Порошин А. А. Падение русской монархии и генерал М. В. Алексеев
Падение империи, революция и гражданская война в России / Сост. С. М. Исхаков. М.: Издательство «Социально-политическая мысль», 2010. С. 53-68.
Опубликовано с любезного согласия автора
Одной из важных опор власти в Российской империи была армия, офицерский корпус которой на протяжении веков демонстрировал свою преданность и готовность защищать самодержавный строй государства. Из русской истории известно, что иногда позиция высшего военного командования в отношении того или иного верховного правителя, имела определяющее значение.
В ходе Первой мировой войны отношение генералитета к самодержавию в значительной степени определялось результатами проведенных операций на театрах военных действий. Резко обозначившийся к осени 1914 г. военно-технический кризис препятствовал удовлетворению нужд фронта в снабжении его основными видами вооружения и боеприпасов, что проявилось в озабоченности командного состава армии малоэффективной деятельностью высших органов государственной власти, формируемых персонально Николаем II. Кроме того, стратегически провальный 1915 г. усилил недовольство и раздражение определенной части генералов своим императором, сохранившееся даже несмотря на успех летнего наступления 1916 г., что было фактом и послужило важнейшим фактором его отречения.
Между тем в советской историографии о существовании заговора против Николая II лишь упоминалось. Известный советский историк Э. Н. Бурджалов, к примеру, писал об участии генералитета в заговоре так: «Командование русской армии… с тревогой следило за революционным движением в стране… до него доходили слухи о готовящемся дворцовом перевороте… Сами же верхи армии не могли остаться в стороне. Они участвовали в решении вопроса об отречении царя и затем пытались воздействовать на ход событий и направить их на продолжение империалистической войны»{1}. События 25 февраля — 2 марта 1917 г., в результате которых Николаем II было принято решение об отречении, а тем более роль в этом начальника штаба Ставки Верховного главнокомандования генерала от инфантерии М. В. Алексеева, не рассмотрены.
[53]
Другой известный советский историк А. Я. Аврех, широко используя мемуарную литературу русского зарубежья, отметил обстановку в армии, предшествовавшую революционному перевороту: «…в гвардии идут серьезные разговоры о государственном перевороте, даже о смене династии…». Рассматривая личность М. В. Алексеева, историк делает вывод, что окончательная победа в войне тому виделась в союзе правительства с Думой, Земским и Городским союзами. Начальник штаба Ставки сочувствовал борьбе «Прогрессивного блока» с правительством и имел довольно доверительные контакты с оппозиционными лидерами: М. В. Родзянко, А. И. Гучковым, М. В. Челноковым, А. И. Коноваловым {2}. Политические деятели «Прогрессивного блока», с которыми имел связь М. В. Алексеев, в первую очередь А.И. Гучков, с самого начала возлагали надежды именно на дворцовый переворот. Считалось, что только ценой отречения государя можно получить известные шансы успеха в создании новой власти. При этом строй должен был остаться монархическим. Мысль о терроре по отношению к императору даже не обсуждалась, так как он должен был подписать отречение с передачей престола законному наследнику, со своим братом в качестве регента. Представлялось недопустимым заставить сына и брата присягнуть через лужу крови{3}. Рассуждая далее об М. В. Алексееве, как о возможном участнике заговора, А. Я. Аврех приводит размышления А. И. Гучкова и его фразу из письма к С. П. Мельгунову о том, что «никого из крупных военных к заговору привлечь не удалось». Историк не конкретизирует роль начальника штаба Ставки в заговоре, а анализирует и оценивает качества его личности: «…в позиции Алексеева, как и в других случаях, отражался все тот же необъяснимый паралич воли, поразительный разрыв между пониманием и действием, неспособность взять на себя подлинную ответственность за государственные дела»{4}. В этой характеристике можно найти объяснение тому, что, когда в конце 1916 г. в Севастополе М. В. Алексееву (где он был на излечении) представители думских и общественных кругов откровенно сообщили, что назревает переворот, и они, не зная, какое впечатление тот может произвести на фронте, просят совета, М. В. Алексеев в самой категоричной форме указал на недопустимость каких бы то ни было государственных потрясений во время войны. Он просил не делать этого во имя сохранения армии{5}.
Современный историк А. Н. Боханов в работе «Сумерки монархии» отразил февральские события 1917 г., но роль в них высшего командования армии осталась практически «за кадром». Автор ограничился лишь выдержкой из дневника Николая II за 1 и 2 марта 1917 г. В его работе имеются фактические ошибки. К примеру, главный начальник снабжения армий Северного фронта С. С. Саввич назван начштабом Северо-Западного
[54]
фронта; главнокомандующий армиями Северного фронта Н. В. Рузский назван командующим армиями Северо-Западного фронта и Северного фронта, начальник штаба Северного фронта Юрий Никифорович Данилов назван Георгием Никифоровичем{6}.
А. А. Искендеров предлагает свое видение, как заявлено, «во многом отличающееся от традиционных представлений и тенденциозных оценок». Анализируя исторические документы, он справедливо отметил, что идея отречения проникла не только в солдатские массы и среду офицеров, но и в слой генералитета. В этой связи им, как А. Я. Аврехом и другими исследователями, упоминается, в частности, председатель Государственной Думы А. И. Гучков, концентрировавший свои усилия на работе в армии и, прежде всего, среди высшего командного состава. Далее, рассматривая предсмертную записку министра внутренних дел А. Д. Протопопова и считая, что последний по роду своей деятельности «…владел достаточной информацией о сношениях видных представителей командования с деятелями оппозиции», историк приходит к выводу, что в конце февраля — начале марта 1917 г. в Ставке высшими военачальниками было оказано мощное давление на Николая II, при этом инициатива принятия решения (здесь и далее курсив мой. — А.П.) об отречении императора от престола исходила непосредственно от М. В. Алексеева, действовавшего заодно с А. И. Гучковым и, возможно, с М. В. Родзянко (хотя сам начальник штаба Ставки отрицал связи и контакты с думскими политиками){7}.
При этом, обращаясь по ходу работы к воспоминаниям А. И. Гучкова, А. А. Искендеров не делает попытки обратиться к глубинному содержанию личности М. В. Алексеева. А. А. Искендеров не упоминает о его недостаточно развитой воле, недостаточно боевом темпераменте и не учитывает эти качества, как причину невозможности активного участия в заговоре{8}. Кроме того, он не касается ключевых событий ночи 28 февраля — 1 марта 1917 г. По этим причинам, на наш взгляд, из поля зрения А. А. Искендерова «ускользнули» важные детали, проливающие свет на действия М. В. Алексеева в февральских событиях.
В прояснении его роли в перевороте и раскрытии возможных причин, побудивших его к этому, пальма первенства, по нашему мнению, принадлежит исследованиям русского зарубежья. Наибольшую известность в этой группе получили произведения И. Л. Солоневича, B. C. Кобылина, Г. М. Каткова и С. П. Мельгунова.
И. Л. Солоневич представил анализ социальной обстановки 1916 г. и схематический обзор событий февраля-марта 1917 г. Его вывод о том, что дворцовый переворот был результатом целого комплекса нездоровых социальных отношений, накопленного петербургским периодом истории,
[55]
сделан в 40-х годах XX в. в русле современных подходов к социальной истории. Вероятно, потому его выводы убедительны, хотя следует отметить некоторые неточности в изложении исторических фактов и не согласиться с его догадками относительно М. В. Алексеева, как участника антимонархического заговора, стремящегося к своему диктаторству. Версия о диктаторстве М. В. Алексеева, возможно, родилась на основе его доклада, представленного 15 июня 1916 г. Николаю II. В нем сделан вывод о критическом состоянии: снабжения фронта артиллерией, боеприпасами и другими боевыми средствами; работы транспорта; обеспечения металлами; заграничных заказов и валюты. Во избежание надвигающегося краха предлагалось назначить лицо с диктаторскими полномочиями (верховного министра государственной обороны){9}. И. Л. Солоневич резюмировал, что в 1916 г. был заговор, пружиной которого был А. И. Гучков, а «…основную «осевую» роль… играл, конечно, генералитет — в этом тоже не может быть ни малейшего сомнения… первая скрипка… принадлежит именно военным кругам…», ибо «…кто… в Ставке мог реализовать планы и указания заговорщиков?»{10}. Исполнителем технической стороны заговора автор однозначно называет генерала от инфантерии М. В. Алексеева.
Книга B. C. Кобылина, впервые изданная в России в 2005 г. под названием «Анатомия измены», полностью посвящена событиям февральской революции и роли в ней М. В. Алексеева и Н. В. Рузского. Несмотря на то что в предисловии автор выражал желание провести беспристрастное исследование, на наш взгляд, существенным недостатком всестороннего анализа большого количества исторического материала, является навязывание вывода явно промонархической направленности. Автор привел те отрывки из воспоминаний участников, которые более «играют» в поддержку его версии и желании показать отсутствие у М. В. Алексеева преданности монарху. Основой его измены (именно измены и участия в заговоре) B. C. Кобылин назвал низкие моральные принципы — фундамент духовного облика М. В. Алексеева, с чем трудно согласиться.
Работа С. П. Мельгунова представляет собой подробнейшую хронику одного из важнейших социальных событий XX в., составленную на основе многочисленных документов, личных бесед с участниками указанных событий. Автор далек от обличительного тона и пытается объективно разобраться в произошедшем. Исследуя роль военачальников, он не акцентирует внимание читателя на М .В. Алексееве и приходит к выводу, что в военных верхах идея «отречения» не была каким-то неожиданным выходом из сложившейся в февральские дни ситуации. Она освоилась в общественной мысли еще до революции{11}.
Г. М. Катков, говоря о роли М. В. Алексеева в отречении Николая II, считает, что начальник штаба Ставки явно хотел изменений в государственном
[56]
управлении, мешавшем своей непродуктивной деятельностью эффективному ведению войны. Перемен, по мнению М. В. Алексеева, можно было ожидать от манифеста, дававшего возможность сформировать министерство, ответственное перед Государственной думой (суть народом) или (исходя из повернувшихся событий) от нового императора, более реалистичного в действиях и адекватно реагирующего на происходившие общественно-политические события{12}.
В ряду современных российских научно-исторических работ о роли генералитета в отречении Николая II особняком стоит книга П. В. Мультатули. Рассмотрение ее после работ авторов русского зарубежья связано с тем, что в ней в части, касающейся «заговора генералов», автор солидарен с мнениями и выводами, сделанными ими ранее в работах промонархической направленности.
Повторяя растиражированные оценки М. В. Алексеева — как узкого кабинетного специалиста, не понимающего душу солдата и очень далекого от него, — П. В. Мультатули, тем не менее, справедливо называет его подготовленным штабным деятелем стратегического уровня{13}. Анализ служебной деятельности М. В. Алексеева показывает, что среди главнокомандующих армиями фронта он имел подавляющий по времени опыт непосредственного служебного общения с нижними чинами и наиболее системный опыт их обучения{14}.
К сравнительным оценкам П. В. Мультатули военачальников России и Пруссии следует относиться осторожно. Он пишет об отсутствии должного боевого опыта у русского генералитета, упоминая для сравнения известных военачальников Пруссии — Мольтке, Шлиффена, Гинденбурга, Макензена и Людендорфа — получивших боевой опыт во франко-прусской войне (1870-1871){15}. Отметим, что Гинденбург (1847-1934) и Макензен (1849-1945) боевой тактический опыт приобрели в звании лейтенанта, а Людендорфу (1865-1937) в годы указанной войны исполнилось 6 лет. М. В. Алексеев, как и многие другие русские военачальники, приобрел тактический боевой опыт в Русско-турецкой войне (1877-1878), а боевой оперативно-стратегический опыт — в Русско-японской войне (1904-1905). Другое дело, что качество полководческих знаний и умений — важной составляющей успехов или неудач в войне — помимо военного опыта во многом зависит от системы обучения в военно-учебных заведениях и системы служебного роста. И то и другое в российской армии, в отличие от прусской, к сожалению, было подвержено субъективизму высшей государственной власти, часто далекой от целесообразности и объективности.
Представление «участников военного заговора» без глубокого анализа качеств их характеров, взаимоотношений до начала и в ходе Первой
[57]
мировой войны приводит П. В. Мультатули, на наш взгляд, к ошибочным выводам, например об участии и главенстве М. В. Алексеева в заговоре. Более того, точка зрения автора о неспособности А. А. Брусилова и Н. В. Рузского участвовать в перевороте без согласия авторитетного у них Алексеева{16} не выдерживает критики. Тщеславие двух главнокомандующих, не очень ими скрываемое, желание личной славы неоднократно демонстрировалось их самостоятельными действиями, идущими часто вразрез прямым указаниям их начальника М. В. Алексеева, так же как и проявление неуважения с их стороны к последнему{17}.
Таким образом, в имеющейся исторической литературе отмечается, что в конце февраля — начале марта 1917 г. высшее военное командование России в Ставке Верховного главнокомандующего и на фронтах Первой мировой войны своими действиями оказали помощь общественно-политическим деятелям в устранении Николая II от власти и в переходе от конституционной монархии к парламентской республике. Безусловно, что одну из главных ролей в этом сыграл начальник штаба Ставки генерал от инфантерии М. В. Алексеев. Но какую именно? Чем можно объяснить его действия? Здесь мнения историков и публицистов расходятся, ответы, предлагаемые ими на эти важные вопросы, не однозначны.
События показывают, что с 25 февраля 1917 г. в Ставку начали приходить официальные сообщения о народных волнениях и последующих вооруженных столкновениях с полицией. В телеграммах речь шла о внутренних событиях политического характера, в которые Николай II, по утверждению возглавлявшего его личную охрану А. И. Спиридовича, никогда не позволял вмешиваться М. В. Алексееву{18}. В этой информации отсутствовала угроза со стороны тыла действиям войск на фронтах мировой войны. М. В. Алексеев по своей должности был достаточно осведомлен о настроениях на фронте, которые в обобщающих сводках регулярно представляли ему органы контрразведки и генерал-квартирмейстерская служба фронтов{19}. Поэтому М. В. Алексеев, в деятельности которого первое место всегда занимали вопросы фронта, не проявил своего беспокойства или озабоченности развитием событий. Его роль в данной ситуации свелась к докладу поступающей информации Николаю II и выполнению полученных от него распоряжений. 26 февраля Верховный главнокомандующий принял решение о немедленной подготовке к отправке от Западного и Северного фронтов по одной бригаде пехоты с артиллерией и по бригаде конницы, во главе которых потребовал поставить «энергичных генералов». Телеграммы о выделении войск немедленно были посланы начальником штаба Ставки в адрес главнокомандующих армиями вышеуказанных фронтов с добавлением о том, что отправку осуществить по особому указанию{20}.
[58]
Но утренний доклад начальника штаба Ставки Николаю II сообщений из Петрограда, пришедших за ночь с 26 на 27 февраля, взбудоражил окружение императора. А. И. Спиридович вспоминал, что Николай II долго беседовал с М. В. Алексеевым, опоздав к завтраку, что поразило всех — такого раньше не бывало{21}.
Следствием продолжительного разговора явилось решение Николая II об отправке генерал-адъютанта Н. И. Иванова в мятежную столицу во главе верной части (был определен Георгиевский батальон из Могилева), с подчинением ему ранее спланированных войск от действующих фронтов.
Дальнейшие события дня показывают, что Николая II убеждали дать свое согласие на создание ответственного министерства председатель Совета министров Н. Д. Голицын, великий князь Михаил Александрович. Причем последний советовал поручить формирование ответственного министерства князю Г. Е. Львову, а себя предлагал в качестве регента{22}. М. В. Алексеев в течение 27 февраля также неоднократно пытался уговорить императора дать свое согласие на «дарование» ответственного министерства.
Николай II принял всю информацию к сведению, не изменив своего решения о посылке Н.И. Иванова с диктаторскими полномочиями, посчитав это достаточной мерой для локализации революционных событий в столице. Рассмотреть предложение великого князя Николай II решил в Петрограде, но поступавшие тревожные телеграммы от супруги, Александры Федоровны, ускорили его отъезд. Литерный поезд с императором отправился в Царское Село 28 февраля в 5.00.
В отсутствие Верховного главнокомандующего М. В. Алексеевым было отдано указание командующему Московским военным округом о готовности к принятию соответствующих мер, если революционные события начнутся в Москве, и требование обеспечить работу железнодорожного транспорта и «прилива продовольствия»{23}.
Кроме того, для ориентирования главнокомандующих о складывающейся в Петрограде обстановке, начальник штаба Ставки отправил в их адрес телеграммой №1813 подробный ее анализ, сделанный на основе всей поступившей за последние дни информации. В конце телеграммы, разосланной циркулярно в штабы фронтов, М. В. Алексеев потребовал от всех сохранить верность долгу и присяге в войсках действующей армии, и также обеспечить железнодорожное движение и прилив продовольственных запасов{24}.Неоднократные его требования в отношении железнодорожного транспорта — главного связующего звена тыла с фронтом, и пополнения продовольствия были продиктованы, вероятно, полученной информацией о «хлебных бунтах» в Петрограде и обеспокоенностью, в этой связи, обеспечением действующей армии в преддверии
[59]
весеннего наступления. Подобные распоряжения входили в круг его служебных обязанностей.
На исходе суток 28 февраля — в первые часы 1 марта, произошло событие, которое стало переломным в дальнейших действиях начальника штаба Ставки.
Анализируя события в Ставке Верховного главнокомандующего в период Февральского переворота 1917 г., B. C. Кобылин обратил внимание на воспоминания А. И. Спиридовича и В. В. Шульгина. Последний писал, что 1 марта 1917 г. М. В. Родзянко все время ведет переговоры со Ставкой и Рузским, сообщая по прямому проводу, что положение вещей в Петербурге с каждой минутой ухудшается. Что вчера (т. е. 28 февраля. — А.П.) уже стало ясно, что для спасения династии и монархии необходимо отречение государя в пользу наследника, и что генерал Алексеев «примкнул» к этому мнению{25}. Таким образом, он находил необходимым отречение государя императора после разговора с М. В. Родзянко, состоявшегося, по-видимому, на исходе суток 28 февраля — в первые часы 1 марта, и который стал переломным в его дальнейших действиях.
Исследователи считали, что информация, которую М.Д. Родзянко постоянно передавал в Ставку, не соответствовала действительности, и преследовалась цель ввести М. В. Алексеева в заблуждение с целью склонить к оказанию помощи заговорщикам{26}.
В 1987 г. известный советский историк Г. З. Иоффе описывал эти события следующим образом: правая часть Временного комитета, возглавляемая октябристом М. В. Родзянко, вплоть до 2 марта практически не допускала мысли об отречении Николая II, и 28 февраля и по крайней мере в первой половине 1 марта вопрос об отречении Николая II во Временном комитете вообще не ставился. Он лишь намечался в «левой» — кадетской — части комитета, но Родзянко в любом случае в это время был противником такого решения. Относительно М. В. Алексеева сказано: в ночь на 1 марта Алексеев решился и предлагал пойти навстречу либералам Думы в их требовании «необходимости новых оснований для выбора и назначения правительства»{27}.
В 2006 г. Г. З. Иоффе писал иначе: «1 марта по поручению оппозиционной части Думы председатель Думы М. Родзянко связался с начальником штаба Ставки генералом М. Алексеевым… по аппарату Юза и убеждал его в том, что «беспорядки» можно уладить мирным, политическим путем. Сначала он говорил, что достаточным будет согласие императора на «ответственное (перед Думой) правительство», но затем радикализовал свое мнение, уверяя, что «замирение» возможно лишь при отречении Николая II в пользу наследника — цесаревича Алексея (естественно, при ответственном же перед Думой правительстве). И если генерала Алексеева
[60]
в чем-то и можно обвинять, то, пожалуй, в том, что он поверил Родзянко, пошел навстречу его рекомендациям. Впрочем, и это понять можно: учинять кровавую расправу в столице во время войны, боевых действий на фронте генералу Алексееву, естественно, не хотелось»{28}.
Как видим, взгляд профессионального историка изменился. Почему?
В списке источников, приведенных Г. З. Иоффе в книге «Великий Октябрь и эпилог царизма», присутствует большое количество архивных материалов и мемуарная литература русского зарубежья. Так, описывая участие М. В. Родзянко и М. В. Алексеева в деле отречения Николая II, историк ссылается на воспоминания британского дипломата Дж. Бьюкенена, П. Н. Милюкова, С. П. Мельгунова и др. При написании этой монографии Г. З. Иоффе невозможно было сказать все, что он хотел, поэтому «…приходилось идти на компромиссы…»{29}. Более того, видимо, при подготовке книг, вышедших в 1987 г. и в 1992 г., еще ощущался недостаток источников для полного освещения темы царской семьи, в частности отречения Николая II от власти. В своих последующих публикациях Г. З. Иоффе сам дает ответ на поставленный выше вопрос: «Когда грянула горбачевская перестройка, а за ней начались ельцинские «реформы», историческая мысль совершила крутой поворот»{30}. «С треском рушится «установочная» историография, и открывается простор для широкого научного поиска, а значит, для исторического спора, исторической дискуссии — подлинной стихии познания»{31}. Открылся доступ к ранее закрытым историческим архивным документам и исследованиям зарубежных коллег. В 1991 г. даже в книжных магазинах появилось большое количество когда-то «потаенных», спецхрановских книг, представлявших несомненный исторический интерес для исследователей. Ходовым выражением историков стало «закрываем «белые пятна»»{32}. По нашему мнению, представить новую версию участия М. В. Алексеева в Февральском перевороте Г. З. Иоффе смог, лишь избавившись от классового подхода в оценке прошлого, односторонности, категоричности, присущих советской историографии, и используя возможность иных подходов и представлений к открывшемуся широкому кругу источников.
И. Л. Солоневич задается вопросом, из каких же соображений действовал русский генералитет, и какие мотивы могли быть у генерала М. В. Алексеева? Самое вероятное объяснение автор сводит к политической безграмотности армии, к тому, что «…удалось убедить генералов в том, что политика государя императора действительно ведет армию к поражению и страну к гибели». В этой связи необходимо отметить, что действительно, армия традиционно воспитывалась в духе аполитичности. И конечно, М. В. Алексеев не был искушенным политиком. Он, по наблюдениям сотрудника Ставки М. К. Лемке, находился в самом полном
[61]
неведении относительно политических партий, группировок, течений, программ{33}. А. Д. Бубнов полагал, что по своим политическим взглядам М. В. Алексеев, несомненно, принадлежал к либерально настроенной, честной и любящей свою родину части русского общества{34}.
А. А. Искендеров считал, что попытка генералитета повлиять на высшую власть государства основывалась на обеспокоенности военачальников за состояние дел в обществе и в действующей армии{35}. На наш взгляд, это справедливо. М. В. Алексеев изнутри видел порочность управления армией Николаем II, проявлявшуюся в частности в том, что командный состав армии был «совершеннейшей катастрофой», так как Николай II персонально ставил на должности военачальников, которые не обладали профессионализмом и вели подчиненные войска к гибели. Революционные события 1905-1907 гг. заставили его по-другому смотреть и на способность Николая II решать государственные социальные вопросы. В письме жене с Русско-японской войны (1904-1905 гг.) он писал: «…мне рисуется внутреннее положение наше опасным. Брожение ищет выхода… Для мирного выхода… нужен человек и нужно не упустить время. Но человека нет, а сколько пропущено времени». И несколько позже: «…нужна крепкая рука…». Летом 1915 г. в должности главкома Северо-Западного фронта он отмечал, что «...наш враг внутренний, наши деятели Петербурга… наша система…» не дают возможности для победы{36}. И в конце февраля 1917 г. он стремился не допустить развала на фронте: «…на всех нас лег священный долг перед государем и родиной сохранить верность долгу и присяге в войсках действующей армии»{37}.
Кроме того, И. Л. Солоневич видел причину и в том, что «…генералитет был искренне уверен в неспособности государя императора, во влиянии государыни императрицы… и в том, что «вся страна» настроена против монарха». Об этом же писал А. Я. Аврех, отмечая, что высший генералитет армии, жаждущий перемен, находился в оппозиции политике Николая II, которого протопресвитер русской армии и флота Г. И. Шавельский охарактеризовал как «смелый без жены, безличный и безвольный при жене»{38}. В существовании оппозиции императору среди главнокомандующих не сомневался министр внутренних дел А. Д. Протопопов, что принимал во внимание А. А. Искендеров{39}.
Однако необходимо отметить, что при растущем неприятии личности Николая II дворянством, военной верхушкой, монархическая традиция в России оставалась по-прежнему сильной, что нашло отражение у А. Я. Авреха. Историк отмечал, что хотя М. В. Алексеев и находился в оппозиции к Николаю II, но оппозиции верноподданнической и, без сомнения, был горячим приверженцем монархии. Но при этом был совершенно
[62]
чужим человеком в придворных кругах, к которым относился с предубеждением и от которых держался возможно дальше, не ища ни почестей, ни отличии, и был ярым антираспутинцем{40}.
В подтверждение убежденности М. В. Алексеева в необходимости именно монархии, как формы государственного правления, следует привести размышления о судьбе страны и армии, которые отражают его «всеподданнейший доклад», не оконченный, без даты, по времени относится предположительно к осени 1916 г. Упоминая о брожении в тылу армии и бездействии власти, он писал, что «…Народ не доверяет членам правительства, которые пренебрегают в полной мере общественной психологией… Народная молва не отделяет имя императора от деятельности правительства. Спасать имя своего государя, выделить его в вероятные кровавые часы нашей истории из среды дряблого правительства — священный долг каждого верноподданного»{41}. По нашему мнению, последняя фраза ясно дает понять намерение М. В. Алексеева не участвовать в свержении монархического строя в России, а «спасать» монархию.
Вероятно, именно после разговора М. В. Родзянко, в 1.15. 1 марта начальник штаба Ставки отправил Н. И. Иванову (копии всем главнокомандующим) телеграмму № 1833. B. C. Кобылин, рассматривая хронологию событий в Ставке, первым из исследователей акцентировал внимание на моменте, который на самом деле вызывает недоумение. Информация, поступавшая с 25 по 28 февраля, показывала явное ухудшение обстановки в Петербурге, о чем М. В. Алексеев периодически информировал главнокомандующих. Однако его телеграмма № 1833 от 1 марта сразу выделяется из общего ряда и диссонирует со всеми предыдущими телеграммами Ставки{42}. B. C. Кобылин считал, что ее содержание было основано на лживой информации и не соответствовало развитию событий в Петрограде: «Частные сведения говорят, что… в Петрограде наступило… спокойствие… Воззвание к населению, выпущенное Временным правительством, говорит о необходимости монархического начала России и необходимости новых выборов для выбора и назначения правительства… Если эти сведения верны, то изменяются способы ваших (Н. И. Иванова. — А. П.) действий; переговоры приведут к умиротворению, дабы избежать позорной междоусобицы, столь желанной нашему врагу… Доложите его величеству все это и убеждение, что дело можно привести мирно к хорошему концу, который укрепит Россию»{43}. При этом начальник штаба Ставки не упоминает об уже прозвучавших требованиях отречения императора в пользу сына Алексея и своем одобрении этого! Текст телеграммы только подготавливает к тому, что с императором разговор будет уже о чем-то другом, не об ответственном министерстве. И это другое решение будет мирное и
[63]
укрепит Россию, то о чем постоянно говорил Николай II. Вероятно, М. В. Алексеев определился и принял решение участвовать в давлении на императора, и возможно, следуя предложениям М. В. Родзянко, подвести Николая II, уже колеблющегося и готового на уступки, к осознанию безвыходности ситуации и необходимости отречения.
По прибытии царского поезда в Псков в 19.05 1 марта все полученные из Ставки телеграммы были доложены Николаю II главнокомандующим армиями Северного фронта Н. В. Рузским. В 23.30 была доложена телеграмма из Ставки за №1865 с проектом манифеста об ответственном министерстве, составленным М. В. Алексеевым. В приписке излагалась «мольба» о немедленном опубликовании манифеста, в котором одна мысль — о призвании ответственного перед представителями народа министерства из лиц, пользующихся доверием всей России. Образование министерства предлагалось возложить на председателя Государственной думы{44}. М. В. Алексеев по-прежнему, пугая Николая II развитием революции, ни словом (!) не упоминает о произошедшем разговоре с М. В. Родзянко, скрывая от императора принципиально важную информацию.
В ночь с 1 на 2 марта происходили переговоры, в которых Н. В. Рузский предлагал М. В. Алексееву отдать распоряжение Н. И. Иванову об остановке войск. Начальник штаба Ставки в категоричной форме отказался выполнять подобное предложение без личной санкции Николая II{45}. Н. В. Рузский в личных переговорах с императором добился согласия того на издание манифеста, на остановку миссии Н. И. Иванова и получил разрешение на ведение переговоров с представителями Временного комитета Государственной думы по вопросам образования ответственного министерства. После этого он в течение нескольких часов разговаривал с М. В. Родзянко — и только из этих переговоров выяснил, что принятое императором решение запоздало, и теперь речь идет только о его отречении в пользу наследника при регенте великого князя Михаила Александровича.
Получив из штаба Северного фронта полный текст этих переговоров, М. В. Алексеев попросил Н. В. Рузского (через генерал-квартирмейстера Ставки А. Лукомского) немедленно разбудить императора и проинформировать его об «изменении» политической ситуации, которая ему уже была известна. В придворном журнале записано, что Н. В. Рузский был принят «его величеством» в 10.45{46}. То есть только утром 2 марта Николай II первый раз услышал о требовании отречения! И не от М. В. Алексеева, а от Н. В. Рузского!
2 марта в 10.15 из штаба Ставки в адрес главнокомандующих была послана телеграмма № 1872 с запросом об их отношении к отречению государя. На наш взгляд, не имеет значения, кто был инициатором этой
[64]
телеграммы: Н. В. Рузский или М. В. Алексеев. Важен другой момент: как был сформулирован этот запрос. Упор в телеграмме М. В. Алексеев сделал на фразах: «Необходимо спасти действующую армию от развала; продолжать до конца борьбу с внешним врагом; спасти независимость России и судьбу династии. Это нужно поставить на первом плане, хотя бы ценой дорогих уступок». В качестве уступок предлагалась «верноподданническая просьба» об отречении{47}.
А. А. Искендеров считал, что тексты телеграмм определенно свидетельствовали о по-военному четкой организации этой акции и «… речь шла, если не об откровенном и грубом сговоре, то, по крайней мере, о предварительной договоренности между главными действующими лицами этого политического спектакля…». У главнокомандующих не было другого выбора, как согласиться с мнением генерала М. В. Алексеева, которое он и не скрывал{48}.
По нашему мнению, предположение о предварительной договоренности М. В. Алексеева с главнокомандующими, а тем более о сговоре между ними, безосновательно. В этой связи стоит упомянуть А. И. Деникина, писавшего со слов М.В. Алексеева, что представители «некоторых думских и общественных кругов» вслед за встречей с М. В. Алексеевым (осенью 1916 г. в Севастополе), посетили А. А. Брусилова и Н. В. Рузского, которые высказались за готовящийся переворот{49}. Видимо, они были готовы поддержать отречение императора, чем и можно объяснить легкость и быстроту их реакции на соответствующую телеграмму начальника штаба Ставки.
Об отсутствии договоренности между Н. В. Рузским и М. В. Алексеевым косвенно говорит факт запроса у М. В. Алексеева начальником штаба Северного фронта Ю. Н. Даниловым подтверждения (по просьбе Н. В. Рузского) сведений, заключенных в телеграмме Ставки № 1833. Об этом же свидетельствуют колебания с принятием решения А. Е. Эверта и помощника главнокомандующего Румынским фронтом генерала от кавалерии В.В. Сахарова (главнокомандующим номинально считался король Румынии Фердинанд I. — А. П.), которые, прежде чем высказаться, просили сообщить им мнения других главнокомандующих{50}.
На наш взгляд, к наиболее верному выводу подошел А. Я. Аврех, когда писал, что без учета всеобщего настроения Ставки и офицерского корпуса нельзя до конца правильно понять и объяснить ту легкость и быстроту, с которой командующие фронтами, будучи и оставаясь сторонниками самодержавной власти, присоединились к мнению Алексеева и высказались за отречение Николая II. Это стало возможным только благодаря полному отчуждению от последнего самодержца офицерского корпуса, т. е. той силы, на которую царь больше всего рассчитывал{51}.
[65]
Положительные ответы на запрос были получены в Ставке между 14 и 15 часами.
Придворный журнал зафиксировал, что в 14.30 генерал-адъютант Н. В. Рузский был принят императором. Доложив мнение высших генералов, главнокомандующий армиями Северного фронта в конце высказал и свое мнение о неизбежности отречения. При этом следует отметить, что сам М. В. Алексеев опять проявил двуличие и, по выражению А. Лукомского, высказался «в крайне неопределенной форме»{52}. Николай II был ошеломлен требованиями шести высших военачальников. Решение было им принято сразу: «Я об этом думал, я решил…»{53}. Первоначально отречение было подписано в пользу наследника, затем в пользу младшего брата.
В 5.00 2 марта Н. В. Рузский был срочно вызван к прямому проводу Г. Е. Львовым и М. В. Родзянко, которые сообщили о необходимости воздержаться с опубликованием манифеста об отречении Николая II, в связи с требованиями народа о свержении династии. В такой ситуации опубликование манифеста о передаче власти Михаилу Александровичу, по мнению лидеров Временного комитета, могло привести к новым, уже не контролируемым, взрывам масс.
Информация, переданная из штаба Северного фронта в Ставку, привела в сильнейшее волнение М. В. Алексеева. Изначально не желая свержения монархии, он понял, что, по сути дела, оказался главным лицом, которое оказало помощь политическим деятелям в свержении монархии. Рассчитывая, что главнокомандующие могут еще изменить ситуацию, М. В. Алексеев 3 марта в 7.00 посылает им телеграмму № 1918, в которой предлагает «…созвать совещание главнокомандующих в Могилеве… Коллективный голос высших чинов армии и их условия должны… стать известными всем и оказать влияние на ход событий».
А. Лукомский вспоминал, что, передав для отправки написанную им телеграмму, М. В. Алексеев сказал: «Никогда себе не прощу, что поверил в искренность некоторых людей, послушался их и послал телеграмму (выделено мной. — А. П.) главнокомандующим по вопросу отречения государя от престола»{54}.
Кого имел в виду М. В. Алексеев? На наш взгляд, речь идет о М. В. Родзянко, с которым начальник штаба Ставки разговаривал в ночь с 28 февраля на 1 марта. Можно предположить, что и в разговоре Н. В. Рузского с председателем Государственной думы, состоявшемся позже, с 1 на 2 марта, последний использовал те же аргументы и методы убеждения, что и для М. В. Алексеева: «Не забудьте, что переворот может быть добровольный и вполне безболезненный для всех, и тогда все кончится в несколько дней; одно могу сказать, ни кровопролития, ни
[66]
ненужных жертв не будет. Я этого не допущу»{55}. С той только разницей, что М. В. Алексееву, не способному предвидеть чужую подлость и готовому в каждом видеть хорошее{56}, было предложено запросить главнокомандующих, вполне определенно подсказав им ответ, который начальник штаба Ставки желал, чтобы они сообщили государю. В пришедшем от Н. В. Рузского ответе было сказано, что подобное совещание в данной обстановке нецелесообразно{57}. Убедить в обратном и настоять по праву начальника штаба Ставки на своем у М. В. Алексеева не хватило характера.
Таким образом, М. В. Алексеев своим «пассивным участием» сыграл одну из главных ролей в государственном перевороте, задуманном и осуществленном политическими деятелями. Понимание того, что его провели искушенные политики, вероятнее всего, преследовало М. В. Алексеева всю оставшуюся жизнь. На наш взгляд, именно это заставило его принять самое активное участие в создании Белого движения. Смерть М. В. Алексеева примирила его с М. В. Родзянко. 25 сентября 1918 г. последний оказался в числе лиц, выносивших тело усопшего М. В. Алексеева{58}.
Примечания:
{1} Бурджалов Э. Н. Вторая русская революция. М., 1971. С. 92.
{2} Аврех А. Я. Царизм накануне свержения. М., 1989. С. 60, 192.
{3} Александр Иванович Гучков рассказывает… Воспоминания председателя Государственной думы и военного министра Временного правительства. М., 1993. С. 15, 17.
{4} Аврех А. Я. Указ. соч. С. 193.
{5} Мартынов Е. И. Политика и стратегия. М., 2003. С. 151.
{6} Боханов А. Н. Сумерки монархии. М., 1993. С.265.
{7} Искендеров А. А. Закат империи. М., 2001. С. 2, 519, 523-524, 543, 573-574.
{8} Александр Иванович Гучков рассказывает… С. 8-9.
{9} Дневники и документы из личного архива Николая II. Минск, 2003. С.333-342.
{10} Солоневич И. Л. Великая фальшивка февраля. М., 2007. С. 87, 97, 104, 110.
{11} Мельгунов С. П. Мартовские дни 1917 года. М., 2006. С.306.
{12} Катков Г. М. Февральская революция. М., 1997. С. 300, 309-310, 316, 322.
{13} Мультатули П. В. Император Николай II во главе действующей армии и заговор генералов. СПб., 2002. С. 204.
{14} Российский государственный военно-исторический архив (далее — РГВИА). Ф. 55. Оп. 1. Д. 1. Л. 2-2об. 4; Кирилин Ф. Основатель и верховный руководитель Добровольческой армии ген. М. В. Алексеев. Ростов-на-Дону, 1919. С. 4-5.
{15} Мультатули П. В. Указ. соч. С. 199.
{16} Там же. С. 444.
{17} Керсновский А. История русской армии. 1881-1916. Смоленск, 2004. С. 168-171, 327, 330; РГВИА. Ф. 162. Оп. 1. Д. 12. Л. 116; Д. 16. Л. 168; Алексеева-Борель В. Сорок лет в рядах русской императорской армии. Генерал М.В. Алексеев. СПб., 2000. С. 523.
{18} Спиридович А. И. Великая война и февральская революция 1914-1917 гг. Нью-Йорк, 1960. С. 170.
{19} РГВИА. Ф. 2048. Оп. 1. Д. 1093. Л. 1-2, 11, 17; Д. 1232. Л. 3, 7, 9, 31-32.
{20} Из воспоминаний ген. А. Лукомского // Архив русской революции. Т. 1-2. М., 1991. С. 16.
{21} Спиридович А. И. Указ. соч. С. 170.
{22} Мартынов Е. И. Указ. соч. С. 189-190.
{23} Документы к «Воспоминаниям» ген. А. Лукомского // Архив русской революции. Т. 3-4. М., 1991. С. 251.
[67]
{24} РГВИА. Ф. 2031. Оп. 1. Д. 1488. Л. 6-7.
{25} Кобылин В. Анатомия измены. СПб., 2005. С. 283. См. например: Шульгин В. В. Дни // Отречение Николая II. Воспоминания очевидцев, документы. 2-е изд., дополненное, (репринт). М., 1990. С. 174.
{26} Катков Г. М. Указ. соч. С.302; Кобылин В. Указ. соч. С. 279; Мартынов Е. И. Указ. соч. С. 148.
{27} Иоффе Г. З. Великий Октябрь и эпилог царизма. М., 1987. С. 52, 57, 71.
{28} Иоффе Г. З. Василий Витальевич Шульгин // Новый журнал. 2006. № 242. http://magazines.russ.ru/nj/2006/242/iol5.html
{29} Иоффе Г. З. Революция и судьба Романовых. М., 1992. С. 3.
{30} Иоффе Г. З. Рецензия на: Карпенко С. В. Очерки истории белого движения на юге России (1917-1920 гг.). М., 2002 // Новый журнал. 2003. № 233. http://magazines.rass.ru/nj/2003/233/beloe.html
{31} Иоффе Г. З. Послесловие // Рабинович А. Большевики приходят к власти: Революция 1917 года в Петрограде / Пер. с англ. М., 1989. С. 336.
{32} Иоффе Г. З. Из дневника свидетеля // Сетевой журнал «Полярная Звезда» http://zvezda.ru/antrop/2006/10/25/history.htm
{33} Лемке М.К. 250 дней в царской ставке. 1916. Минск, 2003. С.177.
{34} Бубнов А. Д. В царской ставке // Конец российской монархии. М., 2002. С. 81.
{35} Искендеров А. А. Указ. соч. С. 540.
{36} Ачексеева-Борель В. М. Аргентинский архив генерала М. В. Алексеева // Военно-исторический журнал. 1992. № 9. С. 90; № 10. С. 57; 1993. № 8. С. 51, 52.
{37} РГВИА. Ф. 2031. Оп. 1. Д. 1488. Л. 7.
{38} Аврех А. Я. Указ. соч. С. 60.
{39} Искендеров А. А. Указ. соч. С. 574.
{40} Аврех А. Я. Указ. соч. С. 190, 193.
{41} РГВИА. Ф. 55. Оп. 4. Д. 1. Л. 100.
{42} Кобылин B. C. Указ. соч. С. 284-285.
{43} Отречение Николая II… С. 228-229
{44} РГВИА. Ф. 2031. Оп. 1. Д. 1488. Л. 13.
{45} Алексеева-Борель В. Сорок лет в рядах русской императорской армии… С. 482.
{46}Мартынов Е. И. Указ. соч. С. 226.
{47} Там же. С. 227.
{48} Искендеров А. А. Указ. соч. С. 574. Телеграмма № 1833 была послана в адрес главнокомандующих армиями фронтов. А. А. Искендеров ошибочно относит к ним и командующих армиями.
{49} Мельгунов С. П. На путях к дворцовому перевороту. М., 2007. С. 141.
{50} Отречение Николая II… С. 194, 229.
{51} Аврех А. Я. Указ. соч. С. 194.
{52} Мартынов Е. И. Указ. соч. С. 229.
{53} Александр Иванович Гучков рассказывает… С. 69.
{54} Документы к «Воспоминаниям» ген. А. Лукомского. С. 268-269.
{55} Мартынов Е. И. Указ. соч. С. 225.
{56} Лемке М. К. 250 дней в царской ставке. 1914-1915. Минск, 2003. С. 194.
{57} Документы к «Воспоминаниям» ген. А. Лукомского. С.260, 269-270.
{58} Лембич М. Великий Печальник. Верховный руководитель Добровольческой армии генерал М.В. Алексеев. Омск, 1918. С.9.
[68]