 4. Л. 112.

{21} Из приказа от 21 сентября 1917 г. № 118 (РГВА. Ф. 39924. Оп. 1. Д. 4. Л. 170, 40, 314, 357).

{22} См., например, приказы по дивизии: Там же. Л. 72, 98, 141, 156.

{23} Там же. Л. 141.

{24} Там же. Л. 165.

{25} Временно исполнял обязанности командующего Восточной армией.

{26} РГВА. Ф. 39924. Оп. 1. Д. 4. Л. 201.

{27} Там же. Л. 159.

{28} Деникин А. И. Очерки русской смуты: Крушение власти и армии. Минск, 2002. С. 95.

{29} РГВА. Ф. 39924. Оп. 1. Д. 4. Л. 5,15,15 об., 41, 48, 83 об., 100, 100 об. и др.

{30} Там же. Л. 213-213 об.

{31} Там же. Л. 249.

{32} Там же. Ф. 198. Оп. 18. Д. 15. Л. 5.

{33} Из телеграммы командующего Восточной армией военному министру № 3052/3 от 2 января 1918 г. (перевод с французского). (РГВА. Ф. 198. Оп. 8. Д. 92. Л. 4).

{34} Деникин А. И. Указ. соч. С. 394.

{35} Штейфон Б. Русское «послушание» и патриотическое горение // Генерал А. П. Кутепов: Воспоминания. Мемуары. Минск, 2004. С. 259.

[330]