Петров Ю. А. К вопросу о финансовом положении России в годы Первой мировой войны

Россия и Первая мировая война: экономические проблемы, общественные
настроения, международные отношения: сб. ст. / сост. С. М. Исхаков; отв. ред.
Ю. А. Петров; Ин-т рос. истории Рос. акад. наук; Науч. совет Рос. акад. наук по
истории социальных реформ, движений и революций. — М., 2014. С. 9-19.

До Первой мировой войны Германия являлась вторым после Франции кредитором царской России по сумме государственного долга и частным инвестициям. По данным, подготовленным советской делегацией к Генуэзской конференции 1922 г., общая внешняя государственная (по займам государственным и гарантированным правительством) задолженность России к 1914 г. составляла 6330 млн. золотых руб.{*} Франция являлась кредитором на 3786 млн. руб., Германия — 975 млн., Голландия — 575 млн., Великобритания — 500 млн. и остальные страны — на 494 млн. руб.{1} Кроме того, по имеющимся новейшим подсчетам, в акционерные компании России к 1915 г. было вложено около 1940 млн. руб. заграничных инвестиций, причем и здесь Франция шла на первом месте (594 млн. руб.), опережая Великобританию (491,5 млн. руб.), Германию (399 млн. руб.), Бельгию (230,4 млн. руб.) и США (114 млн. руб.){2}.

С началом Первой мировой войны все долговые обязательства между воюющими странами были заморожены, однако в период подготовки Брестского мира проблема «русских долгов» вновь встала на повестку дня. По условиям мирного договора в Брест-Литовске, подписанного 3 марта 1918 г., стороны пришли к соглашению, что «с заключением мира оканчивается война и в экономических и финансовых отношениях»{3}. Согласно дополнительному соглашению к договору, наряду с восстановлением дипломатических и экономических отношений, внешнеторговых прежде всего, «стороны обязывались также после ратификации договора возобновить уплату процентов по государственным обязательствам гражданам другой стороны». Предусматривалось также восстановить права собственности и возместить ущерб гражданам другой стороны от действия законов военного времени{4}.

Вопрос о «русских долгах» позволяет затронуть чрезвычайно важную проблему урегулирования экономических отношений Советской России с Германией сразу после заключения мирного договора. Последние подсчеты государственной задолженности («портфельные инвестиции») и частных капиталовложений германских фирм в России («прямые инвестиции») в конце XIX — начале ХХ в., обобщающие накопленный в литературе материал, были проведены германским экономистом Р. Тилли в рамках международного исследовательского проекта по истории мировой банковской системы на рубеже XIX—ХХ вв.{5} По этим данным общая сумма германских капиталовложений в России к 1914 г. составляла 3,8 млрд. марок, или ¹/₇ всех внешних инвестиций Германии{6}.

Новые документы, обнаруженные автором в Российском государственном архиве экономики (РГАЭ), Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ) в Москве, а также в Федеральном архиве ФРГ в Потсдаме (Bundesarchiv

[9]

Deutschlands, Potsdam), Архиве МИД ФРГ в Бонне (Politisches Archiv des Auswaertigen Amtes, Bonn) позволяют проследить основные этапы урегулирования задолженности России в период между Октябрьской революцией 1917 г. и Ноябрьской 1918 г. в Германии.

В России первый за годы войны подсчет задолженности был проведен в конце октября 1917 г., одновременно с приходом к власти большевиков и провозглашением декрета о мире. Соответствующие данные подготовило Иностранное отделение Кредитной канцелярии Министерства финансов, в котором были сосредоточены внешнеэкономические финансовые расчеты. Однако подготовка советской делегации к переговорам оставляла желать лучшего. Член советской делегации А. А. Иоффе, ответственный за финансовые вопросы договора, в письме из Брест-Литовска на имя Главного комиссара Государственного банка В. В. Оболенского от 17 (30) января 1918 г. сетовал, что из-за неподготовленности вопроса ему туго приходится в дискуссиях с германской стороной. «Вообще всю эту главу (ст. VI проекта мирного договора о восстановлении частных прав. — Ю. П.) необходимо внимательнейшим образом обсудить специалистам, ибо тут есть, например, вопрос об уплате процентов; мы понятия не имеем, годятся ли 5% или нет… Так работать нельзя, нужно иметь точные данные и специальные сведения. О государственных долгах мы тоже не могли точно сказать ибо не знаем, аннулированы ли также железнодорожные долги и согласны ли платить немцам проценты за тот период, когда все получали, ибо долги еще не были аннулированы. Ясно, что необходимо все это возможно скорее весьма основательно и серьезно обсудить и сообщить нам результаты. Вы бы посмотрели, как работают немцы. По всем вопросам здесь специалисты, а кроме того, постоянная связь с интересантами, целые тома подготовительного материала. Нужно иметь в виду, что если мы теперь расплюемся, вся эта работа пригодится впоследствии». Попросив адресата «из пяти посылаемых Вам экземпляров передать один Владимиру Ильичу», Иоффе настаивал, «чтобы специалисты обсудили весь этот проект (мирного договора. — Ю. П.)»{7}.

О степени осведомленности советского представителя можно судить по его собственному признанию. На переговорах в Брест-Литовске по поводу размера возможной компенсации Иоффе заявил, что «вместе с уплатой на содержание военнопленных по нашей статистике сумма составит 6—7 млрд. марок, а это уже приличная контрибуция. Конечно, — доверительно сообщал он Оболенскому, — эту сумму я высосал из пальца, чтобы бить их “контрибуциями”, но нужно точно установить, в чем дело, ибо они серьезно настаивают на этом»{8}. Иоффе решил напугать противную сторону несообразно великой «потолочной» суммой, рассчитывая отчего-то, что германская сторона разделяет большевистский лозунг мира «без аннексий и контрибуций»…

По-видимому, письмо Иоффе дало толчок интенсивной разработке проблемы в Иностранном отделении Наркомфина. По материалам Кредитной канцелярии были подготовлены обстоятельные справки, согласно которым остаток находившихся в Германии облигаций российских государственных займов составлял 1188 млн. марок, или около 550 млн. руб. по довоенному курсу. Гарантированных российским правительством займов железнодорожных компаний в Германии было размещено на 1134 млн. марок (525 млн. руб.), акций и закладных листов государственных ипотечных банков (Дворянского и Крестьянского), являвшихся, по существу, обязательствами российской казны, — на 280 млн. марок (130 млн. руб.).

Все обязательства российского правительства по отношению к Германии исчислялись, таким образом, в 2602 млн. марок, или около 1205 млн. довоенных золотых рублей. Если же прибавить к этой сумме — как это и сделало Иностранное отделение — остаток находившихся в Германии облигаций займов российских городов

[10]

(формально муниципальные займы не имели правительственной гарантии, но по уровню надежности были сопоставимы с государственными обязательствами), которых насчитывалось на сумму 302 млн. марок, или 140 млн. руб., то общий итог задолженности российской казны выразится цифрой 2904 млн. марок, или 1345 млн. руб.{9} Этот итог, заметим, достаточно близок к сумме государственных обязательств России по отношению к Германии, приводимой Тилли по данным журнала «Der Deutsche Oekonomist», который на 1914 г. определил эту сумму в 2843 млн. марок{10}.

Методика подсчета государственной задолженности, использованная чиновниками Иностранного отделения Кредитной канцелярии, состояла в капитализации ежегодно уплачиваемых государственным казначейством процентов в данной стране. В отношении Германии расчет велся исходя из среднего процента 4,5% годовых. Путем пересчета платимых процентов на средний процент доходности и осуществлялась капитализация долга. Надо заметить, что специальной регистрации держателей русских бумаг в довоенной Германии не проводилось (первый такого рода опыт, как будет показано ниже, относится к периоду мировой войны), поэтому метод капитализации является единственным надежным источником расчетов, хотя он и не дает абсолютно точных цифр (ряд займов, например, заключался из иного, нежели 4,5%, процента).

Помимо государственного долга, главной статьей межгосударственного финансового урегулирования являлись частные инвестиции и иные претензии по состоянию на начало войны (не возмещенные убытки германских подданных за реквизированные в период войны имущества не учитывались). Согласно выкладкам Иностранного отделения, эта статья долговых претензий равнялась 1555,6 млн. марок, или 721,6 млн. руб. (см. табл. 1).

Таблица 1

Задолженность России Германии на 1914 г. (по данным Иностранного отделения Кредитной канцелярии)

Виды задолженности	Млн. руб.	Млн. марок
Государственный долг:
Государственные займы	550	1188
Гарантированные правительством займы железных дорог	525	1134
Бумаги государственные ипотечных банков	130	280
Облигации городских займов	140	302
Итого государственный долг	1345	2904
Частные инвестиции и претензии:
Находящиеся в Германии акции российских акционерных обществ	225	486
Участие германского капитала в русских промышленных предприятиях	200	432
Долг Кредитной канцелярии банкирскому дому Мендельсона в Берлине	17,7	38,2
Долг российских банков германским кредитным учреждениям	112,2	242,3
Суммы германских подданных в российских банках	166,7	357,1
Итого	721,6	1555,6
Всего	2066,6	4459,6

[11]

Отметим, что главной статьей частноправовых долгов являлись германские инвестиции в акции российских акционерных компаний и прямое участие германского капитала (в лице подданных Германского рейха) в российских промышленных предприятиях. Общий итог этих претензий в размере 425 млн. руб., или 918 млн. марок, несколько отличается от данных российского экономиста П. В. Оля, в начале 1920-х годов занимавшегося подсчетом участия иностранного капитала в народном хозяйстве довоенной России. По его расчетам, перед мировой войной участие германского капитала в акционерно-паевых предприятиях России равнялось 441,6 млн. руб. Германские инвестиции шли на третьем месте вслед за французскими (731,6 млн. руб.) и английскими (507,5 млн. руб.){11}.

Следует, однако, учитывать, что в реальности сумма иностранных инвестиций была несколько ниже, чем у Оля, и более соответствовала данным Кредитной канцелярии. Исследования с использованием новых источников свидетельствуют, что сумма иностранных инвестиций у Оля на 10—14% превышает их реальный уровень{12}. Вероятно, ближе к истине подошел Тилли, который приводит сумму прямых инвестиций Германии в России на 1914 г. в пределах 850 млн. марок (393 млн. руб.), хотя не раскрывает происхождение этой цифры{13}.

Помимо капитального долга, Кредитная канцелярия учла также неполученные гражданами Германии проценты по государственным обязательствам за три года войны в размере 465,9 млн. марок (305 млн. руб.). В итоге общая картина «русских долгов» Германии на конец 1917 г. выглядела следующим образом (см. табл. 2).

Таблица 2

Задолженность России Германии на конец 1917 г.

Виды задолженности	Млн. руб.	Млн. марок
Государственный долг, всего	1650	3369,9
В том числе:
Капитальный долг	1345	2904
Невыплаченные проценты	305	465,9
Частные инвестиции и претензии	721,6	1555,6
Итого вся задолженность	2371,6	4925,5

Следует подчеркнуть, что приведенные данные представляют собой максимальные цифры, без учета российских контрпретензий. Между тем, по сведениям германского Министерства экономики, российские подданные к 1918 г. владели в Германии различным движимым имуществом (ценные бумаги, векселя, товары и т.п.) на сумму около 531 млн. марок и недвижимостью на 150 млн. марок, всего, таким образом, на 681 млн. марок{14}. Российской стороне эти цифры, по всей очевидности, не были известны; во всяком случае, на переговорах в Брест-Литовске они не фигурировали.

Обратимся теперь к подсчетам «русских долгов», проведенным германской стороной. Степень проработки проблемы к мирным переговорам в Брест-Литовске у немцев была действительно выше, чем у советской делегации, хотя общие цифры оказались близки.

Первые признаки оживления интереса к проблеме довоенных долгов в Германии появились в 1916 г., очевидно, в связи с ожиданиями сепаратного мира. Рейхсбанк

[12]

в августе 1916 г. объявил регистрацию держателей облигаций русских государственных и гарантированных правительством железнодорожных займов. По завершении регистрации 30 сентября 1916 г. оказалось, что в германском владении находится облигаций российских государственных и гарантированных правительством займов на сумму 1072,2 млн. марок, в том числе на 682,4 млн. облигаций русских железнодорожных займов{15}. Разумеется, эта цифра отнюдь не являлась исчерпывающей и окончательной, поскольку проведенная в условиях войны и к тому же в столь сжатые сроки регистрация не могла носить всеобъемлющий характер.

Вплотную темой довоенных долгов германские финансово-политические круги занялись в конце 1917 г. в связи с началом мирных переговоров в Брест-Литовске. 4 декабря 1917 г. в Берлине состоялось рабочее совещание трех ведущих финансистов Германии — Ф. фон Мендельсона (банкирский дом «Mendelssohn & Co.»), А. фон Гвиннера (Deutsche Bank) и А. Саломонсона (Disconto-Gesellschaft). На встрече обсуждался вопрос о создании союза защиты германских держателей русских ценных бумаг, призванного отстаивать интересы немецких рантье ввиду угрозы государственного банкротства России. В ходе обсуждения фигурировали, в частности, данные о русских ценных бумагах в германском владении, зарегистрированных в Рейхсбанке. Общая их сумма к тому времени равнялась 1864 млн. марок, в том числе на 1141 млн. — облигаций государственных и гарантированных правительством займов и на 723 млн. марок — акций частных компаний{16}. Эта цифра была официально заявлена германской стороной в Брест-Литовске. «Немцы… — сообщал Иоффе в Петроград в упомянутом письме от 17 (30) января 1918 г., — провели анкету среди всех заинтересованных в России капиталистов, ответы всех составили сумму в 1,6 млрд. марок»{17}.

По отдельным категориям ценных бумаг претензии германской стороны выглядели следующим образом (см. табл. 3).

Таблица 3

Русские ценные бумаги в германском владении к 1918 г. (по германским данным)

Категории ценных бумаг	Млн. руб.
Акции российских акционерных компаний	543,8
Ценные бумаги с твердой доходностью	179,1
Государственные и городские займы	451,4
Облигации железнодорожных займов	690,2
Итого	1864,5
Всего, с учетом невыплаченных процентов	2250,0

По данным, изложенным в письме 12 ведущих германских банков в Министерство иностранных дел от 26 февраля 1918 г., общий итог германских претензий по государственным и частноправовым обязательствам России равнялся 4—5 млрд. марок{18}. Хотя декретом советского правительства от 2 февраля 1918 г. государственные обязательства царской России были объявлены аннулированными, финансово-политическая верхушка Германской империи настаивала на возмещении всех прежних долгов.

Таким образом, общая сумма долговых претензий по обобщающим германским данным примерно соответствовала расчетам российской Кредитной канцелярии.

[13]

Правда, ни в том, ни в другом случае не учитывался ущерб, понесенный гражданами обеих стран в связи с репрессивными законами военного времени, поскольку он, по отзывам экспертов, не поддавался сколько-нибудь точному исчислению.

После подписания мирного договора в Брест-Литовске была создана особая комиссия для определения ущерба от действия законов военного времени и уточнения общей суммы претензий по всем видам долгов. Комиссии, которую с российской стороны возглавлял тот же Иоффе, было поручено подготовить финансовое соглашение, являющееся дополнением мирного договора.

В ходе работы над проектом документа советская сторона сделала ряд существенных коррективов. Выяснилось, в частности, что за годы войны сумма русского государственного долга в Голландии выросла на 200 млн. руб., хотя новых займов в этой стране российское правительство не эмитировало. Причина заключалась в том, что часть облигаций русских государственных займов, размещенных в Германии, Франции и Бельгии, была продана их собственниками голландским держателям. Таким образом, реальный итог размещенных в Германии русских займов составлял менее указанных выше 550 млн. руб. Кредитная канцелярия предлагала снизить его примерно до 400 млн. руб.{19}

Не исключено, правда, что уменьшение суммы государственных обязательств у германских держателей компенсировалось притоком облигаций, вывозимых эмигрировавшими из России немцами. По сведениям Наркомата финансов РСФСР, с начала войны и до середины 1918 г. в Германию вернулось около 16 тыс. зажиточных семей российских немцев, захвативших с собой и приобретенные в России ценные бумаги, в том числе облигации государственных займов{20}. Немецкая сторона на этом основании полагала, что таких новых ценностей, не прошедших регистрацию в Рейхсбанке, насчитывалось на сумму 360 млн. руб. Российское же финансовое ведомство настаивало на том, что большая часть этих бумаг прошла регистрацию и потому не подлежит повторному учету.

В бумагах наркома финансов РСФСР Г.Я. Сокольникова сохранился проект заключения об уплате Германии по государственному долгу. С учетом отмеченных выше поправок вся номинальная сумма аннулированных русских бумаг, принадлежавших немцам, в документе исчислялась в 1380 млн. марок капитального долга и в 220 млн. марок процентов с августа 1914 по июль 1918 г., всего 1600 млн. марок. Из этой суммы предлагалось вычесть около 22% долга, приходящегося на население отделенных от России территорий (Украина, Финляндия, Польша и др.){21}.

Наркомат финансов РСФСР, кроме того, полагал, что в счет встречных претензий России должно быть зачтено так называемое «русское золото за границей», то есть активы царского Министерства финансов, находившиеся на счетах германских банкиров и предназначавшиеся для обслуживания государственного долга (по этим счетам проводилась выплата текущих процентов). К 1914 г. таких российских авуаров у германских банковских учреждений имелось на сумму 103 млн. марок, к 1918 г. — на 99,1 млн. марок (45,9 млн. руб.). Уменьшение объясняется тем, что из этих средств в годы войны частично продолжали погашаться текущие купоны российских займов.

Главным партнером российского Министерства финансов по размещению займов в Германии являлся лидер так называемого русского консорциума, берлинский банкирский дом Мендельсона, на счетах у которого осело 88,3 из 99,1 млн. марок, переданных русской казной германским банкирам. Суммы эти не были возвращены российской стороне и не фигурировали в германских расчетах. Отметим, что германские партнеры в списке клиентов российского финансового ведомства шли на втором месте после

[14]

французских, у которых к началу войны находилось 431 млн. руб. «русского золота за границей», и эти суммы также не были возвращены России после окончания войны{22}.

Со своей стороны, германские правительственные круги, финансисты и предприниматели разрабатывали собственные планы урегулирования проблемы русских долгов. 8 марта 1918 г. рейхсканцлером Германии был выпущен приказ о дополнительном учете всех находящихся в германском владении облигаций русских государственных займов и вообще всех бумаг с гарантией государства, в том числе прошедших регистрацию в Рейхсбанке в 1916 г., а также перешедших в собственность германских подданных в период после 23 августа 1916 г. и до 3 марта 1918 г.{23} Смысл инициативы был очевиден — максимально полно представить советской стороне перечень претензий, касавшихся русского государственного долга. Однако результаты повторного учета, принесшего, как отмечалось выше, повышение суммы претензий на 360 млн. руб., были оспорены советской стороной.

В деловых кругах возродились надежды на возмещение убытков, понесенных в годы войны проживавшими в России германскими подданными. В Германии был создан особый Комитет высланных из России германских подданных (Ausschuss der aus Russland ausgewiesenen Reichsdeutschen) во главе с крупным предпринимателем Л. Шписом (Spies), до войны совладельцем торгового дома «Шпис и Прен» (Spies & Prehn) в Москве. Комитет требовал полной компенсации имущественных потерь германских граждан, главным образом предпринимателей, насильственно выдворенных из России в период войны{24}.

Проявили активность и лидеры бывшего «русского консорциума». В мае 1918 г. Иоффе, находившийся в Берлине в качестве полномочного представителя РСФСР, сообщил в Москву о визите директора Disconto Gesellschaft Саломонсона. О важности послания говорит тот факт, что копии письма были разосланы В. И. Ленину, Л. Д. Троцкому и Я. М. Свердлову{25}. «Он очень много хитрил, я тоже дипломатничал, но кажется в конце концов выяснил, что можно от них иметь, — писал Иоффе. — Консорциум, насколько мне удалось выпытать у Саломонсона, имеет следующий план. Мы должны получить заем и в дальнейшем расплачиваться уже обязательствами этого займа. Для того, чтобы получить заем, мы прежде всего должны уплатить указанные 300—350 млн [марок] процентов (речь шла о наросших за годы войны процентах по русским бумагам, зарегистрированным в Рейхсбанке. — Ю. П.). Для этого мы тоже можем получить в этом консорциуме заем в 1800 млн [марок], причем 300 млн будет снято в уплату указанной суммы».

Таким образом, хозяев «русского консорциума» прежде всего беспокоил вопрос о защите интересов германских держателей русских ценных бумаг, разумеется, интересов и своих собственных. Саломонсон настаивал на гарантиях займа в форме концессий и т.п., но внятного ответа от Иоффе не получил. Тот ограничился просьбой представить записку о намерениях консорциума, пообещав сохранить ее содержание в тайне.

В Москву он сообщил, что находит предложение интересным в плане противодействия «военной партии» в Германии, грозящей новым наступлением на Россию, которому, по оценке Иоффе, «мы не можем воспрепятствовать какими бы то ни было способами». Поэтому, заключал советский представитель в Берлине, «для нас страшно важно заинтересовать реальными выгодами финансовый капитал и сделать из него сторонника мира с нами. Сам факт переговоров о займе, по-моему, имеет громадное значение, а если мы сделаем заем, то уплата процентов, надзор за выполнением гарантий и т. п. принудят их быть очень заинтересованными в том, чтобы мы не воевали».

[15]

Тема будущего германского займа стала одной из ведущих на финансовых переговорах в Берлине, в которых с советской стороны помимо Иоффе участвовали Сокольников, Л. Б. Красин и Ю. М. Ларин. В личном фонде наркома финансов Сокольникова содержатся многочисленные справочные материалы об имущественных претензиях Германии к России, в том числе собственноручные подсчеты наркома о выплатах по купонам германских держателей на начало 1918 г. На основе этого источника можно заключить, что Сокольников в целом поддерживал идею Иоффе об уплате процентов по купонам взамен на германский заем, подытожив свои расчеты выводом: «Теперь же может быть условлено, что первый взнос будет сделан 15 авг. с.г. в размере 45 милл. мар.»{26}.

Предметом расхождений между берлинской делегацией и советским руководством в Москве стал вопрос о возможных гарантиях займа. Письмом от 6 августа, адресованным непосредственно Ленину и Г. В. Чичерину, Иоффе сообщал, что «ваше предложение в качестве гарантии займа выставить только одни концессии, ни в коем случае не пройдет. Концессии, особенно развивающие нашу промышленность, денег не дают, но сами требуют вклада капитала. Как же они могут быть гарантией уплаты долга? Немцы это отлично понимают и потому усиленно настаивают на таможенных доходах и монополиях… С экономической точки зрения здесь даже Сокольников и Ларин, несмотря на всю свою сумбурность, против таких гарантий не возражали»{27}.

Заинтересованность Иоффе в займе объяснялась тем, что эта операция должна была стать основой всех расчетов с Германией по российским долгам. В том же письме он извещал руководство в Москве, что по заключенному им предварительному соглашению «мы должны были уплатить немцам 3,5 млрд марок». Иоффе исходил из того, что «весь наш долг оценивается в 5 млрд. марок, из них 1,5 млрд. на Украину и Финляндию и 3,5 млрд. на нас, т. е. 2,5 млрд. заем и только 1 млрд. наличными и товарами». Далее он сетовал, что «комиссия сама изменила это известным Вам образом, полагая, что на Украину нам выгоднее возложить всего 1 млрд. и требуя включения в паушальную (покрывающую все претензии, от нем. Pauschale. — Ю. П.) сумму нашего декрета 28-го». Речь шла о декрете СНК от 28 июня 1918 г. о национализации промышленности в Советской России, который стал очередным этапом экономической политики большевиков, начатой национализацией банков в конце 1917 г. и аннулированием государственных обязательств в начале 1918 г.

Таким образом, на переговорах в Берлине советская делегация сама предложила включить в счет претензий «отступные» за национализированные предприятия, принадлежавшие германским владельцам. Иоффе констатировал, что «комиссии таким образом удалось за 750 млн откупить всю германскую промышленность в России»{28}. На этом решении, очевидно, настоял Ларин, который, как иронически заметил Иоффе, «по моему мнению, стоит нам эти % млрд., а по его мнению спас Россию от великой ошибки, допущенной мной». В итоге советской делегации пришлось пойти на подписание соглашения, общая сумма которого серьезно превысила обсуждавшийся в Брест-Литовске максимум германских претензий.

Подводя итог своему письму от 6 августа 1918 г., Иоффе призвал адресатов, Ленина и Чичерина, осознать, что «все это является максимумом уступок со стороны немцев. Существенных изменений внести ни в коем случае не удастся. Если не считать мелочей, то нужно либо принимать все это соглашение, либо отвергать его целиком и оставаться при Брестских условиях, дающих нам возможность передавать почти все вопросы на обсуждение комиссий и тянуть целый ряд лет. Поскольку это политически целесообразно, судите сами»{29}.

Правительством Ленина выбор был сде-

[16]

лан в пользу скорейшего заключения соглашения, несмотря на гораздо более тяжкие его условия по сравнению с первоначальным планом Иоффе.

Российско-германское финансовое соглашение, подписанное в Берлине 27 августа 1918 г. в виде дополнения к мирному договору 3 марта 1918 г. (с российской стороны его подписал Иоффе), отменяло ст. 8 прежнего договора об уплате Россией процентов по государственным долгам и ст. 13—15 о вознаграждении за частноправовые убытки. Вместо этого Россия обязывалась уплатить «для вознаграждения потерпевших от русских мероприятий германцев сумму в 6 млрд. марок»{30}. Цифра эта представляла компенсацию по всем долгам с учетом взаимных требований.

На Россию, по сути, накладывалась контрибуция, которая с лихвой перекрывала реальные претензии и была призвана погасить не только довоенную задолженность, но и убытки от действия военных законов, о которых, как отмечалось, у германских экспертов было весьма смутное представление, а также от советского декрета о национализации промышленности от 28 июня 1918 г. По условиям финансового соглашения советское правительство обязывалось до 31 декабря 1918 г. осуществить платеж в размере 1,5 млрд. марок кредитными билетами царского правительства на сумму 544,4 млн. марок и на остальную сумму — золотом из российского государственного запаса в объеме 245,6 тонн.

Далее, 3,5 млрд. марок предполагалось позже покрыть отправкой русских товаров на 1 млрд. марок и заключением в Германии нового русского 6%-го займа на 2,5 млрд. марок. Гарантиями этого займа должны были стать разного рода государственные доходы России, в том числе по экономическим концессиям, передаваемым германским подданным. Конкретный перечень гарантий намечалось включить в особое соглашение, при этом германская сторона оговорила, что общий ее доход по этой операции будет не ниже 20%. Остальные 1 млрд. марок, согласно ст. 4 финансового соглашения, обязывались принять на себя отпавшие от России Финляндия и Украина.

Имущества германцев, отчужденные в пользу российского государства, возвращались собственнику при условии, что отчуждение совершено до 1 июля 1918 г. В соглашении, правда, содержалась оговорка, что возврат имущества возможен лишь в случае, если отчуждение отменяется в отношении всего населения страны, т.е. только после официальной отмены национализации. Поскольку же рассчитывать на это можно было лишь в случае падения советского режима, Германия наложением громадной контрибуции пыталась компенсировать утраченные частные инвестиции в российскую экономику Стороны условились также вернуть владельцам ценности из сейфов национализированных российских банков, равно как и германских, а также выплатить «замороженные» в период войны вклады в частных банках. Соответствующие требования пострадавшим немцам предлагалось направлять особому государственному комиссару, первые выдачи ценностей и выплаты по вкладам намечалось провести до 25 октября 1918 г.

13 ноября 1918 г. в связи с революцией в Германии правительством Советской России все договоры с кайзеровской империей, в том числе договор 3 марта 1918 и финансовое соглашение 27 августа 1918 г., были объявлены уничтоженными: «Всероссийский ЦИК сим торжественно заявляет, что условия мира с Германией, подписанные в Бресте 3 марта 1918 года, лишились силы и значения. Брест-Литовский договор (равно и Дополнительное соглашение, подписанное в Берлине 27 августа и ратифицированное ВЦИК 6 сентября 1918 г.) в целом и во всех пунктах объявляется уничтоженным. Все включенные в Брест-Литовский договор обязательства, касающиеся уплаты контрибуции или уступки территорий и областей, объявляются недействительными»{31}. Позднее Брест-Литовский договор был признан ликвидированным и Версальским мирным договором 1919 г., подведшим дипломатические итоги мировой войны.

[17]

Тем не менее, первые выплаты по финансовому соглашению 1918 г. состоялись. До ноября 1918 г. из состава российского государственного запаса было отправлено в Германию два «золотых эшелона», в которых находилось 93,5 тонны «чистого золота» на сумму свыше 120 млн. золотых руб. Кроме того, в октябре по предложению Красина была отправлена еще одна партия весом 3125 кг золота в качестве платы за купленные в Германии 6 млн. пуд. угля для Петрограда{32}. При передаче этого золота банку Мендельсона сопровождавшие груз в Берлин служащие Народного банка услышали от хозяина банка, принявшего посланцев из Москвы в «своем роскошном кабинете», слова «восхищения по поводу совершившегося в России переворота». Это повлекло за собой реплику о том, что «ему, Мендельсону, как банкиру и богатому буржую, меньше всего пристало ликовать по поводу русских событий»{33}. Действительно, вскоре Германии самой довелось пережить аналогичный переворот, положивший конец всесилию прежней финансовой олигархии…

Воспользоваться русским золотом Германии в конечном итоге не удалось. 11 ноября 1918 г. представители Антанты и Германии подписали соглашение о перемирии. В нем, в частности, говорилось о возвращении «российского и румынского золотых запасов, сданных Германии или захваченных этой державой. Это золото должно быть сдано союзникам на хранение до момента заключения мирного договора». Однако по Версальскому мирному договору 1919 г. это золото окончательно перешло к победителям и осело в подвалах Банка Франции. Так Россия, преследуя совсем другие цели, парадоксальным образом покрыла часть своей задолженности бывшим союзникам, хотя Франция отказывалась засчитывать эти активы в компенсацию «царских долгов».

Помимо золота, в Германию советским правительством было переправлено кредитных билетов царского образца на номинальную сумму 203 млн. руб. для погашения государственных долговых обязательств. Средство это, впрочем, оказалось малоэффективным, поскольку царские кредитные билеты, хотя и продолжали котироваться на европейских валютных биржах, но уже не являлись реальным платежным средством. Потери германских собственников, прежде всего представителей деловых кругов, компенсировались из созданного по условиям августовского соглашения «особого фонда», средства которого выдавались по распоряжению российского государственного комиссара. Германские заявители сумели пользоваться этим каналом до середины декабря 1918 г., получив в общей сложности около 56 млн. руб., или 121 млн. марок{34}.

Таким образом, в период от подписания Брестского мира до Ноябрьской революции в Германии советским правительством было выплачено германской стороне около 584 млн. марок золотом и бумажными денежными знаками в счет погашения довоенной задолженности и ущерба, понесенного германскими собственниками в годы войны.

Эти выплаты очевидно были учтены советской стороной в период подготовки Генуэзской конференции 1922 г., на которой фигурировали цифры довоенной задолженности России Германии в пределах 1900—2010 млн. руб. (около 4,1—4,3 млрд. марок){35}. Если же принять во внимание выплаты, осуществленные в рамках финансового соглашения 27 августа 1918 г., то общий итог задолженности России Германии по всем видам обязательств составит примерно 4,7—4,9 млрд. марок. Эта цифра близка к итоговым подсчетам российских и германских экспертов кануна подписания мирного договора, и, по всей очевидности, наиболее соответствует реальной задолженности России военному противнику на момент прекращения войны.

Договором в Рапалло от 16 апреля 1922 г., подписанным накануне открытия конференции в Генуе, Россия и Германия отказались от возмещения военных расходов и убытков, связанных с «исключительными военными законами и насильственными

[18]

мероприятиями государственных органов», равно как и от компенсации расходов на содержание военнопленных. Германия, кроме того, приняла на себя обязательство отказаться от претензий, происходящих от действия законов военного времени и мер советского правительства при условии, что не будут удовлетворены аналогичные претензии других государств{36}.

После Рапалло тема довоенных долгов более не была предметом официальных переговоров между правительствами Советской России и Германии. С ликвидацией Веймарской республики и приходом к власти в Германии национал-социалистов проблема довоенных долгов окончательно перестала влиять на состояние экономических отношений между двумя странами.

Примечания:

{*} По довоенному курсу 1 рубль = 0,5 $ США или 2,16 германской рейхсмарки.

{1} Документы внешней политики СССР. М., 1961. Т 5. С. 302—303.

{2} Иностранное предпринимательство и заграничные инвестиции в России: очерки. М., 1997. С. 320.

{3} Документы внешней политики СССР. М., 1957. Т 1. С. 125—127.

{4} Там же. С. 166— 183.

{5} См.: Tilly R. International Aspects of the Development of German Banking // International Banking, 1870—1914. New York: Oxford University Press, 1991. P 90—112.

{6} Ibid. P 102.

{7} Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). Ф. 5. Оп. 1. Д. 1992. Л. 5—6.

{8} Там же. Л. 5.

{9} Российский государственный архив экономики (РГАЭ). Ф. 7733. Оп. 1. Д. 8632. Л. 1—19.

{10} Tilly R. Op. cit. Р 103. Table 4—4.

{11} См.: Оль П. В. Иностранные капиталы в России. Пг., 1922. С. 290—293.

{12} См.: Бовыкин В.И. Французский капитал в акционерных предприятиях в России накануне Октября // История СССР. 1991. № 4. С. 159—181.

{13} Tilly R. Op. cit. Р 105. Table 4—5.

{14} Bundesarchiv. Abt. Potsdam. Reichswirtschaftsamt. 1898. Bl. 4.

{15} Politisches Archiv des Auswaertigen Amtes, Bonn (PA AA). Russland. Bd. 10307. A 39439 / Der Prae-sident des Reichsbank-Direktoriums — an Staatssekretaer des Auswaertigen Amts, Berlin, 24. November 1917. Подробнее о регистрации российских ценных бумаг в Германии см.: Хойслер Й. Российские ценные бумаги с германскими штемпелями 1918 г. // Российские ценные бумаги: каталог собрания Музейно-экспозиционного фонда Банка России. М., 2010. Т. 1. С. 726—727.

{16} Deutsch-sowjetische Beziehungen von den Verhandlungen in Brest-Litowsk bis zum Abschluss des Rapallovertragеs: Dokumentensammlung. Berlin (Ost), 1967. Bd. 1: 1917—1918. S. 54—57.

{17} РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 1. Д. 1992. Л. 5—6.

{18} Deutsch-sowjetische Beziehungen … Bd. 1. S. 444— 445.

{19} РГАЭ. Ф. 7733. Оп. 1. Д. 8632. Л. 11.

{20} Там же. Д. 8741.

{21} РГАСПИ. Ф. 670. Оп. 1. Д. 4. Л. 87.

{22} РГАЭ. Ф. 7733. Оп. 1. Д. 7929, 8273.

{23} РГАСПИ. Ф. 670. Оп. 1. Д. 4. Л. 39—39 об.

{24} Bundesarchiv. Abt. Potsdam. Auswaertiges Amt. 6230. Bl. 248.

{25} РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 1. Д. 2133. Л. 4—6.

{26} Там же. Ф. 670. Оп. 1. Д. 4. Л. 63.

{27} Там же. Ф. 5. Оп. 1. Д. 2133. Л. 28—29.

{28} Там же. Л. 29.

{29} Там же.

{30} Документы внешней политики СССР Т 1. С. 445— 453.

{31} Там же. С. 565.

{32} О перевозке золота в Германию см.: Ефимкин А. П. «Мы заплатили немецким империалистам золото…» // История СССР. 1990. № 5. С. 147—151.

{33} См.: Кредит и банки в России до начала ХХ века: Санкт-Петербург и Москва. СПб., 2005. С. 642.

{34} РГАЭ. Ф. 7733. Оп. 1. Д. 8656. Л. 7—8.

{35} Документы внешней политики СССР. Т. 5. С. 302.

{36} Там же. С. 223—224.

[19]