Емец В. А. «Национальные интересы» во внешней политике России в преддверии Первой мировой войны
Первая мировая война. Пролог ХХ века / Отв. ред. В. Л. Мальков. — М.: «Наука», 1998. С. 39-43.
В историографии происхождения Первой мировой войны 1914—1918 гт. проблема «национальных интересов» участвовавших в ней государств занимает одно из центральных мест. Однако в историко-социологическом понимании содержания этого термина много неясного, неопределенного, дискуссионного Причем не только в наших научных и общественно-политических кругах, где он после Октября 1917 г. фактически исчез из лексикона и был заменен понятиями «пролетарский интернационализм», «интересы рабочего класса и трудящихся» или просто «государственные интересы». В зарубежном обществоведении также нет адекватного представления об объективных критериях в его понимании, сосуществуют самые различные, порою полярные представления о национальных интересах страны или вовсе отрицается сама возможность определить, сформулировать их, учитывая политическую, экономическую, социальную, религиозную и иную дифференциацию общества, а часто и его многонациональный состав. В мононациональном и монорелигиозном государстве, со стабильными социально-экономиче-сними структурами и политическим строем определение таковых менее затруднительно (хотя не всегда), чем в многонациональном, мультирелигиозном, многоукладном, в особенности если господствующее коренное население не составляет большинства (как это было, например, в Австро-Венгрии или Османской империи в начале XX в.). Вместе с тем можно выделить некоторые очевидные общие положения, которые разделяются большинством ученых. Прежде всего, понятие. национальных интересов гораздо шире понятия внешнеполитических интересов, охватывая весь комплекс проблем, связанных с жизнедеятельностью нации и государства: начиная с идеологических представлений о них, концепций путей развития общества и государства и кончая конкретными целями внутренней и внешней политики. Во-вторых, национальные интересы обычно связываются, а часто и отождествляются с государственными интересами, поскольку государство с незапамятных времен является господствующей формой
[39]
организации жизнедеятельности народов. Тем не менее, национальные и государственные интересы далеко не всегда совпадают. В-третьих, понятие национальных интересов или национально государственных интересов не означает, что они всегда отвечают интересам большинства населения страны.
Национальные интересы — категория историческая. Представления о национальных, в том числе внешнеполитических, интересах трансформируются в связи с определенными этапами развития общества и государства и их идеологии, изменениями географического и геополитического положения страны, его места и роли в окружающем мире и т. п. Они достаточно объективны в абстрактном представлении (национальная независимость и безопасность, государственный суверенитет и т. д.), определение же их конкретного содержания — субъективно. Оно проявляется в формулировании той или иной внешнеполитической концепции, которая является (во всяком случае должна быть таковой) частью общеполитической доктрины. В конечном итоге декларированные во внешнеполитической концепции национальные интересы и задачи приобретают конкретное выражение во внешнеполитических программах и целевых установках правящих кругов, политических партий, общественных и прочих организаций.
Особенности исторического развития России накладывали печать на эволюцию национальных интересов государства во внешней политике. Прежде всего, географическое положение России на стыке Восточной Европы и Азиатского континента давало возможность расширения государственной территории на Восток, Север и Юг и ее геополитического пространства.
Во-вторых, особенности демографического положения состояли в численном, а также экономическом, политическом и культурном преобладании в многонациональном Российском государстве русских, украинцев и белорусов, составлявших господствующее большинство населения страны (в отличие от Австро-Венгерской, Османской и других империи). Генетически они восходили к древнерусской народности, сложившейся на восточнославянской основе в эпоху Древней Руси. Этническая общность и многовековая борьба за существование и выживание способствовали формированию национально-государственного самосознания большинства населения России.
В-третьих, экстенсивный тип исторического развития страны, связанный с географическим положением и особым типом российского феодализма, обусловил замедленный темп исторического развития России. привел к гораздо более длительному, чем на Западе, господству феодальных отношений и абсолютистского режима (к началу XX в. он существовал в Европе еще только в Черногории и Османской империи), создавая вплоть до Крымской войны 1853-1856 гг. относительно прочную базу для активной внешней политики.
В-четвертых, внешние условия становления Российского государства с конца XV в. — борьба воссозданного государства за национальное выживание, затем за воссоединение трех славянских народов — русских, украинцев и белорусов, за выход к открытым морям и возможность
[40]
свободного экономического, политического и культурного общения с европейскими и азиатскими цивилизациями. Об объективности насущных национальных интересов Российского государства свидетельствовала последовательная многовековая преемственность внешней политики российских монархов и правящей бюрократии, в которой личностный фактор оказывал либо ускоряющее, либо замедляющее воздействие. Интересы династической политики русских царей или удовлетворения исключительно социальных задач дворянства не являлись превалирующим фактором. Эти национальные и национальногосударственные задачи были завершены в основном в начале XIX в. (а окончательное воссоединение украинских, русских и белорусских земель произошло только в 1945 г.).
И, наконец, в-пятых, подчинение национальных задач государственной идее — вначале борьбе за воссоздание национального государства и его выживание, а затем за утверждение национально-государственных интересов и, в конце концов, за статус великой державы и соперничество с конкурентами на мировой арене — способствовало формированию особого менталитета правящих кругов и господствующей нации и привело к тому, что их национальное самосознание ассоциировалось с интересами государства. В этом направлении действовали постоянные внешнеполитические успехи Российской империи (до Крымской войны 1853-1856 гг.), расширение ее геополитического пространства в Азии и Восточной Европе, за чем в свою очередь стояли самая большая по численности в мире армия и сильный флот. Недаром Николай II в январе 1904 г. предостерегал японского посла в Петербурге от войны с Россией советом не забывать, что «Россия не только большое государство, оно почти что часть Света».
К началу XX в. правящая бюрократия России пришла к единодушному мнению (оно формировалось главами военного, внешнеполитического и финансового ведомств, принимавших непосредственное участие в принятии решений по принципиальным вопросам внешней политики) о том, что национальным интересам страны отвечают сложившиеся к этому времени границы империи, территориальное пространство и что задача состоит в «сохранении уже достигнутых Россией пределов, без расширения таковых». Военный министр генерал А. Н. Куропаткин во всеподданнейшем докладе Николаю II, подводившем итоги военных и внешнеполитических успехов Российской империи за последние два века и намечавшем перспективы в XX в., представленном в начале 1900 г., констатировал, что Россия достигла своих естественных границ и не нуждается в новых приращениях территории и населения, которые могут только ослабить ее. Он отрицательно относился даже к присоединению к России Галиции, Прикарпатья и части Польши с украинским, белорусским и русским населением, которое, по его мнению, «вовсе не рвется в подданство России».
Характерно изменение самого менталитета царского военного министра, видевшего движущие силы международных отношений и внешней политики России в XX столетии в успехах ее экономики, создании необходимых условий для роста ее конкурентоспособности «на
[41]
рынках всего Света». В целях обеспечения благоприятных условий для российского промышленного экспорта он считал необходимым обеспечить России свободный выход на океанские просторы через черноморские проливы (т. е. овладеть Босфором), закрепить ее положение на Тихом океане и добиться (мирными средствами) выхода через Персию к Индийскому океану. «Без выполнения этих задач, — полагал Куропаткин, — не может обойтись держава такой мощи, как Россия, готовящаяся в XX столетии приблизиться населением к 400 млн человек».
Вместе с тем на рубеже веков представления о национальных интересах и внешнеполитических задачах Российского государства, как и о методах их осуществления, пересматривались. В начавшейся борьбе за рынки сбыта и раздел сфер влияния Россия была вынуждена принять «правила игры, навязанные промышленно развитыми странами Запада в экономическом соперничестве за раздел мира. Ввиду слабости национального капитализма, отсутствия свободных капиталов и необходимого опыта именно российское государство в лице бюрократического аппарата царского правительства взяло на себя выполнение тех задач, которые были присущи монополистическому капиталу западных стран, финансируя преимущественно за счет иностранных займов формально частные, а фактически государственные предприятия и банки в сопредельных с Россией странах — Иране, Китае, Корее, Монголии (КВЖД, Русско-Китайский и Учетно-ссудный банки, акционерные горнодобывающие, дорожные и т. п. компании). Можно сказать, что завоеванные Россией сферы влияния в сопредельных азиатских государствах удерживались нс столько экономическими, сколько военно-политическими средствами.
Бурные темпы индустриализации и социально-экономической модернизации, в начале XX в. приведшие к социальной напряженности и революции и в то же время к росту экономической мощи российской буржуазии и усилению национализма, выразились в изменении представлений о национальных интересах страны и самой идеологии внешней политики России. Впервые в истории российское общество широко и активно включилось в обсуждение вопросов о будущем России, путях ее развития, ее месте в мировом сообществе.
Участие России в соперничестве великих держав и реальные перспективы возможной общеевропейской войны не могли не отразиться на расширении территориальных притязаний как со стороны правительственных кругов, так и созданных в период первой российской революции политических партий (за исключением крайне правой и левой ориентации) и общества в целом. Провозглашенный П. А. Столыпиным после революции лозунг «Великой России» был расценен либеральными и проправительственными кругами как конструктивная основа общенациональной внешнеполитической программы. Он наполнялся самым различным содержанием, отвечая представлениям и вкусам соответствующих социальных и политических слоев российского общества. Если кадеты видели будущее России в бассейне Черного моря и в обладании Босфором и Дарданеллами, а националисты и неослависты —
[42]
в присоединении к России всех русских, украинских и белорусских земель и превращении ее в лидера и верховного арбитра всех славянских стран и народов, то октябристы и прогрессисты связывали интересы «Великой России» с преобладанием в обширном пространстве восточноевропейского и азиатского регионов, в орбиту которого должны были войти соседние с ней страны и народы. В прессе обсуждались и программные требования присоединения к России Восточной Пруссии, черноморских проливов, турецкой Армении, значительной территории Полыни и т. д. Примечательно, что почти все эти пожелания были учтены царским правительством в начале Первой мировой войны, составляя содержание ноты министра иностранных дел С. Д. Сазонова, направленной союзникам для выработки условий будущего мира.
Однако в России национализм не приобрел такого масштабного и агрессивного характера, как, например, в Германии. Бурные темны модернизации страны, которые привели к дестабилизации социальных и политических структур российского общества, выдвинули на первый план революционную альтернативу общественного развития. Национальный момент играл второстепенную роль, за исключением западных окраин страны — Польши и Финляндии. По существу, условия вхождения в состав России многих народов Северного Кавказа, Закавказья, Сибири, Средней Азии (добровольно-вынужденное вхождение), их уровень исторического развития — вступление в начальный этап формирования современных наций, достаточно гибкая национальная (вернее, наднациональная) политика царского правительства, длительное хозяйственное и культурное взаимодействие с русским и другими народами страны не создавали необходимых условий для развития буржуазного национализма в этих регионах.
Давно вошедшие в состав России народы стремились не к восстановлению своей независимости, а к сохранению гарантированных им Россией прав и привилегий, поскольку с конца XIX в. процесс модернизации страны вызывал изменения в национальной политике царского правительства в сторону ее гомогенизации. Очевидно не случайно, что с 1864 до 1905 г. в империи не произошло ни одного сколько-нибудь значительного восстания нерусских народов. Только после первой российской революции началась социальная и национальная мобилизация нерусских этносов, которая впоследствии стала одной из важнейших предпосылок национальных движений революционного времени. Таким образом, можно утверждать, что в России, в отличие от Австро-Венгрии и Турции, национальные противоречия внутри империи не сказывались на вовлечении России в мировую войну. Исторически сложившееся и на протяжении длительного времени существовавшее многонациональное государство воспитало в великорусском народе этнотерпимость, он не был заражен национализмом и шовинизмом, как это наблюдалось в некоторых западноевропейских странах и что с особой силой проявилось в период кануна и Первой мировой войны.
[43]