Лихарев Д. В. Константинополь и проливы как военные цели России в работах американских историков

Россия в годы Первой мировой войны, 1914–1918: материалы Междунар. науч. конф. (Москва, 30 сентября — 3 октября 2014 г.) / отв. ред.: А. Н. Артизов, А. К. Левыкин, Ю. А. Петров; Ин-т рос. истории Рос. акад. наук; Гос. ист. музей; Федеральное арх. агентство; Рос. ист. о-во. — М.: [ИРИ РАН], 2014. С. 96-102.

Черноморские проливы и Константинополь в качестве военных целей России принадлежат к числу наиболее дискуссионных проблем истории Первой мировой войны. Данному сюжету посвящены десятки специальных исследований как в нашей стране, так и за рубежом. В той или иной степени подробности он присутствует практически во всех обобщающих трудах по истории Мирового конфликта 1914—1918 гг. За прошедшие сто лет взгляды историков на эту проблему неоднократно претерпевали разительные изменения и в силу самой специфики предмета исследования были в значительной степени подвержены давлению актуальной политической конъюнктуры.

В настоящей статье содержится анализ американской историографии проблемы. Попытка упомянуть и кратко охарактеризовать все исследования, в той или иной степени затрагивавшие вопрос о намерениях России заполучить свободный выход к «открытому морю», представляла бы собой невыполнимую задачу в рамках ограниченной по объему публикации и превратила бы ее в некий библиографический перечень. Главная задача заключалась в том, чтобы проследить основные этапы в эволюции точек зрения заокеанских историков, выделить и проанализировать рубежные исследования, которые надолго задавали главный тренд в оценках данных событий американской историографией.

В первые послевоенные годы все началось с жесткого обличения агрессивной сущности российского империализма, хотя американские историки вкладывали в понятие империализма совсем иное содержание, нежели их советские коллеги. В наиболее концентрированном виде эта тенденция получила отражение в известном двухтомном труде о происхождении Первой мировой войны, принадлежавшем перу С. Фея. Автор утверждал, что при объявлении частичной мобилизации в конце июля 1914 г. военно-политическое руководство Российской империи уже было нацелено на захват Константинополя и проливов{1}.

Интересно, что в конце 1920-х гг. обличительный пафос постепенно уступает место тенденции, которую условно можно назвать «реабилитацией» России. Наиболее выпукло этот подход проявился в публикациях крупного историка-слависта. основателя школы славянских исследований в Калифорнийском университете (Беркли) Р. Кернера. «Вопреки всей логике, основанной на том, что главной целью России являлись Проливы, — писал Кернер в 1929 г., — именно эта держава сделала все возможное, чтобы удержать Турцию от войны. Но ей не удалось убедить своих союзников предложить условия, приемлемые для Турции»{2}. В провале переговоров с Турцией Кернер винил Великобританию. Британское правительство торпедировало все инициативы России. К тому же оно в самый неподходящий момент объявило о конфискации двух уже готовых дредноутов, строившихся для Турции на английских верфях. Это. в свою очередь, позволило Германии осуществить пресловутую комбинацию с «Гебеном» и «Бреслау», формально продав два новейших корабля Турции и тем самым еще сильнее привязав ее к Тройственному союзу{3}.

В дальнейшем, как утверждал Кернер, союзники сделали все возможное, чтобы избежать обязательств по признанию прав России на Константинополь и проливы,

[96]

либо обставить их такими условиями, которые сделали бы российский контроль над ними неэффективным. «Но в этот раз старая уловка, к которой неоднократно прибегали в прошлом, не сработала. Ситуация сложилась слишком критическая. Россия была настроена решительно. Она могла обидеться. Она могла заняться поиском других альтернатив. Российское общественное мнение проявляло обеспокоенность»{4}. Завершается статья Кернера почти поэтически. «Именно таким путем и при таких обстоятельствах Россия добилась согласия на бумаге, позволявшего ей реализовать свои амбиции по получению свободного выхода в открытое море и контроля над самым важным своим торговым путем. В течение столетий это оставалось мечтой, нереализованной по причине упрямого противодействия друзей и врагов. Но истекающей кровью России так и не удалось заполучить то, на что она вырвала согласие у своих союзников в час, когда они в ней больше всего нуждались»{5}.

Точка зрения Кернера также представляла собой своего рода крайность. Автор лишь бегло упомянул об условиях, выдвинутых Турцией в переговорах июля—сентября 1914 г. Между тем в уплату за свой нейтралитет Турция потребовала отмены режима капитуляций, от которого Англия и Франция получали огромные выгоды, и возвращения островов у входа в Дарданеллы, захваченных Грецией в ходе первой Балканской войны. Если поразмыслить над этими требованиями, то получается, что России нечего было предложить Турции, но она проявила полную готовность «рассчитаться» с ней за счет своих союзников и нейтральной Греции. Кернер также не сказал, что конфискация дредноутов, строившихся для Турции, произошла в том числе и по настоятельным просьбам российской стороны. Вопрос о том. насколько вообще была возможна сделка между Турцией и Антантой в условиях, когда 2 августа 1914 г. уже был подписан секретный договор о германо-турецком союзе, также остался за скобками.

Надо сказать, что в 1920-х гг. американские историки писали свои работы на весьма ограниченном круге источников и в силу этого многие факты дипломатических коллизий между Россией и ее западными союзниками по поводу Константинополя и проливов им просто не были известны. Формирование Источниковой базы данной проблемы происходило на Западе значительно медленнее, чем в России. Великобритания и Франция не пошли на публикацию дипломатических документов времен Первой мировой войны и не спешили допускать историков к соответствующим архивам. Поэтому последним поначалу пришлось довольствоваться мемуарными источниками.

Воспоминания западных дипломатов и политиков, причастных к достижению соглашений с Россией по Константинополю и проливам, писались и публиковались на протяжении 1920-х гг. Данное обстоятельство не могло не наложить на них некий специфический отпечаток. К этому времени осуществились многие грандиозные события: поражение стран Тройственного союза, создание Версальско-Вашингтонской системы, революции в России и Германии, и т.д. На их фоне проблема Константинополя и проливов уже не казалась столь важной, тем более что она так и осталась на бумаге в связи с поражением России и ее выходом из войны. Не следует забывать и о том, что идеология послевоенного мироустройства безоговорочно осудила тайную дипломатию. Секретные соглашения марта—апреля 1915 г. как раз считались «классикой» тайной дипломатии, и афишировать свою причастность к ним было нежелательно. С учетом перечисленных обстоятельств неудивительно, что западные мемуаристы не уделили этой проблеме такого внимания, какого историки были вправе от них ожидать. Поскольку решения по Константинополю и проливам принимались

[97]

узким кругом лиц, то и круг источников личного характера оказался не слишком обширным.
При таком состоянии Источниковой базы у американских историков не оставалось иного выхода, как обращаться к советским публикациям документов. Наиболее заметной работой, созданной на их основе, стала объемная монография тогда еше молодого преподавателя университета штата Джорджия К. Дж. Смита «Борьба России за гегемонию. 1914—1917. Исследование российской внешней политики в период Первой мировой войны»{6}. В обзоре источников Смит воздал должное советскому правительству, которое «щедрой рукой» обнародовало огромный массив документов царского Министерства иностранных дел. При этом он отметил, что объективная картина политики союзных держав не может быть воссоздана до тех пор, пока англичане и французы не откроют свои архивы периода Первой мировой войны.

Актуальность своего исследования Смит обосновал современной ему ситуацией, когда в конце 1940-х — начале 1950-х гг. СССР установил господство практически над всей Восточной Европой. Ключ к пониманию движущих пружин и мотиваций советского гегемонизма, по мнению американского историка, следовало искать в экспансионистских устремлениях царской России в годы Первой мировой войны. Центральное место в его монографии занимает проблема Константинополя и проливов как военных целей России. С одной стороны, Смит в освещении данного вопроса придерживался тех канонов, которые были сформулированы за четверть века до него в работах Р. Кернера и М. Флоринского. С другой стороны, они соседствовали с утверждениями, которые выглядели как сенсационные открытия и носили далеко не бесспорный характер.

Тезис о том, что Россия развязала Первую мировую войну, изначально нацелившись на Константинополь и проливы, писал Смит, «уже давно признан несостоятельным и едва ли нуждается в дополнительных опровержениях»{7}. Инициатива передачи России контроля над Черноморскими проливами принадлежала Э. Грею. Сделано это было потому, что в Лондоне Россия считалась ненадежным союзником. Бывший глава правительства С. Ю. Витте и многие влиятельные люди в окружении царя считали войну России против Германии и Австро-Венгрии «чудовищной ошибкой». Они «ненавидели Сазонова из-за его позиции по польскому вопросу» и считали его отставку необходимой прелюдией к достижению соглашения с Центральными державами{8}.

Союзники видели в нахождении Сазонова у руля российской внешней политики «вернейшую гарантию того, что Россия будет сражаться до победного конца». Поэтому они хотели дать ему в руки мощное идеологическое оружие для обоснования военных усилий России и укрепления его позиций на вершине политического Олимпа. Самое интересное, что при этом англичанам не пришлось поступаться какими-либо принципами: «Теперь нам известно, что кардинальный принцип британской внешней политики, заключавшийся в недопущении России к Константинополю и проливам, является не более чем мифом. (И точно таким же мифом является стремление России на протяжении XIX века к овладению Константинополем и проливами)»{9}. По мнению Смита, все эти мифы сотворили историки, которые смотрели на проблему «глазами немцев»{10}.

Заслуживает упоминания также трактовка Смитом подоплеки Дарданелльской операции. После войны У. Черчилль. Д. Ллойд Джордж и прочие стали утверждать, будто «злополучная Галиполлийская кампания» была предпринята исключительно по экономическим соображениям. Союзники решили установить контроль над

[98]

кратчайшим морским путем в Россию с целью наиболее эффективного снабжения русской армии вооружениями и боеприпасами, с тем чтобы предотвратить ее преждевременный коллапс. В реальности, писал Смит, за Дарданелльской экспедицией стояли исключительно политические соображения и. прежде всего, личные амбиции Черчилля, который надеялся достичь на Ближнем Востоке быстрой и впечатляющей победы. Россию даже не посчитали нужным поставить в известность о начале полномасштабной операции по форсированию проливов и захвату турецкой столицы{11}. Дарданелльская операция, как считает Смит, нанесла серьезный удар по взаимному доверию между Россией и ее западными союзниками. И хотя подозрения русских относительно намерений Парижа и Лондона самим захватить Константинополь были «абсолютно беспочвенными», они, тем не менее, «имели место»{12}.

В целом следует признать, что Смит очень основательно проштудировал все доступные на тот момент источники, а его стремление удержаться на позициях исторической объективности не может не вызывать уважения, особенно с учетом времени появления его книги.

Работы американских историков о Константинополе и проливах, основанные на ранее неизвестных архивных источниках, стали появляться только с середины 1960-х гг. Одной из первых по праву может считаться статья Смита «Великобритания и соглашение по Проливам 1914—1915 г. с Россией», опубликованная в 1965 г.{13} Она стала результатом работы с личным архивом Г. Асквита, хранящимся в библиотеке Бодлеана в Оксфорде. Такая возможность представилась Смиту благодаря содействию дочери покойного премьера В. Бонхэм-Картер. Изучение этих документов позволило американскому историку не только внести ряд существенных дополнений в, казалось бы, уже устоявшуюся картину взаимоотношений союзников с Россией по вопросу о Константинополе и проливах, но и прийти к весьма нетривиальным выводам. Архив Асквита подтверждал, что инициатива предложить России Черноморские проливы в качестве главного вознаграждения в случае победы над Германией и ее союзниками принадлежала британской стороне. Однако это решение родилось не в ноябре 1914 г., как это было принято считать до того, а почти на два месяца раньше, т. е. еще до вступления Турции в войну. Оно принималось узким кругом лиц из числа наиболее влиятельных министров Военного кабинета. Идея принадлежала Э. Грею.

По мнению Смита, столь существенное уточнение хронологии событий многое объясняет. Например, то, почему британская дипломатия торпедировала все усилия России по сохранению нейтралитета Турции{14}. На вопрос, для чего это было сделано, Смит дает свой ответ. Так называемые «13 пунктов Сазонова», содержавшие «пожелания» России по послевоенному переустройству Восточной Европы, вызвали крайнюю обеспокоенность в коридорах власти Лондона. В августе и сентябре 1914 г. самая важная задача заключалась в том, чтобы спасти Францию от германского вторжения, и для ее решения помошь России была абсолютно необходима. Но спасение Франции теряло всякий смысл в том случае, если Россия опрокинет сложившийся баланс сил, сокрушив Германию и Австро-Венгрию{15}. И тогда у Грея рождается идея «канализировать» российскую экспансию на Балканы и Ближний Восток. «Турция добровольно ринулась в войну, предложив тем самым ключ к решению этой проблемы, — послужить в качестве будущей жертвы территориального раздела, позволяющего сохранить европейское равновесие. В соответствии с обстоятельствами, которые складывались в октябре—ноябре 1914 г., основные приоритеты британской внешней политики выстраивались следующим образом: ослабить мощь Германии и Австро-Венгрии, сохранив их при том в качестве великих держав; расчленить Оттоманскую империю с

[99]

тем, чтобы удержать Россию подальше от Праги. Вены, Будапешта, Белграда и Софии посредством закрепления русских в Константинополе»{16}. На основании вышеизложенного Смит дал высочайшую оценку дипломатическим талантам лорда Грея: «Обстоятельства, в которых вырабатывалось соглашение, свидетельствуют, что Грей был одним из величайших политических стратегов XX столетия»{17}.

Следующий этап в развитии исследований константинопольской проблемы связан с работами профессора Висконсинского университета У. Ренци. В отличие от Смита, он уже имел возможность работать с фондами Public Records Office. Ренци также извлек максимум возможного из донесений итальянских дипломатов, аккредитованных в Лондоне, Париже и Петрограде. В качестве исходной позиции при постановке проблемы он отталкивался от меморандума Грея, в котором, в частности, говорилось: «Британская политика во все времена заключалась в том, чтобы не допускать Россию к Константинополю и проливам. Мы сражались за этот принцип в Крымской войне, <…> он же лежал в основе нашей политики при Биконсфильде. И, конечно же, наша политика остается таковой по сей день»{18}. Не прошло и 9 месяцев с весны 1914 г., когда писались строки этого меморандума, как официальный Лондон в корне пересмотрел свою позицию по Константинополю и проливам. Свою задачу Ренци видел в том, чтобы понять истоки столь радикальной перемены в британской политике по данному вопросу.

Причины, побудившие Великобританию согласиться на аннексию Россией Константинополя и проливов после окончания войны, Ренци свел в три группы. В первую группу он объединил военно-стратегические соображения. Еще в 1903 г. английские генералы и адмиралы, проанализировав гипотетическую ситуацию, в которой Россия захватывает Черноморские проливы, пришли к выводу, что никаких особых преимуществ она при этом не получит. Даже если главная база российского Черноморского флота станет на 400 миль ближе к Средиземному морю, переместившись из Севастополя в Константинополь, выйти на оперативный простор он не сможет. При сохранении господства на Средиземном море, британский военный флот прочно заблокирует выход из Дарданелльского пролива{19}. Указанные соображения военных экспертов были заслушаны и запротоколированы на заседаниях Комитета имперской обороны 11 февраля и 10 марта 1903 г. В ноябре 1914 г. М. Хэнки, с разрешения Асквита, ознакомил членов правительственного кабинета с этими документами, что и помогло убедить их поддержать решение об уступке Константинополя и проливов России{20}.

Причины, объединенные во вторую группу, Ренци определил как «ситуативные». В самом начале Первой мировой войны достаточно остро стояла проблема доверия между союзниками. В случае противодействия притязаниям Петрограда на Константинополь и проливы, никто ни в Лондоне, ни в Париже не мог поручиться, что в ответ Россия не пойдет на сепаратный мир с Германией и ее союзниками. Таким образом, России в награду за ее военные усилия и понесенные ею жертвы следовало предложить нечто существенное. Именно обещанием Константинополя и проливов Грей рассчитывал, с одной стороны, продемонстрировать доверие своему восточному союзнику, с другой стороны, покрепче привязать Россию к военной колеснице Антанты{21}.

Третью группу причин Ренци определил как «стратегию будущего». Лидеры Антанты. прежде всего. Грей и Холден, понимали, что даже в случае сокрушительного поражения в мировой войне, Германия, опираясь «на великую мощь своей науки и индустриальной организации, в обозримом будущем сможет воссоздать еще более

[100]

могущественную военную машину». В этой ситуации Грей рассматривал передачу России Константинополя и проливов как надежный залог против будущего германского внедрения на Балканы и в Турцию{22}. С начала 1970-х гг. концепция Ренци становится господствующей в американской историографии.

Конец XX — начало XXI в. ознаменовались не только очередным расширением Источниковой базы, но сменой концептуальной парадигмы. Ярким примером здесь может послужить монография Р. П. Боброффа «Дороги к славе: позднеимперская Россия и турецкие проливы», опубликованная в 2006{23}. В отличие от своих предшественников этот автор уже имел возможность работать в российских архивах. Если все упомянутые выше американские историки рассматривали Константинополь и проливы исключительно как проблему взаимоотношений между Россией и ее западными союзниками, то Боброфф решил перевести вопрос в другую плоскость и рассмотреть Константинополь и проливы как проблему межведомственных противоречий внутри Российской империи.

Привлеченные им российские источники, как опубликованные, так и архивные, достаточно недвусмысленно свидетельствуют, что в рядах российской правящей элиты не было единства мнений относительно необходимости захвата Константинополя и проливов. Наиболее убежденными сторонниками установления контроля над выходом в Средиземное море выступали С. Д. Сазонов и возглавляемое им дипломатическое ведомство. Дипломатов безоговорочно поддерживали военные моряки во главе с морским министром И. К. Григоровичем и офицерами Главного морского штаба. Последние приняли самое активное участие в определении «минимальных» и «максимальных» притязаний России на берегах Босфора и Дарданелл, обоснованных в многостраничных меморандумах и докладных записках.

Однако аннексионистские планы дипломатов и военных моряков натолкнулись на полное отсутствие понимания у высшего армейского командования. Вел. кн. Николай Николаевич категорически отказался выделить хотя бы одного солдата для захвата проливов и Константинополя до достижения победы над Германией и Австро-Венгрией.

В конечном итоге Сазонову удалось добиться своего, но, по мнению Боброффа, это была «пиррова победа». Соглашение 1915 г. «можно, конечно, рассматривать как величайшую победу Сазонова, но я утверждаю, что этот “приз” обернулся огромной трагедией, ослабившей военные усилия России и внесшей свою лепту в крах самого государства»{24}. Именно мираж Константинополя заставил Сазонова отказаться от возможности сепаратного мира с Турцией. Реализация такой альтернативы позволила бы перебросить победоносную и сильную моральным духом кавказскую армию на германский фронт. Вполне возможно, что это позволило бы добиться перелома в ходе войны в пользу России. Другая фундаментальная ошибка дипломатии Сазонова заключалась в том, что он категорически отказывался идти на установление благоприятного для России режима Черноморских проливов путем заключения международного соглашения. Официальный Петроград во что бы то ни стало стремился к физическому обладанию Константинополем и прилегающими к проливам территориями. Впрочем, Боброфф готов понять неверие российской правящей элиты в действенность международного права: у всех перед глазами стоял пример Бельгии, нейтралитет которой не смогли защитить никакие международные гарантии.

Главный вывод «Дорог к славе» своей неожиданностью и парадоксальностью выдержан вполне в духе американской историографической традиции. Боброфф утверждает, что Сазонову в конечном итоге удалось навязать свою волю военным и

[101]

добиться выполнения его решений. Данный факт доказывает, что Россия, по своей политической традиции и характеру политического мышления, стояла гораздо ближе к западным демократиям, чем Германия и Австро-Венгрия. В Великобритании и Франции на протяжении всей войны гражданским политикам удалось сохранить эффективный контроль над военными. В Германии же военные захватили в свои руки решение всех политических вопросов, в результате чего П. Гинденбург и Э. Людендорф превратились в истинных вершителей судеб своей страны{25}.

Приведенный выше анализ позволяет сделать вывод, что эволюция точек зрения американских историков на проблему Константинополя и проливов в годы Первой мировой войны происходила не только под влиянием вводимых в научный оборот ранее неизвестных источников. Значительную роль сыграло давление актуальной политической конъюнктуры. Особенно заметно оно сказалось на работах второй половины XX в. Смит и Ренци совершенно очевидно экстраполировали могущество послевоенного СССР на имперскую Россию времен Первой мировой войны. Боброфф, писавший свою монографию в условиях эйфории сближения постсоветской России с Западом, не удержался от соблазна отыскать в политических традициях Российской империи черты, роднящие ее с западными демократиями.

Примечания:

{1} Fay S. B. The Origins of the World War. 2 vols. New York, 1929; Vol. 2. P. 304.

{2} Kerner R. J. Russia, the Straits and Constantinople // Journal of Modern History. 1929. Vol. 1. № 3. P. 406.

{3} Ibid.

{4} Ibid. P. 413.

{5} Ibid. P. 415.

{6} Smith C. J. The Russian Struggle for Power. 1914—1917. A Study of Russian Foreign Policy During the First World War. New York, 1956.

{7} Ibid. P. 63.

{8} Ibid. P. 82.

{9} Ibid. P. 82-83.

{10} Ibid.

{11} Ibid. P. 186-187.

{12} Ibid. P. 189.

{13} Smith C. J. Great Britain and the 1914—1915 Straits Agreement with Russia // American Historical Review. 1965. Vol. 70. № 4. P. 1015-1034.

{14} Ibid. P. 1017.

{15} Ibid. P. 1033.

{16} Ibid. P. 1033-1034.

{17} Ibid. P. 1033.

{18} Renzi W. A. Great Britain, Russia and the Straits. 1914—1915 // Journal of Modern History. 1970. Vol. 1. № 1. P. 1.

{19} Ibid. P. 16-17.

{20} Ibid. P. 17.

{21} Ibid. P. 18.

{22} Ibid. P. 19.

{23} Bobroff R. P. Roads to Glory: Late Imperial Russia and the Turkish Straits. New York; London, 2006.

{24} Ibid. P. 2.

{25} Ibid. P. 156.

[102]