Пегушев А. М. Происхождение Первой мировой войны: к вопросу о роли колониальных противоречий

Первая мировая война. Пролог ХХ века / Отв. ред. В. Л. Мальков. — М.: «Наука», 1998. С. 62-65.

Исследователи разных национальных исторических школ и историографических направлений едины в том, что одной из главных причин Первой мировой войны было колониальное соперничество между капиталистическими державами. В отечественной историографии причины Первой мировой войны до недавнего времени напрямую выводились из известной ленинской концепции империа лизма, его тезисов о борьбе за передел мира между «старыми» и «новыми» колониальными державами, за расширение сфер влияния, за подчинение так называемых полуколоний — Турции, Ирана, Китая и др. За этими тезисами — как бы скептически не относиться к ленинской концепции империализма — стоят определенные исторические реалии.

Колониальные противоречия действительно во многом предопределили Первую мировую войну. Ее грозными репетициями были русско-японская и англо-бурская войны, марокканские кризисы, другие проявления колониального соперничества в последней четверти XIX начале XX в. в разных частях мира (в Африке, вокруг Багдадской железной дороги, в Китае, в бассейне Тихого океана и т. д.). Можно, наконец, и вспомнить, что само понятие «империализм» первоначально имело узкополитический смысл и появилось в связи с распространением в Англии в XIX в. идеи создания Британской колониальной империи, т.е. было неразрывно связано с колониальными проблемами.

И все же тезис о роли колониальных противоречий как важной причины Первой мировой войны нуждается в уточнениях. Во-первых, необходимо подчеркнуть, что колониальное соперничество было сложным и длительным историческим явлением, формы и интенсивность которого в разные временные периоды были различными. Многое определялось общим направлением внутри- и внешнеполитических курсов соперничающих стран, позицией их правительств в вопросе о колониях. А эти взгляды часто менялись, иногда кардинально. Например, кабинет Гладстона в Англии проводил «сдержанную» колониальную политику, избегал новых колониальных приобретений, а политика кабинета Дизраэли была активной, если не агрессивной. Между тем принято считать, что перед Первой мировой войной колониальные противоречия постоянно нарастали, многие считают это аксиомой. В действительности все было сложнее. В последней четверти XIX — начале XX в. не только обострилось соперничество между «старыми» и «новыми» колониальными державами, но и предпринимались серьезные и зачастую успешные попытки устранить колониальные противоречия мирным путем (Берлинская международная конференция 1884—1885 гг., многочисленные переговоры и соглашения между европейскими державами по колониальным вопросам и т. д.).

[62]

Во-вторых, понятие «колониальное соперничество» имеет несколько составляющих, оно не является чем-то одномерным. Определить роль и место каждого из этих компонентов в развязывании Первой мировой войны сложно, но, очевидно, необходимо. В противном случае картина будет односторонней, неточной. Ведь колониальные противоречия проявлялись не только на «верхнем» межправительственном, межгосударственном уровне. В той или иной мере они затрагивали все общественные классы, слои и группы в противоборствующих странах. Вопрос в том — как именно и насколько глубоко, хотя понятно, что степень вовлеченности каждого общественного класса и слоя в это противостояние не была одинаковой.

В этой связи хотелось бы подчеркнуть, что при анализе колониальных противоречий конца XIX — начала XX в. часто принижается или даже забывается роль, которую играли в их обострении или, наоборот, сдерживании белые общины в самих колониях: в Индии, на Севере и Юге Африки и т. д. Менталитет этих экономических и политически сложившихся групп белого населения отличался от образа мыслей жителей метрополий, а их влияние на формирование колониальной политики европейских держав иногда было достаточно велико.

Следует, очевидно, вновь вернуться к оценке роли экономического аспекта колониальных противоречий как одной из причин Первой мировой войны. Как отмечалось, эта оценка базируется на ленинской концепции империализма. Между тем в отечественной историографии имеются и другие, на мой взгляд, глубокие исследования империализма, в частности полузабытая, по понятным причинам, работа Н. И. Бухарина «Мировое хозяйство и империализм. 1915 г.»{1}, которую, кстати, высоко ценил В. И. Ленин. Бухарин рассматривает империализм как совокупность новых тенденций мирового хозяйства. Ключевыми в его работе являются положения об интернализации мирового хозяйства и интернализации капитала при одновременных активных процессах «национального связывания» капитала, его национализации{2}. Иными словами, речь идет о развитии как центробежных, так и центростремительных тенденций в мировом хозяйстве, в том числе и на его колониальной периферии, о его начинающейся структурной перестройке, а не только о росте экономического соперничества между капиталистическими державами. При этом Бухарин подчеркивал, что «национальное связывание» и «национализация» капитала «чреваты крупнейшими последствиями»{3}.

В каких же сферах колониальной периферии накануне Первой мировой войны действительно велась острая борьба между соперничающими державами? Очевидно, это была прежде всего борьба за контроль над морскими коммуникациями и за стратегически важные и относительно развитые в экономическом отношении районы колониального мира.

Что же касается борьбы за новые территории как таковые и стремления к колониальным захватам любой ценой, то, на наш взгляд, ее масштабы и значение в общем спектре колониальных противоречий преувеличиваются. Действительно, некоторые государственные деяте-

[63]

ли, политические, общественные и другие группировки в Европе вынашивали планы территориальной экспансии. Действительно, в результате Первой мировой войны был осуществлен передел колониальных владений побежденных, и победители, прежде всего Англия и Франция, расширили свои империи за счет колоний. Но даже тогда власть метрополий на огромных колониальных пространствах зачастую оставалась еще в значительной степени условной. Население ряда обширных районов Африки в конце XIX — начале XX в. еще в полной мере не ощущало на себе пресс колониального правления, европейская администрация во многих странах колониального мира (за исключением Индии, некоторых стран Северной, Западной и Южной Африки и ряда др.) была малочисленной, а колониальные границы, как правило, условными. Не случайно в этот период был распространен термин «сферы влияния», более точно, нежели понятие «колониальное владение», отражающий характер взаимоотношений между соперничающими державами. Территориальные захваты требовали значительных материальных средств, а их часто просто не было. Наконец, сама идея таких захватов воспринималась в метрополиях далеко не однозначно. Например, когда в конце XIX в. между Англией и Германией обострилось соперничество из-за колоний в Восточной Африке, в частности, борьба за обладание Угандой{*}, влиятельные британские и немецкие группировки выступали против присоединения Уганды на том основании, что новое владение будет «нерентабельным». В то время они были недалеки от истины. Реальная жизнь нередко резко расходится с нашими абстрактными представлениями о ней. Известны случаи, когда, казалось бы, непримиримые колониальные соперники действовали сообща в критических ситуациях или перед лицом общей угрозы. «Классический» пример такого сотрудничества соперников — совместное подавление восстания ихэтуаней в Китае в 1899-1901 гг. Менее известный факт — помощь британских колониальных властей в Восточной Африке колониальной администрации бывшей Германской Восточной Африки{**} в подавлении антиколониального вооруженного восстания 1905—1907 гг. (восстание Маджи-Маджи). Этот перечень можно продолжить.

Вопрос о роли колониального фактора в возникновении Первой мировой войны содержит еще один аспект. Усиливающиеся контакты с колониальной периферией в большой мере способствовали складыванию в метрополиях накануне и особенно во время войны новой социально-психологической ситуации, отличительными чертами которой был рост шовинизма и расизма. Наиболее отчетливо эта тенденция прослеживалась в Германии, где шовинизм и расизм исходили не только «сверху», но и подпитывались «снизу». Именно в этой стране, в силу ряда конкретно-исторических, социально-психологических и других причин нашла свою почву идеология первого крупного теоретика

[64]

расизма графа Жозефа де Гобино4; в конце XIX в. развиваемые им идеи о превосходстве «арийской» или «тевтонской» расы «превратились в настоящий религиозный культ»{5}, в городах Германии появились «общества Гобино». Перед Первой мировой войной по приказу Вильгельма II было даже начато составление расовой карты Германии с целью выявления «истинных арийских элементов»{6}, однако в силу абсурдности этого замысла (в некоторых районах и областях не было обнаружено ни одного человека «арийского типа») он так и не был осуществлен.

Накануне Великой войны новая социально психологическая ситуация сложилась и в других странах, в частности в Турции, бывшей союзницей Германии. Здесь рост массового шовинизма, также подпитывающий официальный правительственный курс, тесно переплетался с ростом панисламистских настроений. Религиозный шовинизм пронизывал военно-политические планы правящих кругов Турции. Они были более чем масштабны: разгром Англии в районе Суэца и России на Кавказе, объявление джихада всем «неверным» врагам Турции и в перспективе — объединение с Ираном и Афганистаном, захват Западной Индии, выход па Волгу и Урал в районы с исламизированным населением. К чему могли привести эти планы в случае их осуществления, можно судить по трагическим событиям 1915 г. в Восточной Анатолии и Армении.

Примечания:

{*} Нынешнее название этой страны, а в то время — нескольких враждующих между собой раннеклассовых образований.

{**} Ныне Танзания.

{1} См.: Бухарин Н. И. Проблемы теории и практики социализма. М., 1989.

{2} Там же. С. 57.

{3} Там же.

{4} Gobineau f. A. Essai sur linégoilité des races humdincs. P., 1853-1855. Vol. I—IV.

{5} Комас X. Расовые мифы // Расовая проблема и общество. Пер. с франц. М., 1957. С. 243.

{6} Там же.

[65]