Skip to main content

Зайончковский П. А. Высшее военное управление. Император и царствующий дом

П. А. Зайончковский (1904-1983 гг.): Статьи, публикации и воспоминания о нем. М., 1998. С. 70-98.

Верховным вождем армии являлся император. Следовательно, ответственность за ее состояние лежала прежде всего на нем.

Для императора, как и для всей императорской фамилии, наиболее близким, родным было военное дело. Все, как император, так и великие князья, были офицерами и в той или иной форме служили в армии. Подробно вопрос о влиянии на состояние армии императора мы рассмотрим в конце данной главы, после характеристики высших органов управления и высшей военной администрации.

* * *

Вопрос о создании высшего административного органа, который координировал бы деятельность как армии, так и флота, возник впервые еще в ходе Русско-японской войны. Окончательно этот орган, Совет государственной обороны, возник 10 июня 1905 г. «В видах обеспечения соответственного государственным потребностям и средствам развития вооруженных сил Империи, объединения деятельности высшего военного и морского управления и согласования ее с деятельностью других правительственных учреждений по вопросам, относящимся к безопасности государства, – говорилось в общей части Положения, – учреждается Совет государственной обороны»{1}.

Совет подчинялся непосредственно императору и состоял из председателя, которым бессменно являлся великий князь Николай Николаевич, шести постоянных членов «по личному избранию государя императора», а также непременных членов по занимаемым должностям: военного министра, управляющего Морским министерством, начальника Главного штаба Военного министерства, начальника Главного Морского штаба, генерал-инспекторов родов оружия. Кроме того, на правах членов могли приглашаться, с высочайшего каждый раз соизволения, и другие министры и управляющие, а равно начальствующие лица армии и флота{2}.

[70]

Рассмотрим первоначальный состав Совета государственной обороны к моменту его создания.

Как уже говорилось, его председателем был великий князь Николай Николаевич. Постоянными членами Совета являлись: 1) генерал от инфантерии Газенкампф; 2) генерал-лейтенант Костырко – большой специалист в области техники артиллерийского дела; 3) генерал-лейтенант Случевский, неудачно командовавший на войне 10-м армейским корпусом; 4) генерал-лейтенант Милов, профессор военной академии по кафедре военной администрации, командовавший на войне 8-м армейским корпусом; 5) член Государственного Совета генерал от инфантерии Гродеков, командовавший войсками Амурского военного округа; 6) от флота – адмирал Дубасов, командовавший эскадрой на Дальнем Востоке.

Членами Совета государственной обороны по должности являлись: 1) военный министр генерал Редигер; 2) морской министр адмирал Авелан; генерал-инспектора: 3) пехоты – генерал-адъютант Гриппенберг – бывший командующий второй армией в период Японской войны; 4) по кавалерии – генерал-адъютант Остроградский; 5) по артиллерии – великий князь Сергей Михайлович; 6) по инженерной части – великий князь Петр Николаевич. 7) Начальник Генерального штаба Палицын. 8) Начальник Главного морского штаба адмирал З. П. Рожественский. Начальником канцелярии Совета являлся Генерального штаба полковник А. А. Гулевич{3}.

А. Ф. Редигер в своих воспоминаниях писал: «Состав совещания едва ли можно назвать удачным. Гриппенберг и Гродеков были люди хорошие, но мало пригодные для разрешения вопросов высшего порядка; особенно Гродеков производил просто жалкое впечатление человека уже трудно соображающего, Дубасов был упрямый фантазер, Газенкампф был заранее согласен с мнением председателя, Палицын был близкий великому князю человек»{4}.

Таким образом, хозяином Совета обороны был его председатель. Состав Совета назначался ежегодно, и в 1907 г. он был следующим:

а) Непременные члены:

1) генерал-инспектор по инженерной части свиты е. и. в. генерал-майор великий князь Петр Николаевич; 2) генерал-инспектор артилерии свиты е. и. в. генерал-майор великий князь Сергей Михайлович; 3) военный министр генерал-лейтенант Александр Федорович Редигер; 4) морской министр вице-адмирал Алексей Алексеевич Бирилев; 5) начальник Генерального штаба генерал-лейтенант Федор Федорович Палицын; 6) генерал-инспектор пехоты генерал-адъютант, генерал от инфантерии

[71]

Николай Платонович Зарубаев; 7) генерал-инспектор кавалерии генерал от кавалерии Всеволод Матвеевич Остроградский; 8) исполняющий должность начальника Морского Генерального штаба капитан первого ранга Лев Алексеевич Брусилов.

б) Постоянные члены:

1) генерал от инфантерии Михаил Александрович Газенкампф; 2) генерал-адъютант адмирал Иван Михайлович Диков; 3) инженер-генерал Александр Петрович Вернандер; 4) генерал-адъютант адмирал Федор Васильевич Дубасов; 5) генерал-лейтенант Александр Павлович Протопопов.

Начальником канцелярии являлся Генерального штаба полковник Арсений Анатольевич Гулевич{5}.

В 1907-1908 гг. среди непременных членов произошли небольшие изменения: в связи с назначением нового начальника Генерального штаба генерала от кавалерии В. А. Сухомлинова он был введен в состав Совета государственной обороны вместо генерала Ф. Ф. Палицына, вице-адмирала А. А. Бирилева на посту морского министра сменил адмирал И. М. Диков, а вместо исполнявшего должность начальника Морского Генерального штаба капитана 1-го ранга Л. А. Брусилова был назначен контрадмирал А. А. Эбергард.

Постоянными членами оставались М. А. Газенкампф, А. П. Вернандер, Ф. А. Дубасов и А. П. Протопопов.

В связи с учреждением Совета государственной обороны изменилась вся структура высшего военного управления. Ряд органов военного управления превращался в самостоятельные, независимые от Военного министерства учреждения.

Таким учреждением становился Генеральный штаб, начальник которого подчинялся непосредственно императору и имел у него личный доклад{6}.

Помимо Совета государственной обороны и Генерального штаба создается еще несколько независимых от военного министра институтов – генерал-инспекторов отдельных войск. В июне 1905 г. учреждаются новые должности генерал-инспектора пехоты, на которую назначается генерал О. Ф. Гриппенберг, а также генерал-инспекторов артиллерии (великий князь Сергей Михайлович), по инженерной части (великий князь Петр Николаевич), кавалерии (В. М. Остроградский).

В положении о генерал-инспекторах указывалось, что «с генерал-инспекторов должны быть сняты все хозяйственные функции. Они должны быть подчинены непосредственно Его Императорскому Величеству /…/, должны быть его очами и ушами в отношении инспектируемых ими родов войск»{7}.

К этому нужно добавить, что назначение на высшие командные должности также было изъято из ведения военного

[72]

министра. С осени 1905 г. оно стало производиться Высшей аттестационной комиссией, состоявшей при Совете государственной обороны{8}.

Таким образом, Военное министерство как единый орган военного управления в 1905 г. распалось на ряд независимых друг от друга органов, подчиненных непосредственно императору. К ним относятся следующие учреждения: Совет государственной обороны и состоявшая при нем Высшая аттестационная комиссия, Генеральный штаб, четыре самостоятельных генерал-инспектора. Военный министр оставался номинально главой военного управления и фактически заведовал лишь военно-хозяйственной деятельностью.

Организация армии была проведена по прусскому образцу, как это мыслилось еще после Крымской войны. Тогда инициатором этого являлся покоритель Кавказа, князь А. И. Барятинский, антипод военного министра Д. А. Милютина{9}.

Анализируя проведенные реформы в области высшего военного управления, надо сказать, что единое военное управление во главе с военным министром прекращает свое существование. При этом значительно усиливается роль верховной власти как самого императора, так и великих князей.

Совет государственной обороны не оправдал надежд, на него возлагаемых, что и привело к тому, что в 1909 г. он был ликвидирован. Ни одного крупного решения, касавшегося обороны государства, им принято не было. Как рассказывает в своих мемуарах военный министр Редигер в записи, относившейся к концу 1906 г., Совет государственной обороны оказался неспособным решать кардинальные вопросы обороны государства. «Весьма оригинально, – пишет он, – было то, что самый важный вопрос по обороне Государства не был рассмотрен в Совете государственной обороны, а остался для него секретом! По инициативе В. кн. Николая Николаевича и Палицына было признано, что их создание, Совет обороны, недостаточно компетентен в этом деле и слишком многолюден, чтобы можно было ручаться за соблюдение секрета»{10}.

Подобную же убийственную характеристику Совета государственной обороны он повторяет и позднее в записи, относящейся, по-видимому, к 1907 г.: «Совет Обороны, производил на меня все более удручающее впечатление. У Совета, и в частности у его председателя, не было какой-либо общей программы действий, а были лишь общие пожелания, вовсе не соображенные с имеющимися средствами»{11}.

Такую же оценку дает Редигер в письме, отправленном в мае 1907 г. великому князю Николаю Николаевичу. «Военное министерство, – пишет он, – ведь не самостоятельно в своих распоряжениях по крупным организационным вопросам, а

[73]

должно прислушиваться к заключениям Начальника Генерального Штаба и руководствоваться указаниями Совета Государственной Обороны, а эти два органа судят о всех предметах с совсем иной точки зрения, выставляя лишь пожелания и вовсе не сообразуясь с существующей обстановкой»{12}. Как рассказывает Редигер в этих же записях, это письмо не оказало никакого влияния, и все осталось по-старому.

Таким образом, Совет государственной обороны никакого влияния на деятельность по укреплению государственной обороны не оказывал, а лишь мешал этому делу.

Действительно, знакомясь с архивными материалами Совета, нельзя обнаружить ничего конкретного в его деятельности.

18 августа 1909 г. Совет государственной обороны был упразднен{13}, однако вопрос этот был предрешен еще в начале года. А. А. Поливанов заносил в свой дневник 24 марта 1909 г.: «Сегодня государь дал повеление окончательно упразднить Совет Государственной Обороны»{14}.

* * *

Характеризуя роль военного министра после произведенных реформ, командующий войсками Киевского военного округа, а впоследствии военный министр В. А. Сухомлинов в своих воспоминаниях писал: «Проект великого князя предусматривал образование Совета Государственной Обороны с особыми полномочиями. Военное министерство, соответственно германскому образцу, подлежало разделению, и военному министру отводилась роль управляющего частью военного ведомства, но не исполнительного органа государя как верховного вождя армии. Соответственно этому право личного доклада у государя было значительно расширено и предоставлено начальнику Генерального штаба и всем инспекторам отдельных родов оружия, у военного же министра осталось ведение хозяйственными вопросами и личным составом»{15}.

Эту характеристику состояния Военного министерства полностью подтверждает в своих записках и А. Ф. Редигер. «Перед моим призванием (1905. – П. З.Министерство было разделено. Общее руководство военным делом было вверено Совету Государственной Обороны, а военному министру была поручена вся административная часть и хозяйство /…/. Выделение Генерального штаба и создание генерал-инспекторов, которым намечалось предоставить значительные распорядительные права, приводило к многовластию в военном управлении, но этот недостаток был бы устранен, если бы председатель Совета Государственной Обороны взял на себя объединить все эти части военного управления или Государь сам (как в Пруссии)

[74]

взял на себя эту обязанность, но так как такого объединения, требующего знания и большого труда, не было, то легко могла получиться полная неразбериха.

Точных указаний для деятельности вновь созданных органов и для определения их отношений к военному министру не было дано, и все были они готовы толковать свою автономию в широком смысле»{16}.

При этом, продолжал Редигер, «Совет обороны, составленный до крайности неудобно, на первых порах донельзя тормозил мою деятельность и навязывал мне нелепые, невыполнимые решения»{17}.

Это положение особенно давало себя знать при отсутствии или, точнее, полной бездеятельности Совета обороны и его председателя – великого князя Николая Николаевича.

Все это, естественно, создавало крайнюю путаницу и неразбериху, особенно недопустимую в военном деле. Это вскоре начал понимать не только военный министр, но и представители высшего военного управления.

Как рассказывает Редигер, в марте 1908 г. в Петербурге было созвано совещание по вопросу о новой организации армии, на которое съехались командующие войсками европейских военных округов, которые по собственной инициативе, «являясь великому князю Николаю Николаевичу, заявили ему, что разделение Министерства приносит вред и что управление военным ведомством вновь надо объединить».

Это было понятно не только командующим войсками, но даже независимым от Военного министерства генерал-инспекторам.

«В 1908 г., – как утверждает тот же Редигер, – генерал-инспекторы сами пришли к заключению, что они для пользы дела должны быть подчинены военному министру».

Решающее значение с точки зрения объединения военного управления имело упразднение Совета государственной обороны. Первым и решающим шагом к этому явилось увольнение великого князя Николая Николаевича с поста председателя. 26 июля 1908 г. последовал рескрипт об увольнении его с этой должности{18}. Формальным поводом к этому явилась якобы трудность совмещения Николаем Николаевичем двух должностей: председателя Совета государственной обороны и командующего войсками гвардии и Петербургского военного округа.

Однако действительная причина была в другом – в ухудшении отношений его с императором. Это находит косвенные свидетельства в дневниках императора. На протяжении 1905, 1906, 1907 гг. великий князь Николай Николаевич был наиболее частым гостем у императора, а в 1908 г. эти посещения становятся редкими. К сожалению, в дневнике Николая II мы не

[75]

находим упоминания о содержании бесед с кем-либо из лиц, его посещающих, а лишь сам факт присутствия того или иного гостя.

Помимо указанных выше причин, приведших к объединению Военного министерства, следует также упомянуть и влияние общественности, в частности, речь А. И. Гучкова на заседании в Думе 27 мая 1908 г. Гучков как докладчик бюджетной комиссии по смете Военного министерства на 1909 г. подробно касался задач, направленных на укрепление обороны государства.

Он указывал и на причины некомплекта офицеров в армии, и на необходимость строительства заводов для обеспечения выпуска снарядов и патронов, и на ряд других вопросов. Касаясь состояния высшего военного управления, он говорил: «В самом деле, если до войны высшее управление нашей армии сосредоточивалось в руках Военного Министра, который облечен был обширной властью /…/ и был единственным ответчиком и за подбор командного состава, и за боевую готовность армии, то мы со времени войны в этом отношении повернули в сторону и пошли как раз по ложной дороге. /…/ В 1905 году были произведены чрезвычайно крупные перемены в высшем управлении армии». Далее он говорил о создании Совета государственной обороны во главе с великим князем Николаем Николаевичем и учреждении независимого от Военного министра Главного управления Генерального штаба, а также Высшей аттестационной комиссии и института генерал-инспекторов отдельных родов войск. Особую неприязнь вызвал у Гучкова Совет государственной обороны, стоявший над военным министром. «Этот Совет, – говорил Гучков, – является серьезным тормозом в деле реформы и улучшения нашей государственной обороны»{19}.

Нападал Гучков и на институт генерал-инспекторов. «Если ничего нельзя иметь против того, – говорил он, – если даже можно считать естественным и справедливым, чтобы лица, по своему положению безответственные, служили в рядах армии, /…/ то следует сказать, что постановка их во главе ответственных важных отраслей военного дела является делом совершенно ненормальным. /…/ Мы вправе обратиться и к тем немногим безответственным лицам, от которых мы должны потребовать только всего – отказа от некоторых земных благ и некоторых радостей тщеславия, которые связаны с теми постами, которые они занимают»{20}. Речь Гучкова вызвала продолжительные аплодисменты.

[76]

* * *

Обратимся к тем лицам, стоявшим во главе военного управления, т. е. министрам.

После отъезда Куропаткина на театр военных действий военным министром был назначен генерал-лейтенант Виктор Викторович Сахаров, занимавший до этого должность начальника Главного штаба. Офицер Генерального штаба, он на протяжении своей службы занимал лишь штабные должности. Характеризуя Сахарова, Редигер, явившийся его преемником, писал: «Сахаров был действительно странный человек. Очень умный и добрый, он был замечательно усердный работник. Он добросовестно прочитывал все, что ему посылали, его резолюции были всегда ясны и обдуманны. Он читал даже такие мелочи, в которые министру нет надобности входить. Но при этом он, однако, редко проявлял инициативу, и его легко было принять за человека ленивого и апатичного»{21}. На посту военного министра Сахаров пробыл недолго, немногим более года{22}.

По мнению Редигера, основная причина отставки Сахарова заключалась в организации Совета государственной обороны во главе с великим князем Николаем Николаевичем. Его фактически лишали реальной власти военного министра.

Как рассказывает А. Ф. Редигер в своих воспоминаниях, «8 июня (1905 г. – П. 3.он (Сахаров. – П. З.мне сказал, что положение о Совете государственной обороны утверждено и великий князь Николай Николаевич назначен его председателем и что он сам хочет уйти сейчас или после войны»{23}.

Как утверждает тот же Редигер, после ухода Сахарова кандидатами на его пост явился он и генерал-лейтенант Александр Петрович Вернандер{24}, служивший военным инспектором, окончивший Николаевскую инженерную академию.

Генерал-лейтенант Александр Федорович Редигер был начальником канцелярии Военного министерства и одновременно профессором Академии Генерального штаба по кафедре военной администрации, автором двухтомной монографии «Комплектование и устройство вооруженной силы» (СПб., 1913-1914), а также других исследований. Как и Сахаров, Редигер не занимал командных постов, а замещал преимущественно военно-административные должности и занимался педагогической деятельностью. Когда ему был предложен пост военного министра, он, как он пишет в своих воспоминаниях, «согласился, если Генеральный штаб будет отделен»{25}. Вопрос об отделении Генерального штаба давно стоял в повестке дня, условие же Редигера, на мой взгляд, объяснялось его неподготовленностью к решению военно-стратегических вопросов.

Редигер оставался на посту военного министра до марта 1909 г., т. е. почти четыре года. Его деятельность, как он сам об

[77]

этом говорил в 1907 г., главным образом, была направлена «на улучшение личного состава армии, на освобождение ее от негодного начальственного персонала с выдвижением более достойных и способных лиц, на улучшение материального положения офицеров и лиц, стоящих между ними и низшими чинами»{26}.

Огромную работу провел Редигер в 1906 и 1907 гг. по смене высшего и среднего командного состава. Он отрешил от командных должностей 383 генералов и 408 штаб-офицеров{27}. Эту работу ему удалось провести только при помощи Высшей аттестационой комиссии, так как «Государь, – пишет Редигер, – относился весьма ревниво к прерогативам верховного вождя армии. Военный министр мог при настойчивости добиться нескольких назначений или увольнений, но если бы он вздумал захватить это дело всецело в свои руки, то с ним быстро расстались бы».

Именно в этих условиях Высшая аттестационная комиссия сыграла большую роль. «Комиссия, – продолжает Редигер, – не представлялась в этом отношении столь опасною. Ее суждения о каждом лице излагались в журналах весьма подробно, так что государь видел в них все мотивы, приводившие ее к тому или иному решению».

Надо при этом заметить, что наибольшим расположением императора пользовались те генералы, которые отличились при подавлении «беспорядков», такие, как Ренненкампф, Меллер-Закомельский и другие. Последнего Редигер называл «палачом»{28}.

Вторым пунктом программы Редигера было улучшение материального положения офицеров, что было осуществлено им в начале 1909 г. благодаря увеличению жалования обер-офицерам{29}.

Надо сказать еще об одной мере, предпринятой Редигером. Это улучшение быта солдат. Было увеличено их жалование, солдаты получили одеяла (ранее они пользовались собственными шинелями), простыни и носовые платки, наконец, была введена частная порция. Однако эта мера явилась не личной заслугой военного министра, а результатом революционных событий 1905-1906 г., заставивших правительство обратить внимание на быт солдат. А. И. Деникин в своей книге «Старая армия» прямо на это указывает{30}.

Следует также сказать, что реформа 1910 г., проведенная преемником Редигера Сухомлиновым, была в значительной степени подготовлена им. «Разработка нового плана по организации армии, – писал Редигер, – после ухода Палицына (в середине 1908 г. – П. З.двинулась успешно вперед, и некоторые основные положения этого плана были утверждены при

[78]

мне, но окончательная разработка плана, а равно и его осуществление произошли уже без меня»{31}.

Таков вкратце перечень мер, проведенных Редигером в бытность его военным министром. Надо заметить, что отношение императора к Редигеру было неоднозначным. Его отношение к Государственной Думе не могло быть приятно Николаю II, о чем Редигер говорит в своих воспоминаниях. «Скажу, – пишет он, – /…/что мои отношения к Думе вскоре навлекли на меня подозрение, что я ищу ее поддержки и уже не являюсь вполне надежным и преданным слугой государя»{32}. Это стало, бесспорно, одной из предпосылок его отставки с поста военного министра.

Редигер был человеком принципиальным, отнюдь не царедворцем, не боявшимся говорить правду. Так, на совещании, происходившем в начале 1908 г. в связи с ухудшением отношений с Турцией и возможностью военного конфликта, он решительно выступил против войны. Как рассказывает в своем дневнике А. А. Поливанов в записи от 1 марта, «военный министр доложил /…/, что армия воевать не может, ибо у нее нет запасов и она не обучена. Военный министр резко произнес, обращаясь к Столыпину: «Армия не учится, она служит Вам»»{33}, имея в виду непрерывное привлечение армии «для содействия гражданским властям», т. е. для подавления революционных выступлений в период 1905-1907 гг.

То же самое он заявил в начале 1909 г., когда в связи с аннексией Австро-Венгрией Боснии и Герцеговины в правящих сферах возникли воинственные настроения. «Я категорически заявил, – пишет он, – что мы к войне не готовы и воевать не можем»{34}.

В начале 1908 г. в газете «Новое время» появляется статья реакционного публициста М. Меньшикова «Письма к ближним. Остановите бегство» по случаю ухода из армии офицеров. В этой статье содержался прямой выпад против военного министра. «Г. Редигер, как говорят, почтенный человек, но во всех отношениях незначительный. Никогда, ни при каких условиях он не обещает быть знаменитым, ибо вся карьера его в его возраст выяснилась. Небоевой генерал, — как он может быть вождем героев? /…/ Что такое г. Редигер со своими профессорскими лекциями, ведомостями, штатами, квитанциями, etc., etc.? У него, мне кажется, не может быть военной души. /…/ Кроме того, что г.Редигер ничем не выдается, не имеет за собой ни подвигов, ни военного авторитета, – за ним есть то отрицательное качество, что он иностранец. Как финский Швед, он вдвойне человек не Русский…». В заключение говорится: «Нельзя держать иностранцев на государственной службе, если это люди небольшого таланта»{35}.

[79]

Эта статья, естественно, отразила отношение к военному министру в высших правительственных сферах.

Если говорить по существу характеристики Редигера Меньшиковым, то надо сказать, что кроме утверждения, что он был по национальности нерусским, все остальное было сплошной демагогией. В России с начала XIX в., т.е. с создания Военного министерства, из шестнадцати военных министров только трое: Барклай де Толли, Коновницын да неудачник Куропаткин были боевыми генералами. Да к тому же для военного министра вовсе не требовалось быть полководцем. Даже выдающийся военный министр Д. А. Милютин никогда ничем не командовал.

Увольнение Редигера связано с инцидентом, происшедшим на заседании Государственной Думы 23 февраля 1909 г. Член Думы А. И. Гучков выступил с речью, касающейся положения в армии, при обсуждении вопроса о пополнении запасов, необходимых на случай войны. В заключении своего доклада Гучков заявил: «В тех областях военного дела, которые находятся вне пределов нашей власти и даже почти вне пределов нашей критики, мы не можем считать, чтобы дело обстояло благополучно. Мы не видим там ни понимания великой ответственности, ни того духовного подъема, который должен явиться источником возрождения нашей армии. Возьмите хотя бы область высшего командования нашей армией, пробегите мысленно то кольцо пограничных военных округов, где люди, стоящие в мирное время во главе войск, предназначены быть в случае войны командующими армиями. Ведь относительно тех лиц, которым вверены эти округа, даже нет иллюзий, нет споров. Никто не пытается нам доказать, что эти люди стоят на высоте своего положения»{36}. Речь шла о командующих войсками военных округов, лично подчиненных императору и назначаемых лично им.

Военный министр в своем выступлении в ответ на речь Гучкова заявил: «Именно в отношении командного состава за последние годы приняты были самые решительные меры для того, чтобы его улучшить, освежить. Необходимо, однако, оговориться, что при выборе на любую высшую должность приходится сообразоваться с тем материалом и с теми кандидатами, которые в данную минуту имеются налицо и которые на эту высшую должность могут быть выдвинуты. Существенного, крупного изменения состава высших начальствующих лиц очевидно можно достигнуть лишь постепенно, и, очевидно, нельзя с младших должностей прямо выдвигать на высшие /…/. Поэтому и остается только сказать, что в отношении улучшения и освежения командного состава меры уже приняты, будут приниматься

[80]

и далее, и нет сомнения, что в этом отношении мы пойдем вперед»{37}.

Это заявление Гучкова о неудовлетворительности высшего командного состава, а также объяснение по этому поводу военного министра было воспринято правыми депутатами резко отрицательно.

Марков 2-й в своем выступлении сказал: «Докладчик комиссии, член Государственной Думы Гучков заявил, что, по его мнению, командный состав начальников военных округов неудовлетворителен. К этому мнению можно относиться с разных точек зрения, но мы, правые, считаем, что выбор командного состава есть дело его императорского величества /…/. Я вышел сюда и послан фракцией правых заявить, что в объяснениях военного министра, который сказал, что неудачный состав /…/ зависит от материала, в этой фразе мы видим как бы согласие военного министра с оценкой г. Гучкова, а так как военный министр послан сюда именем Государя Императора, то мы считаем, что он не имел права так поступить /…/. Мы считаем, – заявил он далее, – что это оскорбительно для русской Императорской армии говорить, что в ней нет подходящего материала для хороших командиров».

В ответ на выступление Маркова 2-го еще раз выступил военный министр. «По поводу только что здесь выслушанного заявления считаю долгом заявить Государственной Думе, что я отнюдь не присоединяюсь к критике тех командующих войсками, о которых здесь было упомянуто. Я только заявлял Государственной Думе, что вопрос обновления и укрепления личного командного состава отнюдь не отложен Военным министерством и отнюдь нельзя сказать, чтобы оно не принимало его близко к сердцу /…/, оно, однако, никому очков не втирает и не заявляет, что командный состав нашей армии в настоящее время является идеальным /…/. Оно никому не заявляет, что теперь уже во главе нашей армии стоят вожди, лучше которых не бывает /…/, оно твердо надеется, что русская армия таких вождей будет иметь, но она их получит постепенно»{38}.

Речь Редигера произвела на императора плохое впечатление, и вопрос об его отставке был решен. 10 марта во время всеподданнейшего доклада военного министра Николаю II, последний заявил ему, «что вследствие слабого моего возражения в Думе 23 февраля я потерял его доверие как военный министр»{39}.
  Преемником Редигера был назначен начальник Генерального штаба, а в недалеком прошлом командующий Киевским округом генерал от кавалерии В. А. Сухомлинов.

[81]

* * *

Владимир Александрович Сухомлинов окончил Николаевское кавалерийское училище и Академию Генерального штаба, участвовал в войне 1877-1878 гг., командуя кавалерийским полком, а затем кавалерийской дивизией. В 90-е годы служил начальником Высшей офицерской школы, был награжден орденом Георгия 4-й степени, а с 1904 г. командовал войсками Киевского военного округа, будучи одновременно (с 1905 г.) киевским, волынским и подольским генерал-губернатором. В конце 1908 г. был назначен начальником Генерального штаба, а в возрасте 61 года получил пост военного министра. Сухомлинов пользовался безграничным доверием императора, которому импонировал своими политическими взглядами и неуважительным отношением к Государственной Думе. «Как мне было доподлинно известно, – пишет в своих воспоминаниях протопресвитер военного и морского духовенства Георгий Шавельский, – исключительным влиянием на государя пользовался военный министр ген.-адъютант В. А. Сухомлинов»{40}.

По словам генерал-майора Генерального штаба Бориса Владимировича Геруа, император «называл его за глаза добродушно, но с иронией: «наш гусар». Сухомлинову был сохранен гусарский мундир Офицерской кавалерийской школы /…/, и военный министр носил эту форму учебного заведения, предпочтительно перед мундиром Генерального штаба. Ему нравились малиновые чакчиры и гусарские шнуры»{41}.

[82]

Любовь к малиновым чакчирам и блестящим шнурам определяла черты характера военного министра. Если Николай II не без иронии называл Сухомлинова «мой гусар», то офицеры Генерального штаба неуважительно именовали министра «состарившийся корнет». Об этом мне рассказывал в конце 70-х годов генерал-майор Генерального штаба В. А. Яхонтов, бывший в период Временного правительства товарищем военного министра.

Симпатии Николая II к Сухомлинову проявлялись и в том, что он получил дополнительно к жалованию из личных средств императора 60 тысяч рублей в год{42}, т.е. сумму, более чем в три раза превышавшую жалование военного министра. Незадолго до начала войны Сухомлинов говорил Шавельскому: «Не можете представить, как мне трудно жить. Я получаю 18 тысяч рублей в год. Прислуга же и мелкие расходы поглощают у меня до 10.000 р. в год. Что я могу сделать с остальными 8 тысячами руб., когда их должно хватить и на стол, и на одежду, и на приемы, и на поездки жены для лечения за границу»{43}. Нельзя не заметить, что расходы на приемы, туалеты и поездки на курорты молодой жены министра, Екатерины Владимировны Бутович{44}, бывшей почти втрое моложе мужа, были действительно огромны и едва ли укладывались в ту сумму, которую ему ссужал Николай II. В силу этого он нуждался в деньгах.

По многочисленным и единодушным мнениям современников, В.А. Сухомлинов был человеком несерьезным, поверхностным, но вместе с тем не лишенным способностей. Начнем с суждения близко стоявшего к нему лица, генерала А.С. Лукомского, являвшегося в 1913-1915 гг. начальником канцелярии Военного министерства. «Сухомлинов, – говорит Лукомский, – будучи умным человеком и хорошим администратором, все же для поста военного министра /…/ не подходил. Быстро схватывая вопрос, он давал указания по существу и отлично мог руководить работой. Но по свойству своего характера в детали вдаваться он не любил да и не умел»{45}.

Офицер Генерального штаба генерал А. Самойло в своих воспоминаниях «Две жизни», характеризуя Сухомлинова, пишет, что он «быстро схватывал суть дела, однако избегал труда глубоко вникать в него»{46}. Цитировавшийся выше протопресвитер Шавельский говорит почти то же самое. «Ему недоставало трудолюбия и усидчивости, и делу весьма вредили крайний оптимизм и беспечность /…/, в нем убийственно было легкомысленное отношение к серьезным вещам»{47}.

Генерал Б. В. Геруа, служивший в 1906-1909 гг. в Киевском военном округе, а затем в управлении Генерального штаба в отделе 2-го обер-квартирмейстера, в своей книге «Воспоминания моей жизни» также характеризует Сухомлинова как человека поверхностного. «Беспечный В. А. Сухомлинов», – говорит он, касаясь его деятельности как командующего округом: «Легковесность и мальчишеская беззаботность»{48}, говорит он там же, касаясь своих взаимоотношений с военным министром. В подтверждение своей мысли он приводит случай со строительством железной дороги на Кавказе. «Шла речь о постройке линии железной дороги /…/. Заключение давали – наше управление Генерального штаба и, независимо, министерство путей сообщения. К военному министру эти докладные записки поступили в разное время, на расстоянии недели, двух. Мнения ведомств были диаметрально противоположны, но Сухомлинов на обоих докладах положил резолюцию «Согласен»»{49}.

Наконец, о легкомыслии Сухомлинова говорит и профессор Военной академии Н. Н. Головин. «Генерал Сухомлинов, – пишет он, – был хуже, чем невежественный человек. С этим свойством он сочетал поразительное легкомыслие». Далее развивая свою мысль о необразованности военного министра, Головин пишет, что ему «лично пришлось слышать, как в собрании профессоров нашей Военной академии, упрекая их в тенденции к «новшествам», военный министр Сухомлинов говорил,

[83]

что он не может даже слышать равнодушно, когда произносят слова «современная война». «Какая была война, такой она и осталась, – добавил он, – все это вредные новшества; вот, например, я за 25 лет не прочел ни одной военной книжки»»{50}.

Помимо легкомыслия Сухомлинов страдал еще двумя недостатками, имевшими большое значение для администратора, – отсутствием достаточной твердости характера и излишней доверчивостью к людям.

Первое отмечает в своих воспоминаниях генерал А. Лукомский: военный министр не был достаточно настойчив, «не умел и не хотел ставить вопрос ребром»{51}.

Характеристика генерала А. А. Брусилова примерно одинакова: «Сухомлинова я знал давно, – говорил он в своих «Воспоминаниях», – служил под его начальством и считал, да и теперь считаю его человеком, несомненно, умным, быстро соображающим и распорядительным, но ума поверхностного и легкомысленного. Главный его недостаток состоял в том, что он был, что называется, очковтиратель и, не углубляясь в дело, довольствовался поверхностным успехом своих действий и распоряжений. Будучи человеком очень ловким, он, чуждый придворной среде, изворачивался, чтобы удержаться, и лавировал для сохранения собственного благополучия /…/. Помимо того, он восстановил еще против себя в угоду правительственному течению всю Государственную Думу. А это был большой промах, ибо Дума всеми силами старалась развить военную мощь России»{52}.

Интересный факт, характеризующий полнейшую безответственность и стремление к очковтирательству, к тому же совершенно непонятному, рассказывает в своих воспоминаниях «Потонувший мир» член IV Государственной Думы Б. А. Энгельгардт, бывший в период Мировой войны офицером в штабе Гвардейского корпуса и участником Особого совещания по обороне.

«В отношении обвинения самого Сухомлинова, – говорит он, – я лично могу привести факт его удивительного легкомыслия и недооценки обстановки, когда действия на фронте должны были открыть ему глаза. В январе 1915 года помощник французского военного атташе капитан Верлен рассказал мне, что он по поручению генерала Жоффра запросил Сухомлинова, не испытывает ли русская армия недостатка в снарядах. Жоффр был напуган огромным расходом снарядов во время боев на Марне и предполагал, что и мы нуждаемся в них. Сухомлинов ответил Вердену, что в деле снабжения русской армии снарядами затруднения не предвидится. Верлен не находил объяснений этому ответу, так как в это время недохват снарядов уже сказался на фронте»{53}.

[84]

Судя по переписке Сухомлинова с Янушкевичем, недостаток снарядов обнаружился уже в сентябре 1914 г.

Сам Сухомлинов говорит об этом в своем дневнике в начале сентября. Возвращаясь к этой теме в конце февраля 1915 г., он пишет: «Громадный расход снарядов и энергическое требование пополнения их, а заводы наши не справляются. /…/В свое время, – замечает он, – когда военное ведомство просило отпустить на изготовление запаса по 1500 снарядов на орудие, дали по 1000, а теперь во время боев есть пушки, выпустившие более 2000 снарядов». Несколько странно звучит запись его в дневнике за 9 марта 1915 г.: «Если верно, что снарядов у нас мало (? – П. З.), то надо обороняться, а не наступать»{54}. Создается впечатление, что он сомневается в этом, хотя сам, как уже указывалось выше, говорит об этом в своем дневнике.

Таким образом, восемь различных сослуживцев Сухомлинова дают ему в целом однозначную оценку как человека способного, но крайне поверхностного, не расположенного вникать в существо вопроса, к тому же безответственного, принимающего желаемое за действительное, что было крайне опасно, особенно для лица, занимающего такой ответственный пост, да еще в такое ответственное время.Некоторым диссонансом звучит лишь характеристика Сухомлинова генерал-лейтенантом В. Д. Бонч-Бруевичем: «Мое близкое общение с г. Сухомлиновым за время с 1900 по 1914 год позволяет мне и даже обязывает меня выразить, что г. Сухомлинов, несмотря на все свои недостатки, был большой государственный человек, широко одаренный природой и обогатившийся обширным опытом в военном деле»{55}.

Другой крупный недостаток Сухомлинова как государственного деятеля заключался в излишней доверчивости к людям. «Такие темные личности, как Альтшиллер, Андронников, Мясоедов и им подобные, как мухи на мед, лезли к г. Сухомлинову, а он, не будучи ничем связан с ними, не находил в себе решимости прогнать их от себя, хотя обязан был их прогнать – по долгу службы»{56}.

Последнее утверждение о том, что он не был ничем связан с ними, едва ли можно принять безоговорочно. Ведь его предшественник по должности военного министра А. Ф. Редигер, как будет сказано ниже, утверждал, что он брал взятки, а это не гарантировало от каких-то связей с темными личностями{57}. Сухомлинов был рекомендован на должность начальника Генерального штаба военным министром Редигером. Говоря об этом в своих записках, Редигер как бы оправдывался: «Раньше всего надо отметить, что имя Сухомлинова в то время было совершенно непорочно, что едва ли кому-либо могло придти в

[85]

голову, что его, прослужившего более сорока лет на виду у всех, можно было заподозрить хотя бы во взяточничестве! Затем, – продолжает он, – я его избирал в начальники Генерального штаба, а не в военные министры, и он оказался не соответствующим не первой, а второй должности». И далее дает ему характеристику: «Сухомлинов, по моему мнению, человек способный, он быстро схватывает всякий вопрос и разрешает его просто и ясно. Службу Генерального штаба он знал отлично /…/. Сам он не работник, но умеет задать подчиненным работу, руководить ими, и в результате оказывалось, что работы, выполнявшиеся под его руководством, получались очень хорошие». «Я его признавал, – говорит он при этом, – легковесным, не достаточно вдумчивым, но я считал, что этот недостаток вполне возмещается его положительными качествами»{58}.

Надо сказать, что легкомыслие Сухомлинова находило свое отражение и в том, что он не представлял себе порой реального положения дел, стремясь изображать состояние армии в весьма радужном свете. Так, во всеподданнейшем докладе по Военному министерству за 1911 г. он писал: «За последние годы дело пополнения запасов, перевооружение скорострельной артиллерии, снабжение армии гаубицами, тяжелой артиллерией и обеспечение техническими средствами в значительной степени выполнено и будет закончено в течение ближайших лет»{59}.

То, что сказано в докладе, наполовину не соответствует действительности. Тяжелой артиллерии фактически не было ни в 1912, ни в 1914 гг. Согласно официальным данным, на 1 мая 1914 г. лишь 7 корпусов из 37 были обеспечены дивизионами тяжелой артиллерии, а технические средства были минимальны. В армии насчитывалось всего 250 автомобилей, в основном, если не целиком, легковых, для нужд штабов высших войсковых соединений, фронтов, армий и, вероятно, частично корпусов{60}. «В настоящее время, – писал Сухомлинов в том же докладе, – идет деятельная работа по обеспечению армии новейшими орудиями крупных калибров, управляемыми аэростатами, аэропланами, автомобилями, прожекторами и прочими сложными техническими средствами»{61}. Все это в значительной степени являлось предметом фантазии военного министра. Эта похвальба являлась одним из проявлений его легкомыслия, готовности принимать желаемое за действительность.

Известный историк и крупный деятель конституционно-демократической партии Александр Александрович Кизеветтер в своих воспоминаниях «На рубеже двух столетий (1881-1914)», касаясь обстановки в Военном министерстве в 1911-1912 гг., писал: «Толки о непригодности военного министра Сухомлинова

[86]

и о больших непорядках в артиллерийском ведомстве широко обращались в обществе, а Гучков говорил с трибуны Думы: «В течение пяти лет мы старались внутренними средствами (т. е. в комиссии) подвигнуть ведомство на быструю работу и теперь обращаемся с криком отчаяния и говорим, что без резкого и властного вмешательства Думы, без вашего негодующего протеста зло никогда не будет устранено»»{62}.

Представляет интерес и мнение о нем брата императора, вел.кн. Михаила Александровича. В перлюстрированном письме своему секретарю А. Т. Матвееву от 15 ноября 1912 г., по поводу предполагаемой войны он, характеризуя военного министра, пишет: «По-моему, нам нечего впутываться в войну, хотя Сухомлинов и уверяет, что мы готовы к войне как никогда. Думаю, что это плод его фантазии /…/, уверен, что армия без патронов и снарядов»{63}. Эти слова оказались пророческими.

* * *

Обратимся к императору и императорской фамилии. Отличительной чертой Романовых в военном деле была буквально страсть к изменению формы одежды. За исключением Александра III, это было присуще всем, начиная с Павла, а особенно увлекались этим вопросом Александр II и Николай II.

В год вступления на престол Александра II, в год падения Севастополя, из 282 приказов по Военному министерству 62 приказа, т. е. почти четверть, были посвящены изменению формы одежды{64}. Новая форма «существенно» отличается от старой: так, генералам вместо султана на каске из белого волоса полагался султан из петушиных перьев, вместо летних панталон – шаровары из красного сукна{65}. Один из современных поэтов по этому поводу писал: «И обновленная Россия надела красные штаны».

Дочь архитектора Штакеншнейдера, Е. Штакеншнейдер в своем дневнике за 1855 г. писала: «Одно только приводит в недоумение, – это беспрестанные изменения форм военных. В Петербурге, кажется, нет двух офицеров одного и того же полка, одинаково одетых: один уже в новой форме, другой не успел ее себе сшить, а третий уже в самой новейшей»{66}.

Николай II, пожалуй, имел еще большее пристрастие к изменению военной формы и учреждению различного рода значков. Это пристрастие находит свое выражение в «высочайших» приказах, а также и в его дневнике. Приведем ряд приказов за апрель 1909 г. Так, приказ №146 от 6 апреля: «нижним чинам С.-Петербургского военно-полицейского телеграфа присвоить форму обмундирования инженерных войск». 8 апреля того же

[87]

года за №151: «Присвоить подпрапорщикам (подхорунжим) войсковых частей, входящих в состав гвардейского корпуса, белые замшевые перчатки». За 16 апреля того же года №157 – о новых парадных головных уборах для генералов, штаб- и обер-офицеров и нижних чинов пехоты и кавалерии, в частности, об изменениях высоты султана, длины и цвета перьев. Приказ №163 того же апреля касался формы обмундирования нижних чинов полуэскадрона при Николаевской академии Генерального штаба{67}.

Подобный перечень приказов можно было бы значительно расширитьНаиболее крупной мерой в этой области явилось восстановление армейских гусарских полков, переименованных в драгунские в царствование Александра III.
  Об этом событии, происшедшем в конце 1907 г., Николай II заносит в свой дневник следующую фразу: «После многолетнего раздумья я решился под конец сменить форму в армии, вернуть гвардии прежнюю форму гран папа (т. е. деда. – П. З.и восстановить старые уланские и гусарские (полки)»{68}.

Таким образом, эта мера была предпринята Николаем II по его собственной воле. Значение этого мероприятия было целиком отрицательным. Гусары и уланы получили дорогостоящую опереточную форму. С точки зрения боевого использования все оставалось по-старому. Они, как и драгуны, были призваны действовать и в конном, и в пешем строю. Кавалерийский устав не претерпел изменений.

С военной точки зрения эта реформа была бессмысленна, что еще в период ее подготовки утверждали кавалеристы.

Так, в статье «О новой форме одежды конницы», помещенной в журнале «Вестник русской конницы» за 1907 г., т.е. накануне издания указанного выше закона, говорилось: «В настоящее /…/ время, когда назначение кавалерии в бою совершенно изменилось и опыт последних войн показал, что регулярная кавалерия имеет одно общее назначение для действия в конном и пешем строю, вполне естественно, что явилась необходимость сделать ее однотипною по вооружению, обмундированию и названию».

«Если теперь снова воскресить прежних кирасир, улан и гусар исключительно для красоты и разнообразия форм, то не будет ли это напоминать маскарад или театральную обстановку»{69}.

Однако, несмотря на все эти доводы, император в силу пристрастия к красивой военной форме, вопреки здравому смыслу, осуществляет эту реформу, стоившую больших средств, в то время как Военное министерство терпело нужду в самом необходимом

[88]

и армия, как утверждал военный министр, и в 1908, и в 1909 г. была небоеспособна вследствие недостатка снарядов и патронов, а также отсутствия гаубичной и тяжелой артиллерии. Вообще, страсть Николая II к переменам формы одежды в войсках была чрезвычайно сильна и касалась не только таких кардинальных реформ, как указанное выше изменение формы в преобладающей части кавалерийских полков, но и распространялась на отдельные подразделения военных частей, касаясь мелких деталей.

Так, 19 января 1908 г. он записывает: «Утром Петюша (вел. кн. Петр Николаевич, генерал-инспектор по инженерной части – П. З.привез коллекцию киверов и 10 ниж[них] чинов, одетых в разные кав[алерийские] формы. Мы выбирали образцы до часа»{70}. 19 февраля того же года он записывает в дневнике: «Все утро возился с Петюшей и Редигером насчет нового обмундирования»; 25 ноября снова пишет: «Осматривал новые образцы зимнего походного обмундирования и головных уборов для новой формы»; в декабре того же года: «Осматривал образцы нового обмундирования для всех казачьих войск и новое седло»{71}.

Император не только осматривает новые образцы военной формы, но и испытывает их. Так, 24 октября 1909 г. он пишет: «Утром надел рубашку стрелка 16-го стрелкового полка и полное походное снаряжение и отправился из Ливадии в Ореанду. Вернулся через час и сорок минут довольный испытанием». Пометка от 18 ноября: «Надел полное боевое снаряжение гвардейской пехоты. Пуд 35 фунтов (приблизительно 30 килограммов. – П. З.и сделал в нем прогулку более полутора часов». Через несколько дней, 24 ноября он повторяет это испытание: «Прошел еще раз на испытание в полном снаряжении гвардейского образца. Пошел на Харакс»{72}.

«Государь, – заносит в свой дневник в июле 1908 г. генерал А. А. Поливанов, – повелел возвратить четвертым полкам (в дивизии. – П. З.прежние воротники и околыши. «Я всегда находил, что всякому свое и зеленый цвет – пограничной страже»». В тот же день он заносит по поводу формы одежды следующее: «После возвращения из шхер будет назначено представление новых форм обмундирования и киверов; при этом государь встал и принес мне показать несколько фотографий императора Вильгельма в новой форме и с кивером в разных позах. Об одной из которых было сказано, что похож на фельдфебеля»{73}.

Император, по крайней мере в вопросах формы, не терпел возражений. Тот же Поливанов в марте 1909 г. пишет в дневнике: «Сухомлинов сказал, что в последнее время государь выражает к старине тяготение и упорство; так, против введения

[89]

касок конно-гренадерского типа в драгунские полки возражали вел. князья Михаил Николаевич и Дмитрий Константинович, но государь сказал: «Я так решил, так и будет»»{74}.

Таким образом, вопросам формы одежды Николай II придавал первостепенное значение. Надо при этом сказать, что, за исключением введения в армии защитной формы обмундирования, которое имело большое положительное значение, особенно в связи с усилением роли огня как в пехоте (пулеметы), так и в артиллерии (скорострельная артиллерия), все остальное никакого практического значения не имело. Чтобы сделать форму более красивой, и то с точки зрения самого императора, тратились большие средства, столь нужные армии для обеспечения ее боеспособности.

Императору также была присуща любовь к смотрам и парадам, т. е. к плац-парадной стороне военного дела. Впрочем, эта черта отличала и его предков. В дневнике это также находит свое отражение. Надо заметить, что проведению смотров и парадов не мешали даже бурные события 1905 г. Так, в записи за 27 декабря 1905 г., примерно через 10-12 дней после подавления московского вооруженного восстания, Николай заносит в свой дневник следующее: «Начался церковный парад стрелкам императорской фамилии по случаю празднования 50-ти летнего существования батальона /…/. Вернул батальону прежнюю основную форму без воротничков и с малиновыми рубашками. Восторг был большой», – заключает император. Все замечания о парадах и смотрах фиксируют только одну плац-парадную сторону. Так, говоря о параде 145-го Новочеркасского пехотного полка, он записывает 15 мая 1910 г.: «Полк представился блестяще». 18 мая того же года, по случаю смотра лейб-драгун, он пишет: «Эскадроны представились в замечательном порядке»{75}.

О параде лейб-гвардии гусарского полка б ноября 1910 г. замечает: «Парад блестящ во всех отношениях»; 13 ноября 1910 г.: «Парад Семеновскому полку и пограничникам. Пограничники представились блестяще»; по поводу смотра молодых матросов 1-го минного дивизиона 12 марта 1911 г.: «Вид и выправка отличная и церемониальный марш очень хорош»{76}.

В дневнике встречаются, правда очень редко, упоминания о военных учениях, однако без какого бы то ни было разбора их.

К вопросам военной техники Николай II относился, по-видимому, по меньшей мере безучастно, если не сказать более. В своем дневнике за 21 февраля 1912 г. помощник военного министра А. А. Поливанов пишет: «Государь был на лекции полк. Федорова, изобретателя автоматической винтовки, и сказал ему, что он против введения ее в армию, так как тогда не хватит патронов. Это, – продолжает он, – дало мне случай доложить

[90]

об отношении прочих держав к автоматической винтовке и похвалить винтовку Федорова»{77}.

Об отношении императора к винтовке В. Г. Федорова рассказывает в своих воспоминаниях В. А. Дегтярев. «С Владимиром Григорьевичем Федоровым произошел /…/ примечательный случай. Уже будучи полковником, он преподавал в Михайловском артиллерийском училище. Однажды во время занятий в аудиторию вошел Николай второй в сопровождении нескольких военных. Жестом велев продолжать урок, он сел рядом с юнкерами и стал слушать. В перерыве он подошел к Федорову и спросил: «Вы изобрели автоматическую винтовку?» – «Я, ваше величество», – ответил Федоров. – «Я против ее применения в армии», – сказал царь. – «Разрешите узнать, почему?» – «Для нее не хватит патронов», – отрезал царь и зашагал к выходу»{78}.

Эти два авторитетные свидетельства свидетельствуют о глубоком непонимании верховным вождем армии важнейших вопросов вооружения армии.

Обращаясь к другим вопросам жизни армии, надо сказать, что и здесь роль императора была далеко не положительна, во всяком случае в описываемый нами период. Организационные реформы в высшем военном управлении, предпринятые по его инициативе, – создание Совета государственной обороны и института генерал-инспекторов – едва ли можно считать удачными. Его противодействие освобождению армии от неспособного генералитета, желание во что бы то ни стало сохранить преимущества для гвардейских офицеров в продвижении по службе – все это наносило вред.

Несмотря на то, что после 17 октября 1905 г. в финансовых вопросах он не был самовластен и зависел от Государственной Думы, император мог все же оказывать влияние на увеличение ассигнований на армию и во всяком случае хотя бы влиять на расходование отпускаемых средств на наиболее безотлагательные нужды, как, например, на запасы снарядов и патронов, а также на создание тяжелой артиллерии. В этом вопросе ответственность лежит на императоре.

Единственный вопрос, на который он обращал внимание, было наблюдение за моральным состоянием офицерского корпуса. Создание судов офицерской чести, а также наблюдение за поведением офицеров — все это было предметом его внимания, свидетельством чему являются приказы по военному ведомству, изданные по указанию императора. Так, в приказе от 21 января 1914 г. говорится, что «за последнее время имели место случаи с нежелательными последствиями, которые показали отсутствие выдержки со стороны офицеров, а вместе с тем обнаружили недостаток нравственного воздействия и заботливости

[91]

как со стороны начальствующих лиц, так и старших товарищей, обязанных своим авторитетом давать надлежащее направление молодым офицерам. Государю императору благоугодно было обратить особо серьезное внимание на это явление /…/ и принять самые решительные меры к предотвращению возможности повторения подобного в будущем»{79}.

Аналогичные приказы, касающиеся сохранения офицерами чести, изданные от имени Николая II, появились в том же 1914 г.

Таким образом, это был единственный вопрос, на который император реагировал довольно решительно.

Резюмируя изложенное выше, надо сказать, что Николай II не играл никакой положительной роли в военном деле, по-видимому, и не понимая должным образом того, что было необходимо для повышения боеспособности армии.

Одним из отрицательных качеств Николая II было упрямство, что находило свое выражение, как уже говорилось, в нежелании избавляться от негодного генералитета, а также в назначении на командные должности лиц, совершенно им не соответствующих.

Приведем пример Н. Н. Янушкевича, назначенного императором начальником Академии Генерального штаба, а в 1914 г. перед войной – начальником Генерального штаба. Вся предшествующая служба не готовила его к этой должности. Его карьера протекала на военно-административных постах, на строевых же должностях он почти не состоял. Причина столь неожиданной карьеры объяснялась, как говорит в своих воспоминаниях А. Ф. Редигер, личным отношением к нему Николая II.

Приведем отзыв о Янушкевиче Редигера: «Я в 1900 году взял его в Канцелярию Военного министерства на должность помощника делопроизводителя /…/. За 5 лет совместной службы в Канцелярии я успел хорошо узнать Янушкевича и полюбил его как человека правдивого, прямого, мягкого и доброжелательного; в служебном отношении он был добросовестным и толковым работником – и только /…/; впоследствии /…/ он получил должность Помощника Начальника канцелярии, а затем, совершенно неожиданно – начальника Военной академии. /…/ Однако еще более неожиданным для всех и совершенно несоответственным явилось назначение его в начале 1914 года Начальником Генерального штаба!Для этой должности требовались недюжинные способности и большая научная и служебная подготовка. Ничего этого у Янушкевича не было, почему его назначение явилось непонятным для всех его знавших». Объяснялось это только одним: личной симпатией императора. «Оно состоялось по личному

[92]

выбору Государя, – продолжает Редигер, – который познакомился с Янушкевичем в л.-гв. 1-м стрелковом полку; Янушкевич произвел на него такое впечатление, что он избрал его в начальники Генерального штаба». «Таким образом, – заключает Редигер, – наш Генеральный штаб перед самой войной получил нового начальника, вовсе незнакомого с делом. Это ничего хорошего не предвещало»{80}. Это говорило о несерьезности, безответственности императора.

Вместе с тем Николай II крайне ревниво относился ко всем, кто посягал, даже не посягал, а просто интересовался делами армии. В этом отношении он всеми фибрами своей души ненавидел А. И. Гучкова, выступавшего в Третьей Думе по военным вопросам. Надо заметить, что все его выступления ставили своей задачей укрепление боеспособности армии.

Однако это крайне раздражало императора. Как рассказывает в своем дневнике А. А. Поливанов (запись от 16 февраля 1912 г.), «военный министр передал, что государь с большой яростью отозвался о вмешательстве Гучкова в дела армии». Через два дня он снова пишет: «Военный министр передал мне, что государь сегодня опять говорил с неудовольствием о Гучкове и спрашивал военного министра, передал ли он ему, что государь называет его «подлецом». Сухомлинов ответил, что такого случая еще не представлялось»{81}.

Вообще император ненавидел Думу как таковую. В его дневнике мы находим следующую запись за 3 июня 1907 г.: «Простояла чудная погода. Настроение было также светлое по случаю разгона Думы»{82}.

А вместе с тем Дума всячески содействовала укреплению боевой мощи государства. А. А. Брусилов в своих воспоминаниях писал: «Дума всеми силами старалась развить военную мощь России, поскольку это от нее зависело»{83}. Этого, к сожалению, не понимал ни император, ни его военный министр, всячески игнорировавший Государственную Думу.

Нам представляется, что враждебное отношение Сухомлинова к Думе объяснялось не столько непониманием ее значения в вопросе укрепления боеспособности армии, сколько стремлением в этом вопросе идти нога в ногу с императором.

* * *

Переходя к характеристике императорской фамилии, надо сказать, что наиболее активную роль в военном деле играл великий князь Николай Николаевич или, как он именовался при жизни своего отца, сына императора Николая I, Николая Николаевича

[93]

старшего, Николай Николаевич младший. Великий князь Николай Николаевич, дядя императора Николая II, родился в 1856 г. Окончив Николаевское инженерное училище и Академию Генерального штаба, он участвовал в Русско-Турецкой войне 1877-1878 гг., состоял в первый период войны при генерале М. И. Драгомирове. В следующий период служба его протекала в гвардейской кавалерии, где он командовал последовательно полком и кавалерийской дивизией. В 1905 г. был назначен командующим войсками гвардии и Петербургского военного округа, одновременно с этим занимал пост председателя Совета государственной обороны.

Современники характеризовали его как человека опытного в военном деле. Так, А. А. Поливанов в своих воспоминаниях о нем писал: «Пройдя в свое время курс Академии Генерального Штаба, расширив приобретенные там познания при помощи личного опыта на войне 1877-78 годов, обладая верными стратегическими и тактическими взглядами, способностью быстро распознавать обстановку на маневрах по карте и по движениям войск, был из числа строевых начальников весьма незаурядным»{84}.

А. Ф. Редигер в своих воспоминаниях, говоря о генералитете, писал: «Самой крупной фигурой среди них был великий князь Николай Николаевич. Он обладал большим здравым смыслом, чрезвычайно быстро схватывает суть всякого вопроса, любит военное дело и интересуется им, долго служил в строю и отлично знает строевое дело, особенно кавалерийское /…/ обладает громадной памятью /…/, характер у него взрывчатый, но я его всегда видел безукоризненно вежливым со всеми»{85}.

О способностях великого князя в военном деле говорит и А. А. Брусилов, хорошо знавший его по совместной службе в кавалерии{86}. Бесспорно одно, что военное дело он знал, хотя едва ли можно согласиться с Поливановым в оценке его стратегических взглядов.

На посту председателя Совета государственной обороны великий князь себя не оправдал, однако, будучи командующим войсками гвардии и Петербургского военного округа, он был на высоте. Боевая подготовка войск в Петербургском военном округе, как об этом подробно будет сказано в главе «Боевая подготовка войск», находилась на должном уровне, пожалуй, более высоком, чем в других военных округах.

Как человек великий князь Николай Николаевич не лишен был ряда странностей. Так, С. Ю. Витте в своих воспоминаниях характеризует его далеко не положительно. Говоря о его политических воззрениях, он пишет: «Великий князь Николай Николаевич – мистик, сейчас же вслед за 17 октября (1905 года. – П. З.обратившийся в обер-черносотенца»{87}.

[94]

Великий князь был наиболее близким к императору лицом, в особенности в период 1905-1907 гг., когда наиболее частым гостем из лиц императорской фамилии был именно он. Это подтверждается дневником Николая II{88}. «Лицо, которое /…/ имело громадное влияние на государя, – пишет Витте, – был великий князь Николай Николаевич. Влияние это было связано с особыми мистическими недугами, которыми заразила государя его августейшая супруга и которыми давно страдал великий князь Николай Николаевич». «Сказать, – продолжает Витте, – чтобы он был умалишенным – нельзя, чтобы был ненормальным в обыкновенном смысле этого слова – тоже нельзя, но сказать, чтобы он был здравый в уме – тоже нельзя; он был тронут, как вся порода людей, занимающаяся и верующая в столоверчение и тому подобное шарлатанство»{89}.

Именно вел. кн. Николай Николаевич ввел во дворец некоего проходимца Филиппа, вызывавшего дух императора Александра III, с которым император советовался по государственным вопросам{90}.

Таким образом, при всех своих общечеловеческих недостатках вел. кн. Николай Николаевич был единственным из императорской фамилии человеком, разбиравшимся в военном деле. Если он был не стратегом, то во всяком случае – неплохим тактиком. А. А. Брусилов в своих воспоминаниях утверждает, что на посту Верховного Главнокомандующего он был на месте.

Вторым лицом из членов императорской фамилии был великий князь Сергей Михайлович – генерал-инспектор артиллерии. Касаясь более или менее подробно его деятельности в следующей главе, скажем лишь, что в области полевой легкой артиллерии, с точки зрения техники стрельбы, он достиг многого, будучи хорошим артиллеристом, но в целом его деятельность едва ли можно назвать успешной. За отсутствие тяжелой артиллерии, а также запасов снарядов ответственность лежала на нем.

Что касается других членов императорской фамилии, то они существенной роли в делах армии не играли. Генерал-инспектором по инженерной части был великий князь Петр Николаевич. С этого поста он был освобожден по болезни в 1908 г.

Примечания:

{1} Собрание узаконений и распоряжений Правительства за 1905 год. Отдел Первый. Первое полугодие. СПб., 1905. Ст. 804.

{2} Там же.

{3} Памятная книжка [Военного министерства] на 1905 год.

{4} РГВИА. Ф. 280. Оп. 1. Д. 4. Л. 24.

{5} Памятная книжка [Военного Министерства] на 1907 год.

[95]

{6} См.: Приказ по военному ведомству № 449. Положение о Генеральном штабе 20 июня 1905 года // Собрание узаконений и распоряжений Правительства за 1905 год. Отдел Первый. Второе полугодие. Ст. 424.

{7} ЦГВИА. (Ссылка не обнаружена – Прим. ред.).

{8} См.: Приказ по военному ведомству от 7 апреля 1906 г. за № 216 // Приказы по военному ведомству за 1906 г. [СПб., 1906].

{9} См.: Зайончковский П. А. Военные реформы 1860-1870 гг. в России. М., 1952.

{10} РГВИА. Ф. 280. Оп. 1. Д. 6. Л. 2.

{11} Там же. Л. 60.

{12} Там же. Л. 62.

{13} Собрание узаконений и распоряжений Правительства за 1909 г. Отдел Первый. Второе полугодие. Ст.1584.

{14} Поливанов А. А. Из дневников и воспоминаний по должности военного министра и его помощника 1907-1916. Т. 1. М., 1924. С. 69.

{15} Сухомлинов В. А. Воспоминания. Берлин, 1924. С. 154.

{16} РГВИА. Ф. 280. Оп. 1. Д. 7. Л. 82-83.

{17} Там же. Л. 83.

{18} Там же. Л. 5, 84.

{19} Государственная Дума. Третий созыв. Стенографические отчеты. 1908 г. Сессия первая. Ч. III. СПб., 1908. Заседание 27 мая 1908 г. Стб. 1598.

{20} Там же. Стб. 1599-1600.

{21} РГВИА. Ф. 280. Оп. 1. Д. 4. Л. 12.

{22} Список генералам по старшинству. Составлен на 1 сентября 1904 г. С. 273.

{23} РГВИА. Ф. 280. Оп. 1. Д. 4. Л. 25.

{24} Вернандер занимал должность главного начальника инженеров. «Список генералам по старшинству. Составлен на 1 сентября 1904 года». СПб., 1904. С. 275.

{25}РГВИА. Ф. 280. Оп. 1. Д. 4. Л. 30.

{26} Там же. Д. 6. Л. 29.

{27} Подробнее см. в главе «Русский Офицерский корпус накануне Первой мировой войны». С. 38-39.

{28} Редигер А. Ф. Записки А. Ф. Редигера о 1905 г. // Красный архив. 1931. Т. 2 (45). С. 102, 105.

{29} См. главу «Русский Офицерский корпус накануне Первой мировой войны». С. 50.

{30} Деникин А. И. Старая армия. Т. 2. Париж, 1931.

{31} РГВИА. Ф. 280. Оп. 1. Д. 7. Л. 66.

{32} Там же. Л. 80.

{33} Поливанов А. А. Указ. соч. С. 42.

{34} РГВИА. Ф. 280. Оп. 1. Д. 7. Л. 69.

{35} Новое время. 1908. 10 февр. С. 4.

{36} РГИА. Ф. 1278 – Стенографический отчет Третьей Государственной Думы. Созыв третий. Сессия вторая, заседание 59, 23 февраля 1909 г. – закрытое. Оп. 4. Д. 157. Доклад А. И. Гучкова. Л. 110-112.

{37} Там же. Л. 133-135.

{38} Там же. Л. 141, 142.

{39} РГВИА. Ф. 280. Оп. 1. Д. 7. Л. 72.

{40} Шавельский Г. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. Т. 1. Нью-Йорк, 1953. С. 68.

[96]

{41} Геруа Б. В. Воспоминания моей жизни. Т. 1. Париж, 1969. С. 246-247.

{42} Шавельский Г. Указ. соч. С. 203.

{43} Там же. С. 202-203.

{44} См.: Тарсидзе А. Четыре мифа. Нью-Йорк, 1969. С. 148.

{45} Лукомский А. С. Воспоминания генерала А. С. Лукомского. Т. 1. Берлин, 1922. С.26-27.

{46} Самойло А. Две жизни. М., 1958. С. 77.

{47} Шавельский Г. Воспоминания. Т. 1. С. 103.

{48} Геруа Б. В. Указ. соч. Т. 1. С. 222, 246.

{49}Там же. С. 243.

{50} Головин Н. Н. Из истории кампании 1914 года на русском фронте. Прага, 1926. С. 36-37.

{51} Лукомский А. С. Указ.соч. Т. 1. С. 42.

{52} Брусилов А. А. Мои воспоминания. М., 1983. С. 54-55.

{53} ОР РГБ. Ф. 218. № 305. Ед. хр. 3. Л. 401-402.

{54} Сухомлинов В. А. Дневник генерала Сухомлинова // Дела и дни. 1920. Кн. 1. С. 228-230.

{55} ОР РГБ. Ф. В. Д. Бонч-Бруевича. Карт. 422. Ед.хр. 1. Л. 70-71.

{56} Там же. Л. 62.

{57} Взяточничество Сухомлинова было нетипичным для военного министра. Во всяком случае, его предшественники, начиная с Крымской войны: Д. А. Милютин, П. С. Ванновский, А. Н. Куропаткин и В. В. Сахаров – взяток не брали. Надо думать, что военные министры в первой половине XIX в. этого также не делали.

{58} РГВИА. Ф. 280. Оп. 1. Д. 7. Л. 21-22.

{59} РГВИА. Ф. 1 (Канцелярия Военного Министерства). Оп. 2. Д. 109. Л. 1.

{60} Расписание сухопутных войск исправленное к 1 мая 1914 года. СПб., 1914. С. 233-234.

{61}РГВИА. Ф. 1. Оп. 2. Д. 109. Л. 1.

{62} Кизеветтер А. А. На рубеже двух столетий (1881-1914). Прага, 1929. С. 514-515.

{63} ГА РФ. Ф. Департамента Полиции. Оп. 265. Д. 281. Письмо от 5 ноября 1912. Л. 48.

{64} Приказы по Военному министерству за 1855 г.

{65} См.: Зайончковский П. А. Военные реформы Д. А. Милютина // Вопросы истории. 1945. № 2. С. 9.

{66} Штакеншнейдер Е. Дневник и записки (1854-1886). Л., 1934. Запись 31 декабря 1855 г. С. 103-104.

{67} Приказы по военному ведомству за 1909 г. [СПб., 1909].

{68} ГА РФ. Ф. Николая II. Оп. 1. Д. 252. Л. 17. Запись за 6 декабря 1907 г.

{69} Вестник русской конницы. 1907. № 21.

{70} ГА РФ. Ф. Николая II. Оп. 1. Д. 252. Запись 19 января 1908 г. С. 47-48.

{71} Там же. С. 60, 97, 110.

{72} Там же. Д. 254. С. 156, 172, 176.

{73} Поливанов А. А. Указ.соч. С. 49, 50.

{74} Там же. С. 69.

{75} ГА РФ. Ф. Николая II. Оп. 1. Д. 249. С. 208-209. Д. 255. С. 99, 102.

[97]

{76} Там же. Д. 256. С. 50, 60, 138.

{77} Поливанов А. А. Указ. соч. С. 110.

{78} Дегтярев В. А. Моя жизнь. М., 1950. С. 85. Дегтярев работал под руководством В. Г. Федорова.

{79} Приказ по военному ведомству № 42 от 21 января 1914 г. // Приказы по военному ведомству за 1914 г. [СПб., 1914].

{80} РГВИА. Ф. 280. Оп. 1. Д. 8. Л. 30-31.

{81} Поливанов А. А. Указ. соч. С. 110.

{82} ГА РФ. Ф. Николая II. Оп. 1. Д. 251. Л. 69.

{83} Брусилов А. А. Мои воспоминания. М., 1983. С. 54-55.

{84} Поливанов А. А. Указ. соч. С. 120.

{85} РГВИА. Ф. 1. Оп. 1. Д. 5. Л. 10.

{86} Брусилов А. А. Мои воспоминания. С. 63-65.

{87} Витте С. Ю. Воспоминания. Т. 3. М., 1960. С. 38.

{88} ГА РФ. Ф. Николая II. Оп. 1. Д. 248-252. Дневник за 1905-1907 гг.

{89} Витте С. Ю. Воспоминания. Т. 3. С. 91.

{90} О пристрастии вел. кн. Николая Николаевича к спиритизму см. мою книгу «Самодержавие и русская армия на рубеже XIX-XX столетий». М., 1978. С. 45.

[98]