Кожевин В. Л. К истории одного «сражения» на Русском фронте Первой мировой

Казаки и горцы в годы Первой мировой войны: материалы Всероссийской научной конференции с международным участием (Ростов-на-Дону, 18–19 сентября 2014 г.) / отв. ред. акад. Г. Г. Матишов. — Ростов н/Д: Изд-во ЮНЦ РАН, 2014. С. 291-294.

Среди многочисленных случаев братания между солдатами враждовавших армий времен Первой мировой войны события марта 1915 г., произошедшие в немецком городе Мемеле (современная Клайпеда), с точки зрения их масштаба и последствий нельзя не признать исключительными. Одновременно они как в фокусе отобразили типические черты фронтовой повседневности и основное содержание процессов, характерных для этого периода истории русской армии.

Этот казус случился в начале весны 1915 г., когда русская армия еще не испытала горечи оставления больших пространств своей территории под натиском превосходивших сил противника, а ее вожди не теряли надежды на новое вторжение в Восточную Пруссию. Командование Северо-Западного фронта подготовило операцию по захвату немецкого города Мемеля (нынешняя Клайпеда). Казалось, все было предусмотрено штабными работниками, однако они никак не могли представить себе, что первоначальный успех обернется почти поголовным разложением наступавших на город частей.

Поход начался успешно. Вступив 4 марта в соприкосновение с противником, русские части быстро заставили его отойти к Мемелю. 5 марта около 10 часов вечера передовые подразделения сводного отряда генерал-майора А. С. Потапова ворвались в город. На улицах открылась интенсивная стрельба (стреляли даже из окон домов); завязались жестокие рукопашные схватки{1}. Начальник отряда приказал оставить город и подвергнуть его артиллерийскому обстрелу. За ночь немецкие войска покинули Мемель, а утром депутация горожан вышла навстречу русским, изъявляя покорность.

Отряд генерала Потапова, насчитывавший до 10 тыс. чел., отличался довольно пестрым составом. В него входили: батальон 270-го Гатчинского пехотного полка, семь сотен казаков и пограничников, артиллеристы при восьми орудиях, морской батальон и солдаты дружин ополчения{2}. Окрыленные успехом, русские части вступили в Мемель, а уже вечером были «потревожены» германскими ландштурмистами. В форме, но без оружия группами по 10-15 чел. немцы стали просачиваться в расположение русских, подходили к победителям и угощали их спиртным. Такой прием со стороны противника пришелся по душе ополченцам, которые составляли большую часть отряда — около 6 тыс. ратников. Не отказался от угощения и строевой батальон, сформированный из моряков 1-го Балтийского флотского экипажа. Согласно информации, полученной высо-

[291]

копоставленным офицером, капитаном 2-го ранга В. М. Альтфатером, батальон «в боях участвовал и вел себя хорошо до второго вступления в Мемель, где перепился и стал невозможным»{3}.

Начальник сводного отряда приказал брать в плен незваных гостей, но русские и немецкие солдаты уже были крайне пьяны. Ландштурмисты буквально наводнили город — по оценкам очевидцев их собралось здесь около 3 тыс. чел. — и выполнить приказ командира русским оказалось не под силу. Тогда обескураженный подобным поворотом событий генерал Потапов вывел на ночь свои войска из Мемеля. 7 марта русский отряд вновь занял город, однако все повторилось сначала: немцы драться не хотели, и пьяная вакханалия продолжалась. Вечером генерал сообщал в штаб Двинского военного округа: «Противник напаивает мои части, которые и так твердостью не отличаются, и для восстановления порядка мне лично впервые в жизни пришлось расстрелять ополченца»{4}. Потапову в третий раз пришлось распорядиться об оставлении Мемеля.

На другой день в городе наблюдалась та же картина. До предела расстроенные и деморализованные русские войска окончательно покинули Мемель 10 марта, когда обозначилось обходное движение частей германской 10-й армии, создававшее угрозу окружения. Причем, как сообщал в Ставку командующий Отдельным корпусом жандармов В. Ф. Джунковский, при отступлении «было потеряно четыре пулемета и оставлено в городе без вести пропавшими и пьяными 200 людей»{5}.

История бесславно завершившейся операции на границе с Восточной Пруссией предоставляет достаточно ценный материал для размышлений по поводу характера отношений нижних чинов и офицерства русской армии в условиях мировой войны. Первый аспект непосредственно отображает механизм функционирования патерналистской модели взаимодействия командного состава и солдатских масс. Дело в том, что данная модель предполагала осуществление серьезного социального контроля старших над младшими, «опекунов» над «опекаемыми». Снижение требований, подкрепленных угрозой наказания, либо, напротив, усиление контроля, вплоть до надзора за последними мелочами быта и поведения, влекли за собой разбалансировку традиционной системы отношений между командирами и подчиненными. В данном случае имел место вариант, когда контроль начальства был заведомо недостаточен. Генерал Потапов в ходе расследования причин неудачно завершившейся операции был вынужден признать: «Части не дисциплинированы, офицеров мало, и авторитетом не пользуются прапорщики, конечно; всё это вызвало мародерство и пьянство. Дисциплина заметно каждый час падала»{6}.

Среди офицеров особенно отличился командир батальона моряков капитан 2-го ранга Пекарский. По информации того же Джунковского, он допустил повальное пьянство среди подчиненных еще при следовании батальона из Петрограда в Либаву. Сам же при взятии Мемеля, сказавшись больным, передал командование матросами капитану по адмиралтейству Никулину. При

[292]

отступлении из города командир моряков, следовавший с походной кухней, в результате «аварии» был обрызган содержимым походного котла. Наутро, «облитый капустой и жиром, капитан Пекарский… в нетрезвом виде являлся начальнику отряда, коим и был отчислен от командования батальоном»{7}.

Другим важным аспектом данной проблемы оказывается вопрос об отношении к противнику, вопрос об образе врага, существовавшем в сознании солдатских масс. Общий взгляд на проблему восприятия противника довольно убедительно обосновала Е. С. Сенявская. Она пишет о наличии двух вариантов этого образа. «Первый, “глобальный”, сформировавшийся под воздействием пропаганды, включал в себя, — отмечает исследовательница, — представления о враждебном государстве или блоке государств; второй, “бытовой”, возникал в результате непосредственного общения с лицами из противоположного лагеря — военнопленными и интернированными, неприятельскими солдатами в бою и мирным населением оккупированных территорий. На изменение образа врага влияли такие факторы, как продолжительность войны, ход и характер боевых действий, победы и поражения, настроения на фронте и в тылу, причем более мобильным был второй образ»{8}.

Конечно, сама по себе жестокость войны, массированная антигерманская пропаганда оставляли глубокий след в сознании воинов. И все же «бытовой» образ врага не был наделен столь одиозными чертами, чтобы препятствовать вначале спорадическому (братание в Мемеле, праздничные братания на фронте 1914-1916 гг., а позднее в 1917 г.) и массовому возникновению ситуаций «замирения» русских солдат с противником. Впрочем, доброжелательность поведения в отношении немцев во время братания имела свои пределы. Например, распивая спиртное вместе с германскими ландштурмистами, русские солдаты были не прочь и пограбить горожан в богатом Мемеле.

В данном контексте особенно проблематичным оказывается однозначное решение проблемы причин, вызывавших братания на Русском фронте до весны 1917 г. В современной историографии выводы о том, что братания в первую очередь были следствием усталости солдат от войны, либо по большей части выступали результатом происков германского командования, стремившегося разложить дисциплину в войсках противника или осуществить разведку его позиций, представляются недостаточно убедительными, поскольку не могут служить объяснением многих фактов и обстоятельств фронтовой повседневности. В данной связи оказывается довольно плодотворным поворот исследователей к анализу особенностей праздничной культуры русского крестьянства, которая и воплотилась в поведении солдат на войне. В частности, А. Б. Асташов, справедливо подчеркивая по преимуществу стихийный характер братаний до революции 1917 г. и совпадение этой практики с Пасхой и Рождеством во временном отношении, обращает внимание на сходство ритуальных действий и эмоциональных проявлений у русских солдат в моменты братаний с характером поведения православных, отмечавших главные религиозные праздники в мирных условиях{9}.

[293]

Мемельский казус, однако, открывает перед нами более сложную картину. Ведь по существу русские солдаты «отпраздновали» протестантскую Пасху, нарушив при этом сорокадневный православный пост. Дело в том, что лютеранская Пасха пришлась в 1915 г. на 9 марта по юлианскому летоисчислению, а православная Пасха на 22 марта. Возникает вопрос: почему же немцы начали спаивать русских несколько ранее — начиная с 6 марта? Думается, что ситуация объясняется следующими обстоятельствами. Во-первых, возвратившиеся в Мемель уже после его сдачи немецкие солдаты, судя по историческим документам, принадлежали к категории ландштурмистов второго призыва{10}. А это означало, что их возраст составлял 39 лет и выше. Солдаты, относившиеся к данной категории запасных, в военное время предназначались лишь для службы в тылу, а также для охраны границ. Очевидно, что желание отпраздновать Пасху в родном городе пересилило у людей, довольно условно считавшихся военными, и требования воинской дисциплины, и страх перед врагом. Что же касается сорокадневного поста, то у лютеран его соблюдение является делом добровольным.

Если действия немецких ландштурмистов в данном случае представляется более или менее понятными, то этого с абсолютной уверенностью нельзя сказать о поведении русских солдат. Таким образом, принимая во внимание особенности событий марта 1915 г. в Мемеле, можно заключить, что исследователям еще предстоит, как минимум, скорректировать свои объяснительные конструкции применительно к феномену братаний на Русском фронте Первой мировой войны.

Примечания:

{1} Российский государственный военно-исторический архив (далее — РГВИА). Ф. 1932. Оп. 3. Д. 129. Л. 250-255.

{2} Российский государственный архив военно-морского флота (далее — РГА ВМФ). Ф. 1. Оп. 1. Д. 12. Л. 94.

{3} Там же.

{4} РГВИА. Ф. 1932. Оп. 3. Д. 129. Л. 233-234.

{5} Лемке М. 250 дней в царской Ставке (25 сент. 1915 — 2 июля 1916). Пг., 1920. С. 571.

{6} РГВИА. Ф. 1932. Оп. 3. Д. 129. Л. 236.

{7} Лемке М. Указ. соч. С. 571.

{8} Сенявская Е. С. Образ врага в сознании участников Первой мировой войны // Вопросы истории. 1997. № 3. С. 145.

{9} Асташов А. Б. Братания на Русском фронте Первой мировой войны // Новый исторический вестник. 2011. № 8.

{10} РГА ВМФ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 12. Л. 91.

[294]