Гусарова Л. О. Материалы о деятельности комиссара Временного правительства С. Г. Сватикова за границей

Голоса истории. Материалы по истории первой мировой войны. Сб. науч. трудов. Вып. 24. Кн. 3. — М.: Государственный центральный музей современной истории России, 1999. С. 238-264.

В Музее современной истории России (бывшего Музея революции) хранится значительный массив документов из архива историка-эмигранта С. Г. Сватикова. Часть их относится к 1917 г., когда Сватиков был направлен Временным правительством в страны Западной Европы со специальной мисcией.

Имя С. Г. Сватикова в последнее время все чаще упоминается в исторической литературе, но биографичесие очерки о нем пока отсутствуют. Сведения, приводимые ниже, почерпнуты из материалов ГАРФ (ф. 63 и 324), Архива Дома Плеханова, Музея современной истории России и из публикаций А. Л. Попова (1927 г.) и О. В. Будницкого (1993 г.).

Сергей Григорьевич Сватиков (1880-1942) был, по-видимому, уроженцем Области Войска Донского. Окончив гимназию в Ростове-на-Дону, он поступил на юридический факультет Петербургского университета. Участвовал в студенческом движении, и, вероятно, подвергался преследованиям, что вынудило его продолжать учебу за границей, где он получил диплом доктора философии Гейдельбергского университета. В это время Сватиков сотрудничал в журнале «Освобождение». По убеждениям он был социал-демократом, после раскола РСДРП – меньшевиком. Известно, что весной 1907 г. он встречался с Г. В. Плехановым в Сан- Ремо и по возвращении в Петербург переписывался с ним.

В 1907-1908 гг. Сватиков работал в комиссиях при социал- демократических фракциях 2-й и 3-й Государственной думы по вопросам самоуправления, читал лекции в петербургских рабочих клубах по истории освободительного движения в России, проводил экскурсии для рабочих в музеях Петербурга. В рабочих клубах и профсоюзах Сватиков видел «ячейки открытой партийной организации», высказываясь против возрождения нелегальных

[238]

организаций РСДРП. Печатался в журналах «Былое», «Голос минувшего», «Русское богатство», «Современный мир», «Русская мысль», «Исторический вестник». Наиболее значительные его исторические работы этого периода: «Опальная профессура 80-х», «Общественное движение в России (1700-1895)», «Созыв народных представителей». В 1915-1917 гг. он преподавал на Высших женских курсах в Петербурге.

После Февральской революции Сватиков становится помощником начальника Главного управления по делам милиции. В мае он был направлен за границу, откуда вернулся в сентябре 1917 г. Октябрьский переворот Сватиков не принял и к большевистской политике отнесся отрицательно. В ноябре 1917 г. он сотрудничал на Дону с генералами М. В. Алексеевым и Л. Г. Корниловым, с которым познакомился в 1917 г. в Петрограде (в музее хранится переданная Сватикову визитная карточка Л. Г. Корнилова){1}. 30 января 1919 г. Сватиков приступил к исполнению обязанностей товарища управляющего отделом пропаганды Особого совещания при главнокомандующем вооруженными силами юга России. Рекомендовал его на эту должность известный ростовский предприниматель и общественный деятель Н. Е. Парамонов, с которым Сватиков был знаком еще с гимназических времен. Однако высшие офицеры Добровольческой армии, в частности, генерал А. И. Драгоманов, да и сам А. И. Деникин не могли простить Сватикову его социалистическое прошлое; Сватиков вынужден был вскоре подать прошение об отставке. При помощи В. Л. Бурцева он намеревался наладить в Париже издание антибольшевистских листовок, книг и брошюр, для чего выехал за границу с дипломатическим паспортом Донской республики{2}. Это произошло в феврале 1920 г., незадолго до полного поражения армии Деникина.

В годы эмиграции Сватиков был представителем Русского заграничного исторического архива (Пражского архива) в Париже, печатался в различных эмигрантских изданиях. В 1924 г. в Белграде вышел его главный исторический труд «Россия и Дон (1549-1917 гг.)» под грифом Донской исторической комиссии; Донское казачье войско оплатило Сватикову работу над этой книгой путем

[239]

подписки{3}. Продолжал он изучать и историю общественных движений в России, участвовал в культурной жизни русского зарубежья. В октябре 1934 г. Сватиков выступил в качестве свидетеля и эксперта на Бернском процессе по делу авторства «Протоколов сионских мудрецов», доказывая, что «Протоколы» – фальшивка, изготовленная по поручению заведующего заграничной агентурой П. И. Рачковского.

Встретившись в 1928 г. во Франции с директором Музея революции С. И. Мицкевичем, Сватиков продал ему часть своего архива. Документы Музея современной истории России и ГАРФа, связанные с заграничной миссией Сватикова в 1917 г., являются ценным источником по истории внешней политики Временного правительства. Они характеризуют обстановку в российских дипломатических кругах накануне прихода к власти большевиков, взаимоотношения между русскими политическими эмигрантами и работниками дипломатического корпуса.

В Западную Европу Сватиков был направлен прежде всего для ликвидации заграничной агентуры Департамента полиции и проверки русских дипломатических служб. Перед отъездом за рубеж он получил подробные инструкции. Инструкция министра юстиции П. Н. Переверзева предписывала «произвести полное расследование деятельности русской заграничной агентуры со всеми ее разветвлениями», «выяснить личный состав всех филиалов агентуры, а равно и личности так называемых секретных сотрудников, о коих доносить министру юстиции шифрованными депешами», «допросить, вызвав через посольства, всех бывших служащих агентуры – русских подданных, а из иностранцев, которые пожелают сами дать показания», «приглашать тех русских граждан, которые окажутся… необходимыми для дальнейшего разъяснения дела, пожаловать в Россию для явки к министру юстиции или в Чрезвычайную следственную комиссию…». Сватиков получил полномочия на осмотр подлинных дел в архивах посольств и миссий, которые могут касаться «вспомогательной» деятельности этих учреждений, то есть деятельности в области политического сыска. От персонала этих учреждений Сватиков был

[240]

вправе требовать соответствующих разъяснений. Он должен был выяснить обстоятельства участия агентуры в военном шпионаже и контрразведке, заняться имущественными вопросами и денежными ассигнованиями на агентуру{4}.

В связи с этим Сватиков посетил страны Скандинавии, Англию (май-июнь), Италию, Швейцарию (июль), Францию и снова Англию (август-сентябрь). В ходе поездки он имел встречи с известными политическими деятелями, в частности, с президентом Франции Р. Пуанкаре. В Лондоне выступил с речью на собрании, учредившем новое англо-русское общество под названием «Братство». Собрание проходило под председательством лорда Роберта Сесиля в помещении Палаты общин, в присутствии многих депутатов парламента.

Сохранился экземпляр отчета Сватикова о его миссии, подготовленный для вручения Временному правительству. Частично отчет был опубликован{5}. Общался Сватиков и с представителями российских посольских сфер. Дипломатические работники и военные агенты, назначенные еще до Февральской революции, а их было большинство, по мнению Сватикова, отрицательно относились к свержению царской власти и деятельности Временного правительства. По итогам командировки он написал также книжку «Русский политический сыск за границей» (Ростов-на-Дону, 1918), которая в 1941 г. была переиздана НКВД с грифом «Для служебного пользования»{6}.

Работа по выявлению секретных сотрудников осложнялась тем, что многие из них одновременно работали и на русскую военную контрразведку. Сватиков сообщает, например, о службе в русской контрразведке агента заграничного сыска во Франции Битар-Монена. Туда же стремился попасть бывший в течение семи лет начальником заграничной агентуры А. А. Красильников{7}. Разведывательная агентурная сеть имелась как в нейтральных государствах, так и на территории противников России. Но Сватиков — сторонник участия России в войне до победного конца, разумеется, не хотел раскрывать агентов контрразведки.

[241]

Секретных сотрудников Сватиков допрашивал лично. Были составлены их списки по странам и семь протоколов их допросов в Англии, Швейцарии, Италии, Скандинавии. Агенты были уволены в отставку с выдачей жалования за 2 месяца{9}. В то же время по запросу ЦК партии эсеров было восстановлено доброе имя эсера М.Куриско, заподозренного в сотрудничестве с царской охранкой{10}, сняты обвинения в шпионаже в пользу Германии с М. М. Литвинова и Г. В. Чичерина.

М. М. Литвинов был обвинен в шпионаже в пользу Германии в докладной записке секретного сотрудника департамента полиции и Скотланд-ярда Селиванова, которого допрашивал Сватиков{11}. «Приехав в Лондон, – сообщает Сватиков, – я вскрыл преступную деятельность Н. Селиванова и при этом открыл крайне подозрительную в смысле германского шпионажа деятельность самого Селиванова… По просьбе Литвинова, который жаловался, что он нигде не может найти работы, потому что русское посольство, опирающееся на информацию Селиванова, дает о нем дурные отзывы, я произвел обследование его деятельности… и выдал Литвинову удостоверение для посольства»{12}. Возвращаясь в Россию, Сватиков вновь встретился с Литвиновым в Лондоне, причем выяснилось, что посольство не придало никакого значения удостоверению, выданному Сватиковым.

Литвинов помогал Г. В. Чичерину – секретарю делегатского комитета для содействия возвращению политэмигрантов на родину. Как пишет биограф Литвинова, «главную проблему – финансовую – Чичерин и Литвинов решили сравнительно просто. Отправились к поверенному в делах Временного правительства Набокову и решительно потребовали у него средства посольства в распоряжение делегатского комитета. Набоков вначале сопротивлялся, потом сдался»{13}. Однако Литвинов занимался, кроме того, большевистской пропагандой среди русских солдат и матросов, оказавшихся в Англии.

Что же касается Чичерина, то он старался в первую очередь отправлять на родину большевиков и других эмигрантов, выступавших против участия России в первой мировой войне. Эта

[242]

деятельность Чичерина привлекала внимание английской разведки{14}. Но для Сватикова Чичерин, формально по-прежнему меньшевик, оставался «своим человеком». Специальной телеграммой из Рима Сватиков уполномочил Чичерина на производство дознания в отношении осведомителей заграничного бюро департамента полиции{15}.

Продолжая расследовать деятельность Чичерина, английские власти обнаружили в газете «Колл» статью, в которой он призывал «пролетариат любой страны продолжать борьбу против войны, невзирая на то, ослабляет она или нет чью бы то ни было военную мощь»{16}. 7 августа 1917 г. Чичерин был арестован по обвинению в противосоюзнических и германофильских деяниях. Сватиков выступил в защиту Чичерина, поручив первому секретарю посольства Саблину заявить перед судом, что он, Сватиков, уполномочил Чичерина участвовать в дознании о провокаторах, считая «совершенно вздорным обвинение его в действиях против союзников»{17}. Сложилась парадоксальная ситуация: агент Н. Селиванов следил за Чичериным и Литвиновым, а Чичерин расследовал деятельность того же Селиванова.

Судя по отчету Сватикова, он должен был также выяснить обстоятельства германского проникновения в некоторые течения русской эмиграции{18}. В странах Западной Европы было сосредоточено значительное число русских политических эмигрантов, в основном социалистической ориентации. После Февральской революции и объявления политической амнистии они стремились поскорее вернуться в Россию. Связь с Россией поддерживалась в основном морем, пароходы конвоировались миноносцами – для защиты от немецких мин. Ограничения, которые вводили воюющие страны на въезд и выезд, затрудняли возвращение. Многие эмигранты оказались в отчаянном положении: они бросили работу, распродали имущество, из квартир их выселяли. Представители эмигрантских комитетов нередко обращались к Сватикову, как официальному лицу и человеку близкому по духу, чтобы он помог решить их проблемы.

[243]

Сватиков считал, что Временное правительство несет долю вины за тяжелое положение русских политических эмигрантов. По его мнению, оно усугублялось известной перестраховкой со стороны воюющих держав Антанты, напуганных возвращением части эмигрантов через территорию враждебного государства.

«Я ходатайствовал в свое время, – пишет Сватиков, – не допустить в России г-на В. И. Ульянова-Ленина и пассажиров его поезда, проехавших вместе с ним через Германию. Министр внутренних дел, поддавшись, видимо, влиянию Совета рабочих и солдатских депутатов, не согласился на это. Равным образом, свободно были впущены в Россию два поезда, проехавшие через Германию, снаряженные Цюрихским эмигрантским комитетом. Пропуск в Россию всех этих транс-германских путешественников был величайшей политической ошибкой, более того, несомненным преступлением. За германских путешественников расплатились своими страданиями эмигранты из Швейцарии, Италии, Франции, Англии»{19}.

Будучи в Швейцарии, Сватиков предложил Цюрихскому эмигрантскому комитету представить ему список всех лиц, проехавших через Германию. После нескольких дней раздумий комитет сообщил лишь имена лиц, стоящих во главе поездов. Сватиков был удивлен тем, что ни русская миссия, ни военный агент в Швейцарии не имели списков лиц, проехавших через Германию. Не было этих списков ни в Управлении по делам милиции, ни в Генеральному Штабе в России. Сватиков получил их в Стокгольмском комитете помощи политическим эмигрантам и рекомендовал Временному правительству сделать из них соответствующие выводы. Однако списки и рекомендации Сватикова запоздали: через месяц после его возвращения совершился Октябрьский переворот.

Уезжая за рубеж, Сватиков получил распоряжение Г. Е. Львова уделить внимание русским воинам, которые по тем или иным причинам оказались за границей. В 1916 г. четыре бригады, состоявшие из отборных солдат и офицеров — больше сорока тысяч человек – были направлены на Французский и Салоникский фронты

[244]

как первый состав Русского экспедиционного корпуса. Кроме того, в результате поражений в 1914-1915гг. массы русских военнослужащих оказались в Германии и Австро-Венгрии в плену{21}.

На станции Торнео, перед въездом в Швецию Сватиков посетил три госпиталя, в которых были размещены прибывшие из Австро-Венгрии русские воины, раненые или искалеченные во время войны. Он отметил, что русские госпитали оборудованы значительно хуже, чем госпитали других стран. Раненые не получали почту, не получали газет на родном языке и совершенно ничего не знали о ситуации в России. Вся почта и посылки, адресованные русским воинам, оказавшимися за границей, направлялись в единственный передаточный пункт – в Торнео. Хранились они там под открытым небом, приходили в негодность и в целях санитарной безопасности их приходилось уничтожать{22}.

В Стокгольме Сватиков посетил Русский комитет помощи военнопленным, который занимался проблемами пересылки продуктов, получаемых из России, в лагеря военнопленных в Германии. Посетил он также русских офицеров, доставленных из лагерей военнопленных в госпиталь в Христиании (Осло) для проведения тяжелых операций.

В Англии находилось несколько сот военнопленных, бежавших из плена через Голландию. Они размещались в лагере Льюишем, который также посетил Сватиков, выслушав их благодарность англичанам и русскому военному агенту генералу Ермолову и жалобы на военного агента в Голландии Майера: «Если вам здесь не нравится, – заявил тот, – отправляйтесь назад в Германию»{23}. Везде Сватиков от имени Временного правительства призывал солдат и офицеров выполнять до конца свой воинский долг.

Зная, что во главе русских войск во Франции находятся назначенный Временным правительством генерал Занкевич и политический эмигрант Е. И. Рапп, Сватиков первоначально не предполагал посещать русские лагеря, но по их настоянию все же побывал в лагерях Фельтен и Ла-Куртин. «Я посетил, – вспоминал Сватиков, – лагеря русской дивизии около Лиможа, произвел смотр

[245]

всем частям 3 бригады (5 и 6 полки) и примкнувшей к ней части 1-й бригады, которые восторженно приветствовали Временное правительство и изъявляли готовность идти в бой на любом участке фронта»{24}.

Однако брожение охватило и русские части во Франции. Дело дошло до мятежа в лагере Ла-Куртин, в 1-й бригаде. По словам Сватикова, при встрече с мятежными солдатами «внешний порядок был кое-как соблюден», но когда он обратился к ним с речью, «солдаты смотрели хмуро и недоверчиво, курили, даже стоя в первых рядах»{25}. Волнения начались после того, как во время одной из атак русские солдаты прорвались через неприятельские линии много дальше, чем было приказано, и подверглись жестокому обстрелу со стороны французов. Ситуацию обостряло взаимное незнание языка. Солдаты считали, что о французских солдатах заботятся лучше, что русские – пушечное мясо, истребляемое без всякой жалости французами. Известия о массовом братании на Восточном фронте повлияли на отношение французов к русским солдатам: симпатии сменились враждебностью. Во время встречи с солдатами мятежной бригады обстановка накалилась, и собеседование «могло легко превратиться по отношению к Сватикову, Занкевичу и Раппу в неорганизованный суд толпы»{26}.

Выводы Сватикова сводились к тому, что «в подстрекательстве к неповиновению начальству и Временному правительству мятежной (первой) бригады» участвовали анархисты, большевики, германские агенты и агенты контрреволюционных групп (так Сватиков характеризовал противников Февральской революции – монархистов). Они стремились «путем доведения до абсурда солдатских требований вызвать кровавое столкновение русских солдат с войсками, верными Временному правительству, и особенно с французскими войсками»{27}.

Сохранилась копия рапорта младшего коменданта русских войск в Бресте поручика Б. Морозова полковнику Колонтаеву, который передал рапорт и ряд других материалов Сватикову{28}. Этот документ содержит дополнительные подробности о положении русских воинов за границей. К концу 1916 г. в различных

[246]

французских госпиталях скопилось значительное число больных и раненых русских солдат, в том числе бежавших из плена. В Бресте была собрана целая команда в количестве 500 человек. Они находились в подчинении у местной французской администрации. На почве взаимного непонимания языка часто возникали недоразумения, вызывавшие жалобы и претензии русских. Б.Морозов был назначен в Брест для устранения этих недоразумений. От председателя русской миссии в Бресте француза Де ля Менардьера Морозов узнал, что русских солдат стали отправлять на погрузку военных грузов в Россию, согласно устному распоряжению военного агента графа А. А. Игнатьева. При этом Де ля Менардьер жаловался на их плохую работу и поведение.

Но Морозов установил, что для недовольства своим положением у них были веские основания: «Помещались наши люди в старой фронтовой казарме, в которой никто не жил лет 12-15, причем крыша казармы текла, воздух был постоянно затхлый и сырой, что вызывало частые заболевания в команде. Все солдаты были одеты в штатскую одежду, большинство из них имело только по одной смене белья, почти все были не стрижены, не бриты, имели чрезвычайно неряшливый вид; одно это уже говорило о том, что никто давно не интересовался ими и не входил в их быт – они жили совершенно заброшенными …Выдача продуктов производилась нашим солдатам непосредственно французскими артельщиками, и в результате пища получалась настолько плохая, что наши солдаты заявляли, что в немецком плену их кормили гораздо лучше…». Работы в порту «были чрезвычайно тяжелы: выведенные из терпения, они еще в июле 1916 г. начали открыто протестовать против дурной пищи». Командированный Игнатьевым прапорщик Дорошевский «в течение 3-4 дней действительно улучшил пищу, но за счет своих собственных средств». Между тем, по мнению Морозова, русские солдаты работали производительнее, но труд их оплачивался в четыре раза дешевле. Причиной замены он считал нежелание лиц ответственных за изготовление боевого снаряжения во Франции, «создавать из русских солдат свидетелей тому, что и в каком виде отправлялось в действительности в Россию»{29}.

[247]

Докладывал Морозов и о других случаях ущерба казне, нанесенных при хранении русских военных грузов: «…На зимний период 1916-1917 гг. в Брест было доставлено громадное количество грузов в ящиках и без таковых, все это складывалось русскими солдатами в штабели без всякого руководства и системы прямо под открытым небом, …таким образом, эти многомиллионной стоимости предметы боевого снабжения нашей армии поливались почти беспрерывно… дождями, при этом вода проникала в ящики, а самые грузы подвергались порче. В результате большой процент снарядов, патронов, бомб, автомобилей и других предметов боевого снабжения оказался настолько поврежденным, что посылка их в Россию оказалась совершенно недопустимой; но тем не менее с началом навигации началась усиленная погрузка испорченного груза 30 на пароходы»{30}.

Таким образом, у Сватикова, получавшего подобные сигналы, были все основания для беспокойства и конкретных действий. Однако имелись и объективные причины – масштабность перевозок, неподготовленность транспортной системы, о чем Сватиков не писал{31}. На основании полученных рапортов он направил в Петроград сообщение, утверждая, что А. А. Игнатьев, сосредоточив в своих руках дела по военным заказам, пользовался казенными средствами в корыстных целях, и рекомендовал отозвать его в Россию{32}.

Из текста рапорта Б. Морозова видно, что человеческое достоинство русских воинов унижалось и в других случаях. Например, путем длительных (до 47 дней) арестов (полагалось – не свыше, чем на 30), их подвергали двойному наказанию за один и тот же проступок, назначали на работы, не имевшие никакого отношения к войне. «Пренебрежительное отношение к русскому имени и званию солдата доходило до того, что наших солдат, бежавших из плена и совершивших геройский подвиг (согласно циркуляру по военному ведомству за него награждаются Георгиевскими крестами и медалями), назначали на работы совместно с пленными немцами, что не могло не вызвать возмущения среди солдат».

[248]

Проверка, проведенная Б.Морозовым, возымела некоторое действие: солдат обмундировали в военную одежду, заработная плата стала выдаваться на руки, довольствие улучшилось, но изменить отношение к ним не удалось. Их вообще перестали использовать для погрузки пароходов, заменив местными жителями, которым платили по 6-7 франков в день.

Вряд ли Сватиков сумел при этом разобраться в непростых взаимоотношениях России с союзниками. Война нанесла удар по мировым экономическим связям. Во всех европейских странах изменилось соотношение между экспортом и импортом. До войны Россия меньше, чем Англия и Германия, была связана с внешним рынком: на ее долю приходилось всего 3,5% мирового торгового оборота. Сокращение вывоза хлеба лишало правительство надежных средств для закупок за границей{33}. Уже к осени 1915 г. наличные средства (золотой запас за границей) были правительством исчерпаны, и в период командировки Сватикова закупки велись за счет иностранных кредитов, главным образом английских, французских и др.{34} Выполнение всех заказов России контролировалось союзниками, стремившимися к тому, чтобы новые заказы укладывались в кредитный лимит.

В противоположность отзыву Сватикова о работе Игнатьева начальник морского Генерального штаба России вице-адмирал А. И. Русин дал о ней блестящий отзыв, отметив, в частности, уменье Игнатьева тактично поддерживать у союзников мысль, что, помогая России, они помогают себе. Все вопросы заказов и снабжения Игнатьев решал вместе с министром снабжения, а наиболее важные – с главнокомандующим. «Является крайне важным, – писал Русин, – чтобы и впредь полковник Игнатьев продолжал держать в своих руках все дело сношений с французским правительством по вопросам снабжения…»{35}. Сватиков же основывался на слухах о непомерных тратах, которые позволял себе Игнатьев: «Отлично понимая, что деятельность всякого человека на крупном посту, особенном на таком, где приходится иметь дело с сотнями миллионов рублей, всегда вызывает нарекания, я нахожу, что независимо от результатов расследования… необходимо отозвать

[249]

Игнатьева А. А., ибо общественное негодование и слухи и нем, хотя и подавляемые военной цензурой, начинают достигать степени общественного скандала»{36}.

Вмешательство комиссара Временного правительства в вопросы, выходящие за рамки его компетенции, не могли не вызвать раздражения в дипломатических кругах. Особенно ярко это проявилось в Италии и во Франции. Сватиков жаловался, что некоторые консулы и послы отказывались от встреч с ним, не предоставляли ему затребованную документацию. Исходя из этого, он сделал вывод о враждебности большинства дипломатических ведомств революции и демократии.

Письмо журналиста К.Кетова несколько корректирует этот вывод. Когда Сватиков уезжал из Рима в Неаполь, на проводах присутствовали, наряду с представителями эмиграции, русский посол М.Н.Гирс, почти все сотрудники консульства, представители военной миссии, другие официальные лица. Сватиков выслушал рапорт временного управляющего военной миссией полковника Рейнгардта. Эмигранты преподнесли большой букет роз супруге Сватикова. «Перецеловавшись с эмигрантами, Сватиков предложил Гирсу передать благодарность всем русским гражданам, которые в Италии служат интересам свободной России»{37}. «Неутомимая деятельность Сватикова, — пишет Кетов, — прошла здесь на глазах: он с утра до ночи принимал посетителей, допрашивал скомпрометированных. Сватиков явился живой связью между лучшими элементами за границей и их обновленной Родиной»{38}.

Но и в Италии Сватиков усердно занимался выяснением наличия злоупотреблений в финансово-экономической сфере. Он утверждал, что российское посольство в Риме состоит в значительной степени из реакционеров, «тесно связано с реакционными группами в России и за границей» и «совершенно отрицательно относится к Временному правительству и к революции, считая их явлениями временными, скоро проходящими». В списке реакционеров фигурировали глава военной миссии полковник Волконский, его помощник полковник Родзянко,

[250]

состоящий при посольстве коллежский секретарь Б. В. Янишевский, генеральный консул в Неаполе О. О. фон Визель{39}.

Не найдя общего языка с дипломатическим корпусом, Сватиков с удовольствием общался с представителями русских эмигрантов. Об этом свидетельствует записка «О настроениях посольских сфер в Италии со времени великой российской революции», поданная в июле 1917 г. членами эмигрантского комитета г. Генуи Сватикову, а также его сопроводительная записка к этому документу. Документ составили эмигранты, опираясь на информацию, полученную от С. А. Гончарова, который работал внештатным секретарем российского генерального консульства в Генуе.

Ситуация представляется типичной. Как правило, колонии русских эмигрантов и избранные ими эмигрантские комитеты находились в напряженных отношениях с русскими официальными представительствами за границей. Не стал исключением эмигрантский комитет Генуи. Члены комитета считали, что русские дипломаты в Италии не сумели или не захотели поддержать престиж своего государства, дать необходимое направление общественному мнению, надлежащим образом освещать политические события в России, осуждая все, что делалось в России во имя революции, критикуя новых министров. «…Если с Милюковым здесь еще до известной степени примирялись, то к остальным относились с нескрываемым презрением. Министр-сапожник — кличка, не сходившая с уст представителей этих кругов»{40}. Двоевластие толковалось «как начало распада и гибели России, причем с некоторой долей злорадства. Открыто говорилось, что революция в России устроена на немецкие деньги и вообще является результатом интриг Германии, результатом которых будет сепаратный мир»{41}.

Настроения в посольских сферах самым пагубным образом отражались на позиции итальянской прессы, которая черпала сведения о России из швейцарской и английской прессы. Под их влиянием началась травля русских в Италии и огульное отрицание всего того, что совершалось в России. Почти вся итальянская пресса исключала Россию из состава великих держав, именовала ее

[251]

«неблагодарною предательницей и изменницей, усиленно подчеркивая, что Италия спасла Россию во время варшавского отступления», причем некоторые статьи, «явно подрывающие уважение к России» были почерпнуты из разговоров с лицами, причастными к посольству.

Авторы записки утверждали, что из-за такой позиции посольства итальянское правительство начало реквизировать пушки и автомобили, купленные Россией в Италии. Лишь после этого русский посол «отправился просить и умолять… итальянского премьера наложить цензурную узду на прессу». Он «просил, чтобы итальянские заводы выполняли свои обязательства…»{42}.

Сватиков получил еще один тревожный сигнал — «Материалы о положении российских военных заказов в Италии» на 50 машинописных страницах. К созданию этого документа также приложил руку Гончаров. Принимали участие в его составлении члены генуэзского комитета эмигрантов Чудновский и Шефтель. Главная мысль этого обширного документа: «Вся организация заказов автомобилей и других предметов для нужд войны, за исключением только артиллерии, — сплошное игнорирование 43 русских интересов»{43}.

Авторы не пожалели бумаги и чернил, чтобы доказать свое обвинение. Многие их выводы, на первый взгляд, кажутся весьма убедительными. Они утверждали, что цены на автомобили, поставляемые в Россию, выше, чем для точно таких же автомобилей, поставляемых другим странам. Неустойка в пользу России, в случае невыполнения поставок установлена в 8% — цифра для военного времени с его колебанием цен абсурдная. Договоры российской военной миссии в Италии с ее контрагентами составлены юридически безграмотно. Составители договоров говорят, что деньги эти итальянские, что платит за Россию итальянское правительство. «Это — правда», — признают авторы документа, но напоминают, что позже России придется длительное время платить долги итальянскому правительству. В документе утверждается, что договоры с Россией по поставкам составляли итальянские заводы, то есть заинтересованная сторона, а российская военная миссия

[252]

безропотно их подписывала, без всякой предварительной экспертизы.

Подрядчик Амброзетти нагрузил пароход «Полладерн» таким образом, что 75% ящиков с автомобилями, недостаточно прочно укрепленными, не вынесли качки, и пришли в Лондон совершенно разбитыми. Но контракт с Амброзетти не предусматривал его ответственности. Итальянские офицеры принимали у фирмы «Фиат» для России забракованные автомобили: русская военная миссия сняла с себя ответственность за их дефекты, так как в миссии есть лица, которые «брали взятки за прием всякой дряни»{44}. Сообщалось, что установить факт дачи взяток помог русский офицер А. А. Малинский, который входил в состав приемочной комиссии наряду с итальянскими офицерами; ему якобы также предлагали взятку за то, чтобы он не выезжал в Турин{45}.

С. Г. Сватиков, получивший во время своего визита в Италию в июле 1917 г. обе записки от генуэзского эмигрантского комитета, принял сторону последнего. Не имея возможности разобраться досконально в ситуации, изложенной в записках, можно отметить их известную тенденциозность. Таковы, например, рассуждения о русской армии: «…Неужели миссия полагает, что в русской армии нет знающих и честных офицеров? Да, их не было в армии старого режима, подавлявшей революционное движение 1905 г. Но обновленная российская революционная армия имеет их множество»{46}.

Следует также иметь в виду, что во время мировой войны Россия испытывала острую нужду в автомобилях, которые, в основном, импортировались из США. Во Франции и Италии было заказано всего лишь 1045 автомобилей. Генерал П. И. Секретарев, стоявший во главе закупочной комиссии, подчеркивал, что приобретение автомобилей было чрезвычайно выгодным для России, так как их покупали со скидкой от 4 до 33% против прейскурантной цены мирного времени{47}.

В нашем распоряжении есть целая серия документов, которая позволяет выслушать мнение и противоположной стороны — русской военной миссии в Италии.

[253]

Еще в марте 1917 г. поручик Малинский подавал жалобу на члена русской военной миссии Шостаковского. Она была проверена полковником Родзянко и не подтвердила подозрений. Приемка заказов России в Италии действительно проводилась комиссией, состоявшей из итальянцев, но принимала она готовую продукцию с той же тщательностью, что и для итальянской армии. Условия рынка заставляли комиссию принимать автосамоходы с некоторыми недочетами, например, из-за сырого леса, однако это же делалось и для итальянской армии. Кроме того, любой принятый автосамоход для России мог быть неожиданно конфискован итальянским правительством, следовательно, недобросовестная приемка могла быть проверена через несколько дней на итальянском фронте{48}.

Намеки на то, что грузовики для России дороже, чем для итальянской армии, оказались несостоятельными; причем Шостаковскому удалось в нескольких случаях снизить цены. Только претензии к упаковке автомобилей могут показаться в какой-то мере правильными; в дальнейшем была найдена более удобная форма упаковки автомобилей в разобранном виде{49}.

Волконский, ознакомившись с материалами расследования, пришел к выводу, что все обвинения в адрес Шостаковского основаны на добросовестном заблуждении Малинского. С этим выводом согласился русский военный агент в Италии полковник Энкель.

Но Малинский и вставший на его сторону эмигрантский комитет, продолжали раздувать скандал, объединив свои усилия с эмигрантским комитетом Рима. Дело получило широкую огласку; корреспондент Петроградского телеграфного агентства в Италии К. Кетов под влиянием публикаций в итальянской прессе послал 11 мая 1917 г. в Петроград секретную телеграмму о «наглом грабеже и злоупотреблениях русской миссии в Риме»{50}.

В июне 1917 г. начальник Главного военно-технического управления в Петрограде представил военному министру доклад о необходимости командировать в Италию для расследования этого дела военного инженера генерал-майора А. Гескета. В дальнейшем он должен был наблюдать за выполнением заказов для нужд

[254]

русской армии (по времени это совпало с приездом С. Г. Сватикова в Италию).

Но комиссия из Петрограда, в составе которой работал профессиональный юрист полковник Лисовский, также не нашла никаких фактов мздоимства, казнокрадства или взяточничества. Никаких документов не представил и Малинский, который постоянно повторял: «Все найдется в делах управления»{51}. По распоряжению Сватикова русская военная миссия разрешила Шефтелю, Шебедову и корреспонденту Кетову самостоятельно знакомиться с интересовавшими их делами управления, снимать копии с документов. Работала эмигрантская комиссия с 9 августа по 17 октября 1917 г. (кстати, за эту работу они получили деньги из средств русского посольства в Италии из расчета 1800-2800 лир в месяц){52}. Но ничего серьезного, что могло бы быть представлено в качестве обвинительного материала, найдено не было.

Нельзя не отметить, что все вышеописанные события не могли не отразиться на внутренней жизни и работе персонала русской военной миссии в Италии. Офицеры и чиновники миссии находились в состоянии нервного напряжения, Волконскому приходилось отбирать у некоторых из них револьверы «во избежание возможных скандалов и несчастий»{53}. Малинский же, чувствуя поддержку эмигрантского комитета, отказался исполнить приказ Волконского о выезде в Россию (позже и Малинский, и Шостаковский все же были отозваны в Петроград).

Сватиков, поддержавший позицию Малинского и эмигрантского комитета, распорядился уволить Волконского. Однако вскоре Волконский был восстановлен в должности распоряжением из Петрограда, а действия Сватикова были признаны незаконными{54}.

Автор «Заключения по расследованию дела Шостаковского-Малинского» полковник Лисовский не только изложил свое понимание конфликта, но и проанализировал причины, породившие его. Этот анализ представляется достаточно объективным и глубоким. Большое место заняли в заключении характеристики участников конфликта. Поручик Малинский приехал в Рим в начале

[255]

сентября 1916 г. Его командировка была результатом просьб штабс-капитана Шостаковского, очень перегруженного работой. Как видно из рапорта самого Малинского, он ехал в Италию уже достаточно предубежденным против будущего своего начальника, получив о нем негативную информацию в Петрограде от людей, недолюбливавших Шостаковского из-за его тяжелого характера.

В главном военно-техническом управлении в Петрограде Шостаковского считали безукоризненно честным работником, обладающим энергией и знаниями. Недостатки его не имели ничего общего с нечестностью, но вредили ему самому, создавая ему врагов и недоброжелателей. Это — болезненное самолюбие, полное отсутствие снисходительности к ошибкам подчиненных, привычка высказывать свои мнения о них в резкой форме. Малинский не оправдал надежд Шостаковского. Очень быстро последний заметил недостаточную подготовку Малинского в техническом отношении и высказал ему это в категоричной и обидной форме.

Но Малинский оказался весьма самолюбивым и честолюбивым человеком. Решив воспользоваться атмосферой революции, «он повел свою агитацию против штабс-капитана Шостаковского в совершенно других размерах, превратив прежние мелкие служебные пререкания в борьбу за интересы Родины и народа»{55}.

Дело было передано бывшим политическим эмигрантам, которые решили использовать его в целях политической борьбы для доказательства злоупотреблений со стороны представителей старого режима. Лисовский указывает на то, что Сватиков знал о неблаговидных делах Гончарова в России (Гончаров растратил крупную сумму денег своих доверителей и бежал от суда за границу). Несмотря на это, Сватиков посчитал Гончарова хорошим человеком, а его информацию заслуживающей внимания. Видимо, будучи социал-демократом, Сватиков считал всех, причастных к «старому режиму» врагами революции, демократии и России. От Гончарова и эмигрантского комитета он получил ту информацию, которую хотел услышать, и безоговорочно поверил в ее правдивость.

[256]

В комплексе документов, посвященных «злоупотреблениям» посольских сфер в Италии, интересна характеристика Волконского. Эмигрантский комитет характеризует его как «человека, возможно, и честного», но занятого религиозными исканиями и совершенно не осведомленного в делах миссии. «Кроме того, его умственный уровень настолько ниже среднего, что осведомление с целым рядом вопросов является для него совершенно непреодолимым препятствием»{56}.

Совершенно иначе характеризовал Волконского Лисовский, утверждавший, что тот «произвел колоссальную работу», несмотря на ограниченное число служащих, малую опытность в деле заказов, отказы из Петрограда командировать к нему офицеров-сотрудников, он сумел снабдить русскую армию значительным количеством военных материалов, удачно размещая заказы. Ошибки его не касались чего-либо существенного. «Кристально чистый, всегда корректный, воспитанный и деликатный, он умело вел все сношения с итальянским правительством, пользуясь в Риме заслуженным уважением», которого не поколебал шум, поднятый эмигрантами и Сватиковым «в интересах политической борьбы»{57}.

В результате судебно-следственная комиссия по делу Шостаковского-Малинского признала все дело основанным на голословных обвинениях, не обнаружив никаких данных о злоупотреблениях. Отмечалось, что Малинский сам совершил ряд воинских преступлений. В связи с этим против него, против членов эмигрантского комитета и против Сватикова, превысившего свои полномочия, предлагалось возбудить судебное преследование{58}.

Передавая заключение Лисовского в Музей революции, Сватиков снабдил его обширным комментарием, из которого видно, что с выводами следствия он не согласился даже по прошествии длительного времени. Он остался убежден в виновности Шостаковского, в бесхарактерности Волконского, в правоте Малинского и эмигрантского комитета и, естественно, в собственной правоте. Все основные пункты обвинения подтвердил будто бы российский генеральный консул К. Пустошкин, допрошенный Сватиковым. Он привел «…потрясающий пример

[257]

беседы своей с помощником капитана парохода, грузившегося для отправки в Архангельск русских военных грузов. «Слышите, слышите, — воскликнул этот итальянец, хватая за руку русского генерального консула, наблюдавшего за погрузкой, — я — погибший человек, я не увижу моей жены и детей… Слышите ли Вы. как автомобили болтаются в своих ящиках? Хороший груз так не упаковывают. Наш пароход будет потоплен, прежде чем дойдет до своего порта…». Из его слов вытекало, что недобросовестные поставщики грузили пароходы никуда не годным ломом, зная заранее, что пароход будет потоплен германской миной, непременно будет потоплен. Пустошкин был в ужасе, потому что пароход этот действительно не дошел до Архангельска и был потоплен… Выходит, что во время войны преступная шайка из недобросовестных поставщиков-иностранцев и русских предателей-мздоимцев сообщала врагу маршрут и время прохода пароходов, груженных ломом, дабы скрыть таким образом следы преступления», — заключал Сватиков{59}. Узнав о погрузке нового парохода, которому также предсказывали, что он будет потоплен, Сватиков обратился в английское адмиралтейство с просьбой изменить маршрут.

Следует иметь в виду, что организация перевозки грузов в Россию представляла труднейшую задачу для русского правительства, вследствие слабости собственного флота, ограниченности коммерческого тоннажа, который можно было зафрахтовать, и трудностей пути. Охрану в пути нес английский военный флот. Попытки передать все русские торговые суда Адмиралтейству, создавшему для этого Добровольный флот с русским составом экипажей, наталкивались на сопротивление англичан. Когда Совет министров принял решение усилить Добровольный флот за счет покупки за границей новых судов и об этом было сообщено в Лондон, английское правительство вежливо отказало в валюте, заявив, что существующее положение с перевозками исключает необходимость покупки судов{60}.

Во Франции Сватиков побывал позже, чем в Италии. Ситуация с обвинениями в адрес А. А. Игнатьева очень напоминает

[258]

инцидент в Италии. «Меморандум по вопросу о положении дел заготовления предметов боевого снаряжения и вооружения во Франции», поданный Сватикову группой офицеров 8 сентября 1917 г., содержит сведения о положении с военными закупками России за границей, по мнению авторов, хаотическими, так как ими занимались не специалисты, а военные агенты, в распоряжении которых оказались «колоссальные кредиты»{61}.

Действительно, вокруг военных закупок было много ажиотажа, всякого рода дельцы выступали с мошенническими предложениями о продаже оружия{62}. Та же следственная комиссия из Петрограда, которая расследовала дело Шостаковского- Малинского, работала во Франции еще до приезда туда Сватикова. После того, как по возвращении в Петроград он доложил Временному правительству о злоупотреблениях с военными заказами за границей, предполагалось создать еще одну комиссию.

А. А. Игнатьев, русский военный агент во Франции в 1912-1917 гг., а впоследствии генерал-лейтенант Советской армии — личность широко известная. После Октябрьской революции он встал на сторону Советской власти и помог сохранить для СССР денежные средства, принадлежавшие России и вложенные во французские банки. Его воспоминания «Пятьдесят лет в строю» содержат интересные сведения о жизни во Франции, о том, как обстояли дела с военными поставками в Россию во время первой мировой войны. «Мне казалось, — писал Игнатьев, — что война требует жертв всякого рода и что союзный агент, живший за счет французского военного займа, должен показать пример экономии в расходовании казенных средств. Глядя иногда на разрушение созданного с такой любовью своего парижского гнезда, я утешал себя мыслью, что не затрачиваю на себя и свою работу ни одного русского рубля»{63}.

Вот что он сообщал о своей встрече с С. Г. Сватиковым: «Из России был прислан… некий Сватиков… В первый же день своего приезда он устроил мне, правда, хоть и телефонный, но все же грозный разнос. Оказалось, что, заранее против меня настроенный, он по приезде в Париж, прямехонько с вокзала, направился в мою канцелярию… Была суббота,… дежурный офицер… наотрез

[259]

отказался пропустить в мой служебный кабинет неизвестного ему толстенького штатского господинчика, несмотря на то, что тот назвал свою фамилию.
— Как же вы смеете не знать, кто такой Сватиков? Это не канцелярия, а монархическое контрреволюционное гнездо! — свирепо разносил незнакомец дежурного.
— Завтра воскресенье, — заявил мне после неприятного объяснения именовавший себя комиссаром Временного правительства незнакомец, — благоволите дать распоряжение вместо обедни всем собраться на митинг, на котором я произнесу речь…
Публичные выступления явно не удавались Сватикову.
— Чего его слушать? — неожиданно раздался возглас из солдатской толпы, когда этот оратор с большим красным бантом в петлице изливал свою душу перед солдатами. — Гони с трибуны этого «паликмахтера».
— Какой он тебе «паликмахтер»? Это же комиссар! — вступились за Сватикова другие солдаты.
— Врет он! Клянусь богом, врет! Еще намедни он мне в Париже волосы стриг! — не унимался сватиковский оппонент.
Зато в закулисных интригах Сватиков показал себя мастером, и я не без удивления прочел в опубликованном им же донесении Временного правительству о том, что, по словам, якобы слышанным им от моего родного брата, я-то и являлся «главой монархического заговора в Париже»{64} (П. А. Игнатьев был представителем российской армии при Международном бюро по контрразведке).

В изображении Игнатьева Сватиков выглядит карикатурной фигурой. Можно сравнить с этим описанием другую характеристику — из письма Н. Е. Парамонова к А. И. Деникину. «Я Сватикова знаю 23 года, знаю все его недостатки, к сожалению, может быть, и немалые, но знаю и положительные его качества, и последние заставили меня обратиться к нему с просьбой помочь мне организовать отдел пропаганды Добровольческой армии… Знаю Сватикова давно, как энергичного настойчивого работника, знакомого с организацией правительственных учреждений, как порядочного знатока истории и государственного права, вопросов политических и партийных

[260]

взаимоотношений, социал-демократа по убеждениям, человека, имеющего в демократических слоях определенную марку, стоящего, безусловно, на платформе Единой России, горячего сторонника крепкой власти и применения, где нужно, самых решительных мер». Парамонов считал, что, отталкивая от себя людей, подобных Сватикову, Белое движение обрекает себя на неуспех{65}.

Пребывание Сватикова во Франции завершило его заграничную миссию. Сватиков вспоминал, что его встречи с группой русских офицеров в Париже во главе с полковником Колонтаевым, подавших ему рапорты о злоупотреблениях по приемке и доставке военных заказов во Франции, к которым, по их словам, был причастен Игнатьева, происходили тайно, так как они опасались действий контрразведки, подчиненной брату Игнатьева. Однако участники собрания все же были выявлены контрразведкой и подвергнуты гонениям. Должность младшего коменданта русских войск в Бресте, которую занимал поручик Б. Морозов, была сокращена. Полковник Колонтаев без объяснения причин отозван в Россию. Браковщик Цитовеч уволен со службы{66}. Возвращаясь в Россию, Сватиков предпринял меры предосторожности, чтобы сохранить собранные им документы. В письме, направленном министру внутренних дел Временного правительства А. М. Никитину, он сообщил, что в поезде заметил слежку и поэтому секретные бумаги переложил в карманы, а деньги, около 10 тыс. франков, в сумку. Во время остановки поезда в Марселе сумка была похищена. Сватиков сделал заявление об этом в полицию. Вскоре сумка была доставлена в Ниццу и возвращена владельцу, но оказалось, что крупные суммы денег похищены, а вещи искромсаны. Сватиков считал, что похититель пытался этим выразить свою ярость по поводу отсутствия в сумке документов{67}.

Отчет Сватикова о своей заграничной миссии, письма, написанные им министрам, содержали по большей части рекомендации Временному правительству. Он ставил вопросы о необходимости немедленного замещения вакантных должностей послов в Англии, Норвегии, Швейцарии; обращал внимание на тяжелое материальное положение русских миссий, сотрудники

[261]

которых из-за малых окладов и дороговизны вынуждены переезжать с квартир в меблированные комнаты и номера гостиниц; «давая мизерное жалование нештатным служащим и поручая им, за неимением штатных служащих, доверительные дела, дипломатическое ведомство провоцирует этих нештатных служащих на предательство и выдачу тайн тем, кто за это заплатит»{68}.

Затронут был также вопрос о положении русских воинов, раненых и военнопленных. Рекомендовалось отметить русскими военными наградами офицеров союзнических войск, которые соприкасались с русским воинским контингентом за границей, медперсонал госпиталей, где лечились раненые: ордена, писал Сватиков, были пожалованы «на бумаге» — «в то время, когда почти все русские офицеры были украшены разными французскими знаками отличия. Россия производит впечатление весьма неблагодарного государства»{69}.

Комплекс материалов и документов С. Г. Сватикова рельефно обнажает некоторые проблемы развития российского общества в период первой мировой войны. Одна из них — проблема обновления властной элиты после Февральской революции, породившая неспрогнозированные конфликтные ситуации. Они, в свою очередь, способствовали обострению общего кризиса, в котором находилась в 1917 г. Россия. Исходом из этого кризиса стал приход к власти большевиков.

Несомненный интерес представляют эти материалы для характеристики самого С. Г. Сватикова — представителя русской демократической интеллигенции, на короткий период оказавшейся у кормила правления.

Примечания:

{1} ГЦМСИР, 38321/66.

{2} Там же, 38321/57.

{3} Раев М. Россия за рубежом. М., 1994, с. 106.

{4} ГАРФ, ф. 324, оп. 2, д. 19, л. 5-5 об., 10.

{5} Там же, ф. 324, оп. 1, д. 1; Попов А. Л. Дипломатия Временного правительства в борьбе с революцией // Красный архив, 1927, кн. 1 (20). Сведения из этой части отчета Сватикова о деятельности русских

[262]

монархистов за границей использованы в кн.: Иоффе Г. З. Великий Октябрь и эпилог царизма. М., 1987.

{6} Будницкий О. В. «Большевистский Карфаген» должен быть разрушен…». Письмо С. Г. Сватикова В. Л. Бурцеву // Отечественная история, 1993, № 2, с. 149.

{7} ГАРФ, ф. 324, оп. 1, д. З, л. 135.

{8} Аптекарь П. Агенты и резиденты // Родина, 1993, № 8-9, с. 41.

{9} ГАРФ, ф. 324, оп. 1, д. 3, л. 135.

{10} Там же, ф. 324, оп. 2, д. 45, лл. 14а, 15.

{11} Там же, ф. 324, оп. 1, д. 1, л. 20.

{12} Там же, ф. 324, оп. 1, д. 1, л. 28.

{13} Шейнис З. Максим Максимович Литвинов: революционер, дипломат, человек. М., 1989, с. 111.

{14} Зарницкий С., Сергеев А. Чичерин. М., 1966, с. 49.

{15} ГАРФ, ф. 324, оп. 1, д. 1, л. 104.

{16} Зарницкий С., Сергеев А. Указ.соч., с. 50.

{17} ГАРФ, ф. 324, оп. 1, д. 1, л. 105.

{18} Там же, ф. 324, оп. 1, д. 3, л. 1.

{19} Там же, ф. 324, оп. 1, д. 1, л. 88.

{20} Аптекарь П. Указ.соч., с. 98.

{21} Жданов Н. Русские военнопленные в мировой войне 1914-1918 гг. М., 1921, с. 68.

{22} Там же, с. 346.

{23} ГАРФ, ф. 324, оп. 1, д. 1, л. 49.

{24} Там же, л. 57.

{25} Там же, л. 60.

{26} Там же, л. 62.

{27} Попов А. Л., Указ. соч., с. 28. См. также: Лисовский Ю. Лагерь Ля-Куртин (Русская революция во Франции) // Архив русской революции, т. 17. М., 1993.

{28} ГЦМСИР, 38321/78, 80.

{29} Там же, 38321/80, л. 3-4, 6-8.

{30} Там же, л. 9.

{31} Сидоров А. Л. Отношения России с союзниками во время первой мировой войны // Исторические записки, 1945, т. 15, с. 157-158.

{32} ГАРФ, ф. 324, оп. 1, д. 3, л. 45.

{33} Сидоров А. Л., Бовыкин В. И., Волобуев П. В. Экономические и социальные проблемы первой мировой войны // Первая мировая война. М., 1968, с. 184.

[263]

{34} Сидоров А. Л. Экономическое положение России в годы первой мировой войны. М., 1973, с. 278.

{35} Сидоров А. Л. Отношения России с союзниками…, с. 149.

{36} ГАРФ, ф. 324, оп. 1, д. 1, л. 72.

{37} ГАРФ, ф. 324, оп. 2, д. 26, лл. 1-3.

{38} Там же.

{39} Попов А. Л. Указ.соч., с. 29.

{40} ГЦМСИР, 38321/82, лл. 1,2.

{41} Там же, л. 3.

{42} Там же, л. 8.

{43} Там же, 38321/83, л. 1.

{44} Там же, лл. 4, 7-8, 11-12.

{45} Там же, л. 45.

{46} Там же, л. 15.

{47} Сидоров А. Л. Экономическое положение России…, с. 255.

{48} ГАРФ, ф. 324, оп. 1, д. 1а, лл. 123-125.

{49} Там же, л. 126.

{50} ГЦМСИР, 38321/73, л. 2.

{51} Там же, л. 4.

{52} ГАРФ, ф. 324, оп. 1, д. 1а, л. 72.

{53} Там же, л. 5.

{54} Там же, л. 6.

{55} Там же, л. 9.

{56} ГЦМСИР, 38321/83, л. 47.

{57} Там же, л. 14.

{58} Там же, лл. 14-15.

{59} Там же, к №38321/72, лл. 3-4.

{60} Сидоров А. Л. Отношения России с союзниками…, с. 151.

{61} ГЦМСИР, 38321/79, лл. 2-3.

{62} Сидоров А. Л. Экономическое положение России…, с. 260.

{63} ГЦМСИР, 38321/80, л. 10.

{64} Игнатьев А. А. Пятьдесят лет в строю. М., 1983, с. 352, 642-643.

{65} ГАРФ, ф. 324, оп. 1, ед. хр. 31^г, л. 26.

{66} ГЦМСИР, к № 38321/81, лл. 1-4; 38321/81, л. 1.

{67} ГАРФ, ф. 324, оп. 2, д. 45, лл. 23-24.

{68} ГАРФ, ф. 324, оп. 1, д. l, лл. 40-42.

{69} Там же, л. 59.

[264]