Skip to main content

Смирнов А. А. Русская 1-я пехотная дивизия в сражении при Танненберге (август 1914 г.)

Смоленская губерния в Первой мировой войне / Ред. Ю. Н. Шорин, Л. Л. Степченков. — Смоленск: Край Смоленский, 2016. С. 271-305.

В последние 15 лет изучение истории Первой мировой войны в нашей историографии впервые после советских и эмигрантских работ 1920-х — 1940-х гг. начинает спускаться с оперативно-стратегического на тактический уровень, интересоваться «живой тканью» войны, повседневной боевой работой дивизий, полков, батальонов, рот{1}. Стремясь продолжить заполнение этого «белого пятна»; мы полагаем весьма полезным обратиться к анализу боевой работы русской 1-й пехотной дивизии в августе 1914 г. Этой дивизии довелось воевать всего три дня, то есть опираясь лишь на довоенную выучку. Поэтому анализ может дать ценный материал для оценки боевых качеств русской пехоты кануна 1914-го. Кроме того, необходимо уточнить фактическую сторону событий. Боевые документы дивизии и ее полков погибли вместе с ней в окружении, а в литературе и опубликованных источниках важнейшие моменты ее боевой работы описываются противоречиво. Приближению к истине тут может помочь обращение как к германским источникам, так и к запискам, составленным в конце 1914 — начале 1915 г. в германском плену полковником Н. Г. Загнеевым и генерал-лейтенантом Н. А. Клюевым. (Речь идет не о ставшем известным в 1920-е гг., а о раннем, написанном в январе 1915-го в саксонском лагере военнопленных Кенигштейн варианте воспоминаний Клюева и о разборе им действий 2-й бригады 1-й дивизии под Хохенштейном. Оба этих документа расходились в копиях среди пленных офицеров; мы использовали копии с копий, снятые Загнеевым в нижнесаксонском лагере Клаусталь).

[271]

В этих записках (а также в очерке, написанном Загнеевым в эмиграции, в югославском Дубровнике, в 1925 г.) отразились воспоминания как самих авторов, так и ряда других участников событий.

Привлекает и любопытная историческая параллель. Перед войной 1-я пехотная квартировала на Смоленщине: 1-й пехотный Невский полк — в Рославле, а 2-й пехотный Софийский, 3-й пехотный Нарвский, 4-й пехотный Копорский, 1-я артиллерийская бригада и штаб дивизии — в Смоленске. Поэтому при мобилизаций 1914 кода в дивизию влилось много жителей Смоленщины. А воевать им довелось всего в 15-30 км от того места, где 15 июля 1410 г. смоляне отличились в знаменитой битве с Тевтонским орденом при Грюнвальде!

Полки, образовывавшие 1-ю пехотную дивизию, имели достаточно богатую историю: Невский и Нарвский были петровскими (т. е. основанными Петром I), а Софийский и Копорский появились в эпоху наполеоновских войн. После того, как в 1833 г. в Невский и Софийский влили соответственно 1-й и 2-й морские полки, они, в память об этих отличившихся в русско-польской войне 1831 г. частях морской пехоты, стали выделяться белыми «флотскими» кантами на бортах и воротниках мундиров и на фуражках. Благодаря этим резко отличавшим их от всей остальной армейской пехоты (с ее алыми или малиновыми кантами) деталям униформы бригада, которую образовывали в 1-й пехотной дивизии Невский и Софийский полки, стала одной из трех бригад русской армии, имевших, наряду с официальными, устойчивые неофициальные названия. Речь идет о «Петровской» (1-я бригада 1-й гвардейской пехотной дивизии), «Железной» (4-я стрелковая бригада) и «Белой» (1-я бригада 1-й пехотной дивизии) бригадах.

С началом войны ХIII армейский корпус генерал-лейтенанта Николая Алексеевича Клюева, в котором, наряду с 36-й пехотной дивизией, 13-м мортирным артиллерийским дивизионом и 13-м саперным батальоном, состояла и 1-я пехотная дивизия генерал-лейтенанта Андрея Александровича Угрюмова, вошел в состав 2-й армии генерала от кавалерии А. В. Самсонова, предназначавшейся для действий на Северо-Западном фронте, а именно: для вторжения с юга в Восточную Пруссию. Военная страда для дивизии началась с высадки ее из вагонов в Белостоке. Отсюда она двинулась к границе походным порядком, по плохим песчаным дорогам, на которых на несколько часов застревали повозки, изматывались и люди, и лошади. На место, назначенное для ночлега, попасть иногда удавалось только к рассвету следующего дня. Эти польские «пяски вельки» остались памятны многим из тех, кто воевал в 1914-м в Польше… Наконец, 10 (23) августа 1914 г. 2-я армия пересекла южную границу Восточной Пруссии и двинулась на север, чтобы

[272]

вместе с наступавшей с востока, из Литвы, 1-й армией разгромить 8-ю немецкую.

Вначале ХIII корпус перед собой не имел противника и продвигался (если не считать двух ночных перестрелок непонятно с кем) беспрепятственно. Правда, утром 10-го в шедшем головным 1-м пехотном Невском полку услышали на западе артиллерийскую канонаду, а затем звуки ружейной стрельбы — и увидели в воздухе разрывы шрапнелей. Это наступавший левее XV армейский корпус генерала от инфантерии Николая Николаевича Мартоса завязал бой с 37-й пехотной дивизией немцев на фронте Орлау Франкенау. По утверждению служившего тогда младшим офицером 10-й роты невцев графа Г. П. Беннигсена, офицеры полка уговорили своего командира просить Н. А. Клюева двинуть их на выстрелы, но командир ХШ корпуса направил полк на Орлау только утром 11 (24) августа. В результате к бою у Орлау — Франкенау невцы опоздали. Двинутый же правее на перехват отступающих от Орлау немцев 2-й пехотный Софийский полк настиг походную колонну 73-й пехотной бригады 37-й дивизии, но ограничился тем, что обстрелял ее. Атаковать отходящие части генерал-майора Карла Вильгельми командир софийцев полковник Александр Михайлович Григоров не решился. Зато XV корпус втягивался во все более тяжелые бои. На. его левом фланге накапливались все новые и новые силы немцев: их 8-я армия готовилась начать сражение при Танненберге, то есть всей мощью навалиться на русскую 2-ю. Противостоявший Мартосу XX армейский корпус генерала артиллерии Фридриха фон Шольца вырос в группу Шольца: к его 37-й и 41-й пехотным дивизиям прибавились 3-я резервная пехотная и дивизия Унгера (сводная под командованием генерал-майора Фридриха Вильгельма фон Унгера). И 13 (26) августа XV корпусу пришлось развернуться фронтом на запад и вступить в сражение с этими вдвое превосходящими его силами в районе Хохенштейн Мюлен (у нас часто писали «Гогенштейн»; правильнее: «Хоэнштайн» (Hohenstein); ныне это польский Ольштынек). В конце 30-х в СССР эту составную часть сражения при Танненберге так и назвали было Хохенштейн-Мюленским сражением; на наш взгляд, есть все основания использовать этот термин и сейчас.

В это Хохенштейн-Мюленское сражение стал постепенно втягиваться и ХIII корпус. 14 (27) августа его главные силы наступали еще на север, заняв там Алленштейн (ныне польский Ольштын), но 2-я бригада 1-й пехотной дивизии (3-й пехотный Нарвский полк полковника Николая Григорьевича Загнеева и 4-й пехотный Копорский полковника Ивана Николаевича Чута) с приданным ей 1-й дивизионом 1-й артиллерийской бригады была уже двинута на запад, в распоряжение

[273]

Н. Н. Мартоса. Командира 2-й бригады генерал-майора Афанасия Семеновича Сайчука оставили почему-то в распоряжении начальника дивизии, и его обязанности выполнял полковник Чут, которому в качестве колонновожатого был придан штаб-офицер для поручений штаба ХIII корпуса, Генерального штаба полковник Давид Андреевич Бенземан (исполнять обязанности командира Копорского полка стал, по-видимому, командир 2-го батальона подполковник Василий Иванович Воскресенский{2}). К вечеру бригада прибыла в Хохенштейн и установила телефонную связь с дравшейся западнее этого города 8-й пехотной дивизией генерал-лейтенанта барона Евгения Эмильевича (Емильевича) Фитингофа из корпуса Мартоса. Мартос приказал Чуту поддержать его наступление, обойдя левый фланг противостоявшего XV корпусу противника — группы Шольца.

Этот приказ Чут не выполнил — и навлек тем на бригаду не прекращавшийся долгие годы поток обвинений чуть ли не во всех смертных грехах. Анализ записок Н. Г. Загнеева и Н. А. Клюева позволяет смягчить или вовсе снять эти обвинения. Правда, оба автора и сами не скрывали того, что являются заинтересованными лицами. Однако, наряду со сведениями, обеляющими их войска, они приводят и немало компрометирующих — что отводит от них подозрения в приукрашивании действительности. А главное, из сообщаемых ими сведений видны «гносеологические корни» большинства обвинений, видно, какие именно незначительные реальные эпизоды превратились – будучи сильно преувеличены и обросши домыслами – в обвинения. Это прямо указывает на то, что большая часть обвинений стала результатом именно преувеличений и домыслов.

Таково, например, утверждение бывшего старшого адъютанта штаба 8-й пехотной дивизии XV корпуса, Генерального штаба полковника П. Н. Богдановича о том, что бригада Чута не выполнила приказ потому, что, попав в лесу Яблонкен под артиллерийский и ружейный огонь, запаниковала и отступила{3}. По воспоминаниям Загнеева, разведку бригады (разъезд конных пограничников) в лесу действительно обстреляли ружейным огнем. В воображении казачьего офицера из конвоя штаба 8-й дивизии — на доклад которого ссылался Богданович этот реальный эпизод вполне мог превратиться в бой с применением

[274]

артиллерии. Нервное напряжение не раз заставляло тогда необстрелянных людей видеть совсем не то, что видели другие. Тот же Н. А. Клюев вспоминал о поручике, который на его глазах приказал открыть огонь по русскому штабному офицеру и уверял потом, что это был скакавший в облаке пыли немецкий разъезд. А над дорогой, подчеркивал Клюев, не было ни пылинки… Точно так же, не видя, где залегли метко бьющие по ним стрелки, необстрелянные бойцы начинали считать, что огонь ведется с деревьев. Так было не только в советско-финляндскую войну 1939-1940 гг. (где форменным пугалом для красноармейцев стали сидящие якобы на деревьях снайперы-«кукушки», существование которых финны категорически отрицают), но и в августе 1914-го в Восточной Пруссии. В бою 5-й резервной пехотной бригады немцев с Софийским полком у Шведриха 16 (29) августа «кукушки» привиделись и унтер-офицеру Кюлю, палившему по деревьям за ручьем, который переходила их 7-я рота 9-го резервного пехотного полка, и шедшему рядом с ним вице-фельдфебелю Шахту, писавшему потом, что Кюль подстрелил пятерых стрелявших с деревьев русских{4}. (Мы уверенно говорим: «привиделись», так как русские уставы и наставления 1914 года не содержат даже намека на допустимость такого полупартизанского тактического приема, а в первых боях 1914-го русская пехота стремилась действовать строго по уставу.) В бою 15 (28) августа у Цасдроса с 13-й ротой Невского полка, видя, как падают их командиры, солдаты немецких 1-го резервного пехотного и/или 3-го резервного пехотного полка также уверили себя в том, что русские стреляют с деревьев Алленштейнского муниципального леса{5}

Недостоверность версии Богдановича становится ещё более наглядной на фоне тех причин невыполнения приказа Мартоса, которые приводит Загнеев. Они более, чем жизненны и стары как война: «гладко было на бумаге, да забыли про овраги…». Двинувшись в обход, бригада получила от своей разведки сведения о наличии впереди, в лесу Яблонкен, противника. Поэтому она сошла с шоссе» развернулась в резервный (предбоевой) порядок и именно в таком порядке вошла в лес — а лес «оказался не таким, каким его рисовала карта». Бригада «очутилась перед непроницаемою зеленою стеною молодых хвойных насаждений, прорезанною 2-3 щелями (узкими просеками)»{6}. В таком лесу подразделения утратили связь друг с другом, а в наступившей темноте могли вообще перемешаться. По этой причине исключался и ночлег в лесу: в случае внезапного нападения трудно было бы оказать

[275]

организованное сопротивление. А двигаясь в колонне по просекам, бригада все равно не выбралась бы из леса ранее утра. Поэтому она вернулась на шоссе и оттянулась по нему на ночлег к деревне Швентейнен (западнее Хохенштейна). Собственно, то же самое утверждали и лица, опрошенные расследовавшей «Самсоновскую катастрофу» комиссией генерал-лейтенанта А. И. Пантелеева. Несколько часов спустя то же самое произошло в этих местах и с 37-й пехотной дивизией немцев: проплутав в лесу, она не смогла вовремя выйти в назначенный ей район и принять участие в общем немецком наступлении 15 (28) августа,

Показательно и то, что и Загнеев, и опрошенные им в плену ротные командиры Нарвского полка отрицают факт вспыхнувшей якобы на ночлеге (или при следовании на ночлег) паники. Ведь Загнеев пишет о случаях и паники, и беспорядочного отступления его полка в бою. Стремись он приукрасить реальную картину, он скрыл бы прежде всего эти факты — а не извинительный, в общем-то, для первых боев случай ночной паники на марше или биваке. В те дни и русские, и немцы — еще необстрелянные, неопытные — то и дело палили по своим… Это заставляет признать преувеличенным и вывод комиссии Пантелеева о том, что при следовании на ночлег бригада Чута, не выдержав вызванного темнотой и неизвестностью напряжения, запаниковала, открыла пальбу по своим, разбежалась и еле-еле была собрана{7}. И отдать предпочтение версии Загнеева, согласно которой, ночная стрельба действительно имела место (уже на биваке), но паника была только в Копорском полку, а бегства не было вовсе. В справедливости этой версии (окончательно оформленной Загнеевым в 1925 г.) убеждает и составленный Н. А. Клюевым в 1915 г. в плену разбор действий бригады Чута{8}. О панике там упомянуто — и это понятно: ведь информацию Клюев черпал у докладывавших ему в плену Чута (т. е. командира Копорского полка) и Д. А. Бенземана, с командиром же Нарвского полка ни разу не встречался. Но вот о бегстве не пишет и Клюев; значит, факт бегства отрицали и Чут с Бенземаном. А у информаторов комиссии Пантелеева здесь явно смешались в памяти события той ночи и следующего утра. Ведь, по их показаниям, «бегство» инициировали помчавшиеся в панике по шоссе артиллерийские передки. По сведениям, собранным в плену Клюевым, по шоссе действительно удирал во весь опор колесный транспорт (обозы). Но только не ночью, а утром, когда бригаду настигли немцы…

[276]

Еще одно обвинение — в том, что утром 15 (28) августа бригада, вопреки приказу, стала отходить, через Хохенштейн обратно на восток{9} — воспоминания Загнеева и записки Клюева снимают полностью. На восток бригада двинулась согласно приказу идти к деревне Шведрих, привезенному на автомобиле старшим адъютантом штаба XV армейского корпуса, Генерального штаба капитаном А. М. Джиджихия. Выйдя к Шведриху, она должна была помочь ведущей в том районе (у Ваплица — А. С.) бой 2-й пехотной дивизии ХХШ армейского корпуса{10}.

Впрочем, движение бригады Чута на восток фактически не осложнило, а облегчило положение XV корпуса. Ведь на 15-е (28-е) немцы запланировали не только окружить всю центральную группировку 2-й армии в составе ХШ и XV корпусов, но и устроить отдельные «Канны» XV корпусу. Его левый фланг, у Мюлена, должна была обойти 41-я пехотная дивизия, а на правый, у Хохенштейна, нацелились целых три дивизии — 37-я пехотная, 3-я резервная пехотная и спешно перевезенная из Шлезвиг-Гольштейна (где она охраняла Балтийское побережье) ландверная дивизия Гольца. (Ее командира, генерал-лейтенанта Георга барона фон дер Гольца, не следует путать с реформатором турецкой армии, видным военным писателем Кольмаром бароном фон дер Гольцем и с борцом против красных в Финляндии и Латвии в 1918-1919 гг. Рюдигером графом фон дер Гольцем.) Днем 14-го (27-го) один из эшелонов с частями Гольца, подходивший с запада к Алленштейну, уже был обстрелян полуротой вышедшего туда с юга Невского полка — после чего ушел задним ходом назад и высадил ландвер на станции Бисселен.

И Успеньев день 15 (28) августа 1914 г. стал жарким и в прямом, и в переносном смысле слова. Правда, еще до того, как висевшая в те дни над Восточной Пруссией духота вытеснила ночную свежесть, русские разбили у деревни Ваплиц ту половину немецких клещей, что обходила левый фланг Мартоса — 41-ю пехотную дивизию. Именно она могла выйти к Шведриху, но была засыпана русскими снарядами, контратакована частями русских 2-й и 8-й пехотных дивизий и отбро­шена. Однако на правом фланге XV корпуса, под Хохенштейном, борьба только начиналась. Не дождавшись выхода 41-й в тыл русских, генерал-лейтенант Курт фон Морген по прозвищу «Пожиратель железа» все же двинул в наступление Свою 3-ю резервную пехотную дивизию. Одна ее бригада стала теснить 2-ю бригаду русской 8-й пехотной дивизии (31-й пехотный Алексеевский и 32-й пехотный Кременчугский

[277]

полки) с фронта, с запада, а другая — 6-я резервная пехотная бригада генерал-майора Эриха Фридриха Краузе — начала обходить алексеевцев и кременчужцев с севера, чтобы выйти в тыл XV корпуса. Одновременно с севера, непосредственно в тыл Мартоса, ударила поспешавшая с рассвета ускоренным шагом от Бисселена 33-я смешанная ландверная бригада генерал-майора Виктора фон Эртцена (так у нас транслитерируют фамилию von Oertzen) из дивизии Гольца. С ней шел и один батальон из второй бригады этой дивизии — 34-й смешанной ландверной, — и сам фон дер Гольц.

Но здесь под немецкое колесо попал тот же камешек в виде смоленских полков{11}, что и 504 годами ранее на лежавшем всего в 15 километрах к юго-западу поле Грюнвальдской битвы. На пути Эртцена и Краузе оказалась двигавшаяся через Хохенштейн на восток бригада Чута. Сначала, около 9.00, во фланг ей вышел (восточнее Хохенштейна) Эртцен, а затем, около 9.30, с тыла ее настиг (западнее Хохенштейна) Краузе. Русская бригада остановилась и связала две германские бригады боем. Начальник ее авангарда, командир 2-го батальона Нарвского полка подполковник Александр Константинович Каминский развернул 1-й и 2-й батальоны нарвцев (которыми временно командовали капитаны Адольф Дитрихович Аальберг и Виктор Дмитриевич Иванов) фронтом на север, к лесу Кеммерай (Kammerei-Wald), и стал отражать наступление дебушировавшего густыми цепями из леса ландвера. Около 10.30 к левому флангу авангарда, фронт которого растянулся от Хохенштейна до расположенной в 3 километрах восточнее деревни Меркен, примкнули 9-я и 10-я роты Нарвского полка (под общим командованием командира 3-го батальона капитана Филиппа Севастьяновича Шакона), а около 11.00 и одна из рот 4-го батальона копорцев. Большая же часть Копорского полка вместе с 11-й и 12-й ротами Нарвского развернулась юго-западнее Хохенштейна фронтом на запад и стала сдерживать продвижение резервистов Краузе.

Германские резервные и ландверные части были аналогом русских второочередных. И те, и другие, и третьи формировались с началом войны из военнообязанных запаса, прошедших через действительную службу. Но если в русскую второочередную часть зачисляли без разбору запасных всех возрастов (от 24- до 38-летних), то немцы добивались большей однородности рядового состава. Запасными помоложе (22-25-летними, числившимися в резерве армии) они укомплектовывали резервные части, а 26-38-летними (перечисленными из резерва в ландвер) – ландверные, Соответственно, считалось, что по боеспособности

[278]

ландверная часть уступает резервной, а резервная — кадровой. Однако в случае с русской 1-й пехотной и немецкими 3-й резервной и ландверной дивизией Гольца утверждение бывшего командующего германской 8-й армией П. фон Гинденбурга о том, что в Восточной Пруссии немецким «старшим поколениям приходилось воевать против цвета русской молодежи»{12}, имеет очень мало общего с действительностью.

Русская 1-я пехотная формально была кадровой, но на деле мало чем отличалась от второочередной. Дислоцировавшаяся во внутреннем, Московском военном округе, она содержалась в очень слабом составе, а при мобилизации еще и выделила часть личного состава для сформирования второочередной 56-й пехотной дивизии. Поэтому, чтобы довести ее до штатов военного времени, в нее пришлось влить столько запасных, что, по крайней мере, в 1-м пехотном Невском и 3-м пехотном Нарвском полках они составили до 80% рядовых и унтер-офицеров{13}. Выше этот процент в выступившей в 1914 г. на фронт кадровой русской пехоте не был нигде! Да и таким из известных нам с этой стороны полков он оказался еще лишь в квартировавшем в Харькове 122-м пехотном Тамбовском. В 46-м пехотном Днепровском (Проскуров) процент запасных составил тогда порядка 50, в 26-м Сибирском стрелковом (Иркутск) — порядка 50-60, в 13-м лейб-гренадерском Эриванском (Манглис, близ Тифлиса), 44-м пехотном Камчатском (Луцк) и 12-м стрелковом (Жмеринка) — примерно от 58 до 64, в 170-м пехотном Молодечненском (Вильна) — примерно между 67 и 78. Даже в 159-м пехотном Гурийском, стоявшем в соседнем со Смоленщиной Могилеве, но входившем уже в состав войск приграничного Виленского округа, и даже в 5-м гренадерском Киевском, дислоцировавшемся в совсем уж тыловой Москве, запасных при выступлении на фронт оказалось лишь порядка 50%{14}.

Процент офицеров запаса в 1-й пехотной был незначительным, но лишь потому, что таких офицеров для нее не хватило. Иными словами, заменить тех кадровых офицеров, которые ушли во второочередные части, оказалось почти некем, и дивизия вышла на войну с громадным некомплектом офицерского состава. Если по штату в четырехбатальонном

[279]

полку военного времени должно было насчитываться 78 офицеров, и, например, лейб-гвардии Измайловский полк выступил в поход 1914 года с 77 офицерами, 106-й пехотный Уфимский — с 75, 44-й пехотный Камчатский — с 72, а 13-й лейб-гренадерский Эриванский – с 65, то Нарвский полк ушел воевать, имея (по списку) всего 52 офицера, а Невский — 46 (т. е. при некомплекте офицерского состава соответственно 33,3% и 41%){15}. Правда, большую часть офицеров запаса, призванных летом 1914-го, составляли обладавшие очень низкой боевой ценностью прапорщики запаса — лица, которые сдали экзамен на этот чин довольно давно, многое забыли, а многому не были научены изначально, Так, в Нарвском полку они, по оценке Н. Г. Загнеева, за малым исключением, «в свое время не получили, по-видимому, никакой тактической подготовки и несли свои обязанности с нежеланием»{16}. Но в 1-й пехотной не хватало даже и таких офицеров.

По укомплектованности офицерами полки кадровой 1-й пехотной дивизии оказались на уровне ландверной дивизии Гольца — и там, и там в ротах, как правило, было всего по 2 офицера вместо 4 по штату (у невцев лишь 3 или 4, а у нарвцев 4 из 16 рот имели по 3 офицера; в одной нарвской роте их было 4, но зато еще в трех — всего по 1 офицеру). Мало того, в ходе боев многие получили новые назначения (офицеров не хватало везде), и из 10 рот Нарвского полка, участвовавших 15 (28) августа в бою под Хохенштейном, шесть сражались, имея только 1 офицера, три — 2 офицеров, и лишь одна — 3 офицеров. Три роты сражались под командой младших офицеров (в том числе 5-я — под командой подпоручика): ротные получили другие назначения{17}. Единственным положительным результатом этой перетасовки кадров стала, по-видимому, замена командира 1-го батальона нарвцев подполковника Федора Александровича Чумакова — возглавившего 13 (26) августа высланных впереди дивизии на Алленштейн разведчиков Нарвского и Копорского полков — командиром 1-й роты капитаном А. Д. Аальбергом. Боевая ценность Чумакова была явно невелика; Оказавшись днем 15-го перед перспективой вступить вместе с резервом Невского полка (при котором находились нарвские разведчики) в бой, он куда-то исчез,

[280]

и прикрывать стоявшую рядом, у Грислинена, 5-ю батарею 1-й артиллерийской бригады взялся по собственной инициативе начальник нарвской команды разведчиков поручик Петр Владиславович Данишевский. Встретившись уже в плену с командиром полка, никакого объяснения своему поступку Чумаков дать не смог…

Уже из-за одной этой нехватки офицеров 1-й пехотной приходилось в бою труднее, чем дивизиям приграничных округов. В большинстве известных нам с этой стороны полков таких дивизий — и в дравшемся под Мюленом в составе 6-й пехотной дивизии XV корпуса 22-м пехотном Нижегородском (Варшавский округ), и в 44-м пехотном Камчатском, и 12-м стрелковом (Киевский округ), и в 106-м пехотном Уфимском, и 170-м пехотном Молодечненском (Виленский округ), и в 148-м пехотном Каспийском (Петербургский округ), и в 26-м Сибирском стрелковом (Сибирский округ) — при выступлении на фронт насчитывалось, как правило, по 4 (редко по 3) офицера в роте и лишь в участвовавшем в Танненбергском сражении в составе XXIII корпуса лейб-гвардии Кексгольмском (Варшавский округ), 13-м лейб-гренадерском Эриванском (Кавказский округ) и 122-м пехотном Тамбовском (Киевский округ) — по 3 (в двух эриванских ротах — по 4). В ротах же прибывшего осенью из Приамурского округа 5-го Сибирского стрелкового полка офицеров имелось по 4-5 (например, во всех дротах 4-го батальона — по 5 вместо 4 по штату; то же и в 4-й роте 159-го пехотного Гурийского)! Даже 12-й гренадерский Астраханский — из того же Московского округа, что и полки 1-й пехотной дивизии — был в лучшем положении, чем они. Выступив в поход с 58 офицерами, он имел по 3 офицера в целых 9 ротах из 16 (а в остальных — по 2){18}.

Трудно сказать, в какой степени, но ситуацию усугубляло, по-видимому, и такое, на первый взгляд, стороннее обстоятельство как выступление офицеров ХIII корпуса в поход в солдатских рубахах вместо офицерских кителей — что было разрешено для действующей армии Высочайшим повелением от 22 октября 1913 г. «…Офицеров было мало видно.., — описывал походные колонны своего корпуса Н.А. Клюев, — да и то переодетых в солдатск[ую] одежду»{19} (впрочем, на командире нарвцев Н.Г. Загнееве в бою 15 (28) августа был, как тот пишет, все-таки китель). По мнению генерал-лейтенанта В. В. Артемьева, случаи паники и неразберихи, имевшие место 3 (16) и 8 (21) октября

[281]

1914 г. под Ивангородом во второочередной 75-й пехотной дивизии, объяснялись именно тем, что офицеры там были одеты «в солдатскую форму (только кокарды офицерские)». Такие начальники «не могли привести людей в порядок», так как «их в толпе люди не замечали и не отмечали», да и авторитет их в глазах солдат начинал падать («За нас прячутся», — осуждающе говорили солдаты). Порядок сумели восстановить лишь офицеры возглавлявшейся Артемьевым 52-й пехотной дивизии, которые «считали неудобным “переряживаться” в солдатск[ую] форму»{20}

Не повезло 1-й пехотной и с качеством призванных в нее по мобилизации запасных рядовых и унтер-офицеров. Здесь она резко контрастировала с очень многими (если не с большинством) из соединений отмобилизованной русской армии 1914 года. Даже перешедший потом в РККА и свысока отзывавшийся о старой армии генерал-лейтенант М. Д. Бонч-Бруевич отмечал, что те из мобилизованных в 1914-м, кто служил срочную после 1905-го, «на второй день после появления в казармах» возглавлявшегося им 176-го пехотного Переволоченского полка 44-й пехотной дивизии «ничем не отличались от кадровых солдат»{21}. Генерал-лейтенант К .М. Адариди прямо писал, что в возглавлявшуюся им в 1914-м 27-ю пехотную дивизию при мобилизации прибыли люди, «не забывшие еще то, чему их учили, не утратившие выправки и не отвыкшие от дисциплины»{22}. Такими же, по словам генерал-майора А.Г. Ушакова, оказались и запасные, поступившие на формирование вверенного ему 290-го пехотного Валуйского полка второочередной 73-й пехотной дивизии: «Люди прибыли с тверда усвоенной ими дисциплиной, привитой им за 414 года действительной службы»{23}. Но в 1-ю пехотную прислали таких, которые, по оценке Н. А. Клюева, еще и при выступлении на фронт выглядели «переодетыми мужиками» (об «одетых в мундиры мужиках» пишет и Г. П. Беннигсен — если только это не заимствование из прочитанных им работ, где цитировались записки Клюева){24}. А так как дисциплинированность, вернейшим индикатором которой служит внешний вид военного, есть необходимое условие успешного изучения военного дела — во многих аспектах малоприятного

[282]

или надоедливого, — то ясно, что это пополнение не могло быть и хорошо обучено.

Собственно, это и понятно, так как даже готовность подчиняться воинской дисциплине (не говоря уже о желании добросовестно изучать военное дело) требует определенной положительной мотивации. А многие из запасных 1-й дивизии по отношению ко всему, что связано с государством и армией, было настроено откровенно нигилистически. «Нахальные, грубые и все критикующие (таких тоже было много), — писал о присланных в Нарвский полк Н. А. Загнеев, — они вредно влияли на товарищей. Многие из них оказались даже неприкосновенными к понятию о патриотизме, чувстве долга (особенно из распропагандированных [“пораженцами”-большевиками? — А. С.]) и совершенно лишенными какого бы то ни было военного одушевления». При первых признаках опасности многие запасные начинали искать случая «исчезнуть», «в бою же делали это под самыми разнообразными предлогами», угрожая подчас задерживавшим их офицерам револьверами{25}.

По-видимому, подобные настроения запасных следует объяснить преобладанием в их составе рабочих и/или крестьян, тесно связанных с отхожими промыслами, т. е. с работой в городе. (На это, кстати, указывает уже отмеченный Загнеевым факт знакомства многих запасных с антиправительственной пропагандой, проводившейся прежде всего среди «пролетариата».) Дело здесь не только в том, что рабочие в большей степени были «распропагандированы» в антиправительственном духе, но и в хорошо известной русскому офицерству конца XIX-начала XX в., по многолетним наблюдениям, меньшей природной дисциплинированности рабочего (и вообще горожанина) по сравнению с крестьянином{26}. Труд крестьянина кормил его и его семью непосредственно, кормил в прямом смысле слова; уже одно это приучало землепашца переступать через собственное «не хочу» и подчиняться тому ритму трудовой деятельности, который диктовался ему никак не зависевшей от него природой. Так вырабатывалась привычка подчиняться установленному свыше порядку вещей, в армии оборачивавшаяся готовностью служить царю и подчиняться воинской дисциплине. В городе же работник мог позволить себе и поблажки вроде прогулов, загулов и т. п.; к тому же город предлагал многочисленные соблазны в виде питейных заведений, публичных домов и т. п. А неизбежно расширявшийся при жизни в городе кругозор, возраставшее общее развитие оказывались у рабочего или крестьянина-отходника еще не достаточными для

[283]

выработки сознательного отношения к гражданским обязанностям, но уже достаточными для того, чтобы отрицать многое из того, что землепашцу представлялось незыблемым и единственно возможным. У представителя городских низов несравненно чаще, чем у земледельца, возникал пресловутый вопрос: «Тварь я дрожащая или право имею?» — причем понимался он куда более примитивно, чем недоучившимся студентом у Достоевского. Не зря известный воспитатель войск генерал от инфантерии М. И. Драгомиров сразу сообразил, что злоумышленника, испражнившегося в алтаре полкового храма, надо искать среди унтер-офицеров сверхсрочной службы, т.е. среди тех, кто по развитию «от солдат отошел, до офицера же не дошел». Ведь «офицер не позволит, солдат не посмеет»{27}

В справедливости нашего предположения о причинах плохих воинских качеств многих запасных 1-й дивизии нас убеждает опыт других частей — участниц кампании 1914 года. Так, по утверждению известного военного писателя полковника Е. Э. Месснера, запасные, влившиеся в 15-ю пехотную дивизию (где служил тогда Месснер), не ухудшили ее качества. Но этот — не только отслужил действительную сравнительно недавно, но и чуть ли не целиком состоял Из хлеборобов Екатеринославской, Таврической и Херсонской губерний, которые «были прекрасным воинским матерьялом, как воск мягким в руках хороших воспитателей офицеров и унтер-офицеров, небольшой процент среди них горнорабочих Криворожского бассейна не портил качества всей массы»{28}.

Генерал-майор М. П. Башков еще и в 1929 г. восхищался прибывшими в июле 1914-го к нему, капитану 46-го пехотного Днепровского полка, запасными: «Мне, как старому ротному Командиру (я прокомандовал 1-й ротой около 10 лет), было несказанно приятно любоваться такими молодцами, которых я получил в роту (более 100 человек) и которые так быстро и охотно и довольно основательно все требуемое от них усваивали и проделывали». Но и тут очевидна связь этой «добронастроенности» пополнения с тем обстоятельством, что все эти «здоровые, крепкого телосложения, бодрого настроения духа», 30-32-летние мобилизованные были крестьянами из Проскуровского и Летичевского уездов Подольской губернии и Хотинского — Бессарабской{29}. «После мобилизации качество полка не понизилось, — настаивал в 1929-м и другой эмигрант, прапорщик М. Л. Грицюк, — а наоборот, как бы повысилось во всех отношениях благодаря всеобщему подъему патрио

[284]

тич[еских] чувств». Но прибывшие в июле 1914-го в его 127-й пехотный Путивльский полк (где он служил тогда фельдфебелем) запасные были исключительно крестьянами Овручского уезда Волынской губернии{30}

В свою очередь, полковник А. В. Бржезицкий отмечал в 1927 г., что уроженцы Рязанской губернии, прибывавшие в войну на пополнение его 2-го Кавказского стрелкового полка, были «неудовлетворительными» именно «как привыкшие к отхожим промыслам и [вследствие, видимо, именно этого — А. С.] непатриотично настроенные»{31}. «Совершенно неудовлетворительный материал в физическом и моральном отношении», — отозвался в 1926 г. полковник чехословацкой армии Я. Я. Червинка об уроженцах Варшавы, присланных в июле 1914-го по мобилизации в лейб-гвардии Санкт-Петербургский полк, где он тогда служил. В первом же бою 18 (31) августа под Нейденбургом, в конце все того же Танненбергского сражения, они повели себя еще хуже, чем запасные Нарвского полка: хлынули в тыл не частью, а целиком («в строю остались только кадровые»){32}.

Правда, мы располагаем и четырьмя ясными свидетельствами противоположного содержания. Подполковник М. М. Липинский (в августе 1914-го — подпоручик 5-го гренадерского Киевского полка 2-й гренадерской дивизии) не подтвердил 27 ноября 1927 г. в беседе со специально выяснявшим этот вопрос военным историком генерал-майором В. В. Чернавиным «мнение о том, что пополнения из московского района (фабричные, вообще жители гор[ода] Москвы) оказались морально ненадежными и только понизили качество солдатского состава» частей 1-й, 2-й и 3-й гренадерских дивизий. А 14 декабря 1927 г. то же самое заявил Чернавину и один из бывших офицеров 3-й гренадерской артиллерийской бригады: «Он отрицает мнение, что якобы пополнение из Моск[овской] губ[ернии] и жителей г[орода] Москвы (влитое по мобилизации) оказались [так в тексте — А. С.] неудовлетворительными и понизили качество частей»{33}. Генерал-майор М. И. Пестржецкий, командовавший в начале войны 12-м гренадерским Астраханским полком 3-й гренадерской дивизии, в своих мемуарах дважды повторил, что влившиеся в июле 1914-го в полк московские запасные (и в том числе фабричные рабочие) на фронт «прибыли, сроднившись с полком и с его прежними подвигами, вполне надежными солдатами»{34}.

[285]

О том же вспоминал и бывший командир 12-й роты астраханцев полковник П. В. Сушильников. «Та беспорядочная, шумная толпа мастеровщины, которая запрудила при разбивке казарменный двор, — замечал он, описывая первый бой роты 14 (27) августа под Замостьем, — теперь, под влиянием кадров полностью восприяла боевую обстановку»{35}.

Однако относительно 1-й и 2-й гренадерских дивизий В. В. Чернавину сообщали в 20-е гг. и прямо противоположное: когда к 19 августа (1 сентября) 1914 г., после сражения под Красником, в полках Гренадерского корпуса осталось по 200-300 штыков, «это все были кадровые солдаты; запас, выставленный гренадерам Москвой и ее губернией, исчез в течение двух недель, составив в подсчетах потерь гл[авным] образом рубрику “без вести пропавших”»{36}. А что до 3-й гренадерской дивизии, участвовавшей в те же дни в составе XXV армейского корпуса в Томашовском сражении, то из кого, если не из запасных, состояли те толпы потерявших после первых боев 13-14 (26-27) августа в районе Замостья всякий солдатский облик беглецов, о которых 14 ноября 1925 г. писал Чернавину еще один ветеран 3-й гренадерской артиллерийской бригады, генерал-лейтенант А. Ф. Макалинский? Собранные 14 (27) августа под Замостьем беглецы, излагает содержание этого письма Чернавин, «неудержимо разбегались, преднамеренно перемешивались, скрывали звание, номера рот и проч.». Разбегаться стало и не бывшее в бою прикрытие возглавлявшегося полковником Макалинским 2-го дивизиона 3-й гренадерской артиллерийской бригады. Будучи задержаны, писал Макалинский, эти горе-гренадеры «пребывали в полном бездействии: вырыли углубления, опустили туда головы и положили ружья на землю»{37}… Поскольку в бегство 3-я гренадерская дивизия обратилась тогда отнюдь не целиком, поскольку значительная часть ее солдат стойко сдерживала натиск превосходящих сил австрийцев, логично заключить, что разбегались все-таки запасные, т. е. фабричные и другие горожане. И что отличие этих запасных от тех, что поступили в 1-ю пехотную дивизию, заключалось лишь в том, что московские вели себя не так вызывающе, как «нахальные и все критикующие» смоленские…

Правда, продолжает Чернавин, из письма Макалинского «видно, что как будто бы пехота после первых боев выровнялась» (после первого боя, отмечал Я. Я. Червинка, лучше стали держаться и варшавяне, влитые в лейб-гвардии Санкт-Петербургский — к первому бою уже

[286]

переименованный в лейб-гвардии Петроградский — полк){38}. Но в первом бою частям от этого было не легче…

Если верить Г. П. Беннигсену, в лучшую сторону выделялись запасные, влитые в Невский полк — бывшие, по его словам, «отличным материалом, из которого можно было после некоторого обучения выработать хороших солдат»{39}. (Не преобладали ли среди них землепашцы, и не подобным ли составом запасных объясняется успешный бой полка в лесу Кеммерай (см. ниже)?) Но, даже если Беннигсен не преувеличивает, эти запасные явно были старших возрастов, сильно отвыкшими от службы, раз не сумели приобрести за несколько дней до отправки из Рославля на фронт мало-мальски приличного воинского вида. А времени на восстановление у них утраченных навыков и на сколачивание подразделений, личный состав которых увеличился более чем вдвое, а обновился на 80%, дивизии почти не дали. На единственной стоянке в пути на фронт — в Белостоке — в Невском, например, полку сумели провести лишь ротные учения и потренироваться в наступлении цепями. Боевую же стрельбу (тактическое учение с отработкой и огневых задач) организовать не удалось: местное стрельбище невцам так и не предоставили.

В то же время нельзя недооценивать боевые качества германского ландвера 1914 года. В нем служили запасные не старше тех, что влились в русскую 1-ю пехотную дивизию (так, большинству солдат и унтер-офицеров бригады Эртцена было 31-35 лет), и учили их в свое время не хуже, чем в русской армии. В сражении 7 (20) августа 1914 г. под Гумбинненом офицерам русской 25-й артиллерийской бригады бросилось в глаза, как, «одетая в синие мундиры, густыми цепями образцово наступала немецкая пехота», как, не забывая о взаимодействии с артиллерией, развернула она громадные ярко-желтые полотнища — сигнал «прекратить огонь через головы своих войск» для своих артиллеристов{40}. Это демонстрировала хорошую выучку восточнопрусская ландверная дивизия Бродрюка (именовавшаяся по командиру, генерал-лейтенанту Фридриху Бродрюку; кампанию 1914 года на Русском фронте германский ландвер провоевал в темно-синих мундирах мирного времени, так как серой полевой униформы хватило лишь на кадровые и резервные части). Заметим, что обозначать свое расположение во избежание обстрела своей артиллерией у немцев тогда были приучены далеко не все части. 29 августа 1914 г. командующему 8-й армией

[287]

генерал-полковнику Паулю фон Гинденбургу пришлось выпустить приказ, в котором, среди прочего, потребовать от неженных немей иметь при себе светлые флажки или обтянутые белой материей рамы чтобы втыкать их за своими окопами…

А вот воспоминания участника знаменитого боя 26 августа (8 сентября) 1914 г. под Тарнавкой (южнее Люблина) С. С. Некрасова. Когда цепи лейб-гвардии Московского полка (в 8-й роте которого служил подпоручик Некрасов 2-й) «пошли, как на маневрах — линия офицеров с обнаженными шашками, линия солдат с винтовками на руку» — на высоты, занятые немцами, внезапно «на фоне светлого неба ясно встала линия острых наконечников германских касок — немецкая пехота, идущая нам навстречу! Почему немецкий командир решил не ждать нас в окопе, а послать своих во встречную атаку — не понимаю. Очевидно, был слишком доблестен! Но немцы, а не австрийцы, шли на нас такой же правильной шеренгой, как и мы на них»{41}. Это были подразделения силезской 4-й ландверной дивизии (штыковой схватки с великанами-гвардейцами, правда, все же не принявшие). Когда московцы ворвались на огневые позиции ландверной артиллерии, ее расчеты до последнего отстреливались из револьверов, и, писал в 1927 г. бывший командир 3-й роты лейб-гвардии Московского полка полковник Г. Ф. Климович, в конце боя «около каждого орудия и пулемета лежали убитыми все номера. Никто не бежал»{42}. А пытаясь на следующий день отбить захваченные московцами орудия, силезский ландвер не раз доводил дело и до штыкового боя…

На высоте были и дух, и выучка бригады Эртцена — ганзеатов (как зовут в Германии жителей входивших в ХII—XVII вв. в Ганзейский союз Гамбурга, Бремена и Любека) из 75-го ландверного пехотного полка (бременцев из 1-го батальона майора фон Консбрука и гамбуржцев из 2-го батальона майора Фельхагена и 3-го майора графа фон Бюдингена) и мекленбуржцев из 76-го ландверного пехотного. «Мы все здоровы, мы все хотим идти!» — весело-нетерпеливо крикнул один из этих верманов (рядовых ландвера) перед медосмотром на мобилизационном пункте в Гамбурге{43}. «В бинокль, между складками местности, — вспоминал Н. Г. Загнеев, — видны были участки цепей противника, наступавшего частью шагом, частью бегом. Занимавшиеся ими стрелковые позиции были едва заметны: на перегибах холмов мелькали лишь

[288]

темными точками головы стрелков, в касках, покрытых защитными чехлами»{44}. С учетом того, что на верманах Эртцена тоже были темно-синие мундиры (из защитной униформы для них нашлись лишь желтовато-серые чехлы на черные кожаные каски), следует признать, что наступавший перебежками северогерманский ландвер хорошо применялся к местности — умение, обычно считающееся козырем лишь русской пехоты 1914-го… Не хуже дрались и резервисты Краузе — померанцы, жители Западной Пруссии, и познанские поляки из 34-го резервного пехотного полка полковника Хайна, и «познанчики», и западные пруссаки из 49-го резервного пехотного полка подполковника барона фон Эберштайна. Самой любимой песней в дивизии Моргена в те дни был Лейтенский хорал — тот, что пели после победы над австрийцами при Лейтене в 1757 г. солдаты Фридриха Великого… Именно «в день 15 августа на поле боя», подчеркивал в 1925 г. Н. Г. Загнеев, «я оценил» «национально настроенный, воинственный, знающий и преданный своему долгу личный состав противника»{45}. (Несомненно, он проникся бы еще большим уважением, если бы знал, что с запада его атаковала не кадровая 37-я пехотная дивизия, как он полагал еще в 1925-м, а резервисты).

В общем, следует считать, что по боеспособности 1-я пехотная дивизия в августе 1914-го не превосходила германскую ландверную (не говоря уже о резервной). Достаточно сравнить патриотический подъем, царивший среди немецких верманов и резервистов, и моральное состояние большинства запасных бригады Чута, так и норовивших податься в тыл. Уже при развертывании Нарвского полка в боевой порядок, признавал Н. Г. Загнеев, «обращал на себя внимание» «недостаточный численный состав рот»{46}.

Это сделало еще большим численное превосходство противника, которое и без того было двойным: 13 немецких батальонов против 7 русских. Нарвский полк дрался без 4-го батальона, которым командовал капитан Ян Константинович Бакановский (Ян-Викентий Бакановский) и который был оставлен в армейском тылу охранять обозы и тыловые учреждения.

Но, главное, бригаде Чута пришлось сражаться без пулеметов и почти без артиллерии. Где была во время боя пулеметная команда Копорского полка, неизвестно и сейчас, а пулеметчиков Нарвского Загнеев оставил всего при одном офицере (держа почему-то двух других — начальника команды штабс-капитана Сергея Леонидовича Писарева и подпоручика Фавицкого — при себе). Этот офицер, подпоручик

[289]

Татнев, попав под обстрел, растерялся и увел команду в тупик за шоссе Хохенштейн — Надрау, где она и простояла до конца боя, тщетно разыскиваемая Загнеевым и Фавицким. С артиллерией получилось еще хуже. Несмотря на два прямых приказания полковника Чута, командир приданного его бригаде 1-го дивизиона 1-й артиллерийской бригады полковник Евгений Семенович Джукаев не оказал пехоте никакой поддержки и увел почти весь дивизион (20 орудий из 24) в тыл. Нарвцев остались поддерживать лишь четыре 76,2-мм пушки шедшей в авангарде полубатареи штабс-капитана Михаила Владимировича Горбунова из 2-й батареи 1-й артиллерийской бригады, а копорцы так и дрались с одними винтовками. Противник же с самого начала громил русских артиллерийским огнем.

(Неясно, правда, чья артиллерия стреляла по Нарвскому полку: из четырех имевшихся в дивизии Гольца батарей с бригадой Эртцена успела подойти лишь одна — шесть 77-мм пушек. Может быть, по нарядам била уже успевшая занять огневые позиции артиллерия подтягиваемой с запада к Хохенштейну 37-й пехотной дивизии? Во второй половине дня она поддерживала части Гольца, выбитые из леса Кеммерай. Однако немецкие авторы подчеркивают, что она начала действовать только во второй половине дня. Кроме того, по воспоминаниям Загнеева, артиллерийский огонь по Нарвскому полку велся с севера, из-за высот севернее Хохенштейна, т. е. там, где могли находиться только части Гольца. По-видимому, это были все-таки орудия Гольца, подтягивавшиеся вслед за бригадой Эртцена, но остановившиеся не доходя леса Кеммерай, на закрытых позициях).

Отсутствие у русских артиллерийской поддержки было тем обиднее, что хорошо обученные, в основном кадровые артиллеристы 1-й бригады были готовы драться до конца и могли сделать очень много. «Арт[иллер]ия произв[е]ла на меня впечатл[ен]ие хорошее: виден б[ы]л порядок и выпр[ав]ка», – отмечал Н. А. Клюев{47}. Когда во время завязки боя на южную опушку леса Кеммерай вышла дивизионная конница Гольца – 3 эскадрона ротмистра фон Зидо (von Sydow) – две полубатареи из 1-й и 2-й батарей 1-й артиллерийской бригады прямо с шоссе удачными выстрелами быстро превратили эту «большую группу» в «разметавшиеся группы всадников». Метавшуюся тогда в лесу под огнем немецкую конницу видел и русский летчик{48}; шарахнувшись назад, эскадроны фон Зидо были по ошибке обстреляны еще и своими и, по оценке самих немцев, утратили боеспособность. (17 (30) сентября один из этих злополучных эскадронов — 2-й гвардейский ландверный

[290]

обер-лейтенанта фон Хольдорфа — был добит близ польского местечка Щучин, северо-западнее крепости Осовец, 3-м и 6-м эскадронами 4-го уланского Харьковского полка и взводом 8-й конно-артиллерийской батареи 4-го конно-артиллерийского дивизиона; все остававшиеся еше в нем 55 офицеров и драгун были уничтожены или пленены{49}…). Полубатарея Горбунова дралась до последнего снаряда; последние шрапнели — поставив их на картечь, так, чтобы шрапнельные пули разлетались из стакана сразу по вылете снаряда из ствола — она выпустила уже почти в упор. Оставляя орудия, которые нельзя было вывезти из-за гибелилошадей, артиллеристы не забыли снять с них замки.

А при попытке прорыва XIII корпуса из окружения 17 (30) августа хорошую выучку показали и пулеметчики. «Помогли, — писал об этом в январе 1915-го Н. А. Клюев, — пул[еме]ты Нарв[ского], Копор[ского] и Звенигор[одского] п[олко]в, кот[оры]е работали вовсю: они чистили нам дорогу»{50}. При этом действиями нарвских руководил — вместе с унтер-офицером Хвостиковым — все тот же подпоручик Татиев…

Прибыв в штаб XV корпуса в деревне Надрау, полковник Джукаев изобразил свое бегство с поля боя как подвиг («ушел, мол, из немецкой ловушки»{51}). Но списанные им уже со счетов Нарвский и Копорский полки держались в «ловушке» еще несколько часов. Проиграв с «исчезновением» с поля боя малодушных в количестве, они выиграли в качестве. Оставшиеся запасные дрались честно, а кадровые солдаты — возможно, и с подъемом (по крайней мере, в Нарвском полку «очень многие кадровые молодцы выступали на театр военных действий с надеждами и бодростью»). Кадровые солдаты и унтер-офицеры оказались, по оценке Загнеева, еще и «хорошо подготовленными»{52}.

И наступление Краузе и Эртцена шло, по свидетельству немецких источников, с большими трудностями. Даже дравшиеся с одними трехлинейками 3 батальона Копорского и полубатальон Нарвского полка причинили 6 батальонам Краузе немало хлопот{53}. Еще труднее пришлось ландверу. Против его 6,5 батальонов (двумя ротами Эртцен прикрылся со стороны Алленштейна) у русских было лишь 2,5, а после 11.00 (когда подошел 4-й батальон копорцев) — 3,5. Но не втянувшимся

[291]

еще в поход верманам пришлось с ходу, после 16-километрового марш-броска, по солнцепеку, наступать на противника, сыпавшего как ружейным огнем, так и шрапнелью из четырех пушек. Да еще без поддержки пулеметов (которых для ландвера к августу 1914-го заготовить не успели). Командиры взводов один за другим обнаруживали, что вместо 80 человек за ними идут где-то 20: верманы залегали, и оторвать их от земли не могли даже ротные. При попытках поднять людей в атаку погибли командир 2-й роты 75-го полка обер-лейтенант Фердинанд Кепке и пришедший из запаса командир 1-й роты 76-го полка 62-летний (!) капитан Густав Грассманн; пытаясь увлечь солдат вперед, пал командир 75-го полка подполковник Хайнц фон Стволински… Не дожидаясь, пока убьют и командира 76-го подполковника Рихарда Биллига{54}, к залегшим цепям подскакал сам командир бригады и в явном волнении заорал горнисту: «Трубите что есть силы атаку! Талер дам!»{55}. До войны фон Эртцен служил в кавалерии, где все делалось по сигналам трубы…

Постепенно, однако, численное и, главное, огневое превосходство немцев делали свое дело. Без пулеметов и пушек Копорский полк смог сдерживать 34-й и 49-й резервные лишь полтора часа и после 11.00 стал отходить. Постепенно изнемогал и Нарвский. Шрапнельные пули постоянно перебивали телефонные провода, и связь с батальонами командиру полка приходилось поддерживать через конных ординарцев и пеших посыльных. Уже около 10.30 тяжело ранило подполковника А. К. Каминского; вскоре он получил второе, смертельное ранение; около 12.00 был убит командир 10-й роты штабс-капитан Станислав Викентьевич Франио и ранен командир 7-й роты капитан Игнатий Доминикович Камионко, а затем три ранения подряд получил и полковник Н. Г. Загнеев. Из-за перебоев с подвозом патронов огонь стал вестись с перерывами; ганзеаты из 75-го ландверного стали постепенно вклиниваться между Нарвским и Копорским полками.

Нарвцы держались до последней возможности. Солдаты 9-й и 10-й рот, чьи позиции немцы стали обходить слева, не бежали в тыл, а перебегали группами вправо, где еще держался 2-й батальон. И это при том, что в 9-й (командира которой капитана Владимира Николаевича Фомина затем тоже ранило), 10-й и в трех из четырех рот 2-го батальона (5-й подпоручика Глинки, 6-й капитана Виктора Михайловича Гирмана и 8-й капитана Сергея Николаевича Карпышева) осталось максимум по одному офицеру, а в 7-й — ни одного. Получив, видимо, патроны, «весьма

[292]

интенсивно» продолжал вести огонь 1-й батальон{56} — 1-я рога штабс-капитана Владимира Петровича Серякова, 2-я капитана Мануила Христофоровича Полеводина, 3-я капитана Ивана Петровича Лавникаинса и 4-я капитана Николая Ивановича Ребрика. «…Все-таки этот материал был превосходный», — писал спустя пять месяцев Н.А. Клюев про «мужик[о]в, одетых в солдатскую одежду», которых «посадили в ваны и привезли под Гогеншт[ейн]». «Принимая во внимание малое число офиц[еро]в и унт[ер-]офиц[еро]в, все-таки работа шла очень и очень хорошо»{57}… Исход боя решило лишь превосходство немцев в артиллерии. После того, как около 13.00 померанцы, западные пруссаки и «познанчики» Краузе заняли, оттеснив отстреливавшихся из домов копорцев, горящий Хохенштейн, две выехавшие на его северо-восточную окраину батареи 3-го резервного артиллерийского полка взяли нарвцев под фланговый обстрел. Неся огромные потери, те вынуждены были отойти на юго-восток, к Надрау.

Отход бригады Нута к Надрау действительно был «довольно беспорядочен»{58} — так, что Краузе захватил около 2000 пленных (в числе которых были раненный в руку и обе ноги Н. Г. Загнеев и раненые же командиры 3-го батальона и 9-й роты Нарвского полка капитаны Ф. С. Шакон и В. Н. Фомин), а Эртцен — пушки полубатареи Горбунова{59}. Этот отход дал основание находившемуся тогда в Надрау, в штабе XV корпуса, А. В. Самсонову отрешить И. Н. Нута от командования Копорским полком и вверить последний помощнику командира 15-го саперного батальона подполковнику Борису Михайловичу Жильцову, знакомому ему по службе в Туркестане и отличившемуся 1 (14) июля 1912 г. при подавлении восстания в 1-м и 2-м Туркестанских саперных батальонах. Не попади Н. Г. Загнеев в плен, он, без сомнения, тоже был бы отрешен, и Нарвский полк все равно принял бы тот, кто принял его по приказу Самсонова вечером 15 (28) августа — командир 15-го саперного батальона полковник Евгений Дмитриевич Ризаки. (Он, кстати, выказал неплохое тактическое развитие, первым делом организовав утром 16-го (29-го) разведку).

Однако после 4-часового неравного боя беспорядочный отход отнюдь не был чем-то из ряда вон выходящим. Немцы в Восточной Пруссии в те дни не раз начинали такой отход и раньше. Достаточно

[293]

вспомнить бегство их 35-й пехотной дивизии и 71-й пехотной бригады 36-й пехотной дивизии под Гумбинненом 7 (20) августа или батальона 4-го гренадерского полка 2-й пехотной дивизии под Уздау 14 (27) августа. «В диком бегстве», вспоминал воевавший под Гумбинненом лейтенантом в 5-м гренадерском полку 36-й дивизии Курт Хессе (Hesse), без винтовок и касок, устремляются в тыл солдаты передовых взводов его 7-й роты; офицеры не могут остановить их, даже угрожая оружием; «в состоянии полного разложения» откатываются и другие подразделения 5-го гренадерского и 128-го пехотного полков. Но «в особенности охвачены паникой» части 35-й дивизии. Там «даже [река — А. С.] Роминте не остановила бегущих», — хотя к мостам через нее прибыл сам корпусной командир; некоторые добежали до находившейся в 15 километрах от поля боя реки Ангерапп. В выдвинутом из резерва 21-м пехотном полку 35-й дивизии паника тоже «одерживает победу над самой прочной дисциплиной, прусской дисциплиной, дисциплиной восточнопрусских полков…»{60}.

Учтем также, что среди нарвских и копорских пленных многие попали в плен, будучи ранеными. «Ранеными обеих сторон, — свидетельствует доставленный вечером санитарами из бригады Краузе в Хохенштейн Загнеев, — были заполнены все немецкие лазареты и завалена большая площадь двора», где размещались последние{61}

А пока бригада Чута сдерживала Эртцена и Краузе, примыкавшее к ней слева правое крыло корпуса Мартоса — 2-я бригада 8-й пехотной дивизии и часть 8-й артиллерийской бригады — без особого труда отошло на юго-восток. При этом лишь в самом начале боя оно оказало кратковременное содействие тем, кто прикрыл его отход, ответив из стоявших у южной окраины Хохенштейна орудий 8-й артбригады немецкой артиллерии, обстрелявшей бригаду Чута… Еще один из первых русских исследователей Танненбергского сражения генерал-лейтенант Н. Н. Головин писал, что провал попытки немцев отрезать XV корпус ударом с севера «может являться только следствием того, что они встречали на своем пути сопротивление Нарвского и Копорского пех. полков, может быть, плохо организованное, но, во всяком случае, доблестное»{61}

Впрочем, не меньшую роль в том, что ни Эртцен, ни Краузе, ни выдвигавшаяся между ними 37-я пехотная дивизия не продвинулись

[294]

в тот день дальше Хохенштейна, сыграл еще один полк русской 1-й пехотной дивизии — Невский.

Утром 15-го на помощь Мартосу, на юго-запад, выступили от Алленштейна и главные силы XIII корпуса. И около полудня двигавшийся головным Невский полк, пройдя деревню Грислинен, вышел к восточной опушке леса Кеммерай — во фланг и тыл дивизии Гольца! Получив приказ отбросить ее обнаруженные в лесу войска (это были вновь подошедшие подразделения 34-й смешанной ландверной бригады генерал-лейтенанта Эрнста фон Прессентина — батальон гамбургско-шлезвиг-гольштейнского 31-го ландверного пехотного полка подполковника Пауля фон Лилиенхофф-Цвовицки и два батальона шлезвиг-гольштейнского 84-го ландверного пехотного полка полковника Беккера), командир невцев полковник Михаил Григорьевич Первушин, прикрывшись с юга 2-м батальоном, повел 1-й батальон капитана Александра Александровича Артаболевского и 3-й батальон подполковника Константина Николаевича Левитского в лес. Примерно после 15.00 на помощь им был двинут и выделенный первоначально в резерв{62}

Против неполных 2-х, а потом неполных 3-х батальонов Первушина Гольц имел 10 (правда, 6 из них были уже потрепаны), но превосходства в артиллерии у него не было. В лесном бою артиллерия не могла быть применена: из-за плохих условий наблюдения легко было накрыть своих. В свою очередь, преобладавшие в Невском полку крестьяне в лесу чувствовали себя привычнее, чем верманы Гольца, 70% которых были жителями Гамбурга, Бремена и Альтоны (гамбургского предместья, комплектовавшего 2-й и 3-й батальоны 31-го ландверного полка; ныне это часть Гамбурга)… Так или иначе, к 20 часам немецкая дивизия была разбита одним-единственным русским полком! Словно иллюстрируя слова исполнявшейся в 1943-1945 гт. Леонидом Утесовым песни «Барон фон дер Пшик»:

И бравый фон дер Пшик
Попал на русский штык
…Остался от барона
Только пшик,

[295]

генерал барон фон дер Гольц, рядом с которым остались лишь начальник его штаба капитан Гельднер и 8 верманов, потерял управление войсками; его части рассеялись по лесу, в 3-м батальоне 31-го полка до 15% личного состава исчезли неизвестно куда и проблуждали там так долго, что их успели записать в пропавшие без вести{64}, командир батальона подполковник Йордан погиб, командир 2-го батальона того же полка подполковник Эберт — тоже… Взявшему на себя командование дивизией командиру одного из полков пришлось приказать очистить лес и отойти за овраг Амлинг-Грунд.

Победоносный Невский полк вышел на западную опушку леса Кеммерай. Он потерял убитыми и ранеными до 600 человек{65}, но часть их вывели из строя не верманы Гольца, а артиллерия 37-й пехотной дивизии, бившая по лесу после того, как он оказался занят русскими, В свою очередь, 31-й, 75-й и 76-й ландверные полки только убитыми потеряли 15 (28) августа от 154 до 169 человек (в 75-м на этот день пришлось 13% всех убитых и умерших от ран за четыре с лишним года войны, включая бои с красными севернее Конотопа в апреле 1918-го и с петлюровцами иод Екатеринославом 20 декабря 1918 г.){66}. С учетом потерь и 84-го ландверного в дивизии Гольца могло набраться до 200 убитых и (судя по тому, что в 31-м полку 28-29 августа на 19 убитых пришлось 112 раненых{67}) до 1200 раненых. До половины из этих 1400 человек должны быть отнесены на счет Невского полка (остальные — на счет Нарвского и 4-го батальона Копорского). Таким образом, невцы понесли не больше потерь, чем противник, имевший, напомним, трехкратное численное превосходство.

Общие потери 1-й пехотной дивизии в боях 15 (28) августа 1914 г. убитыми составили около 930 человек: именно столько русских военнослужащих было захоронено на следующий день немцами в районе деревень Вилькен и Сауден{68}, т. е. в районе, где дрались Невский, Нарвский и Копорский полки. Если принять, что 3-я резервная пехотная

[296]

дивизия потеряла в бою с нарвцами и копорцами вдвое меньше убитыми, чем дивизия Гольца (по частям Моргена русские не вели артиллерийского огня и отступили перед ними раньше, чем перед частями Гольца), т. е. порядка 40 человек, то получится, что немецкие потери убитыми в боях 15 (28) августа с 1-й пехотной дивизией могли доходить до 240 человек. И что, соответственно, соотношение потерь убитыми составляло 3,8:1 — 3,9:1 в пользу немцев (Это, кстати, весьма точно совпадает с основанными на данных С. Г. Нелиповича подсчетами Б. В. Соколова, согласно которым, в Восточно-Прусской операции 1914 года соотношение потерь убитыми составляло 3,7:1 — 4:1 в пользу немцев{69}). Такова оказалась цена оказавшегося у немцев в боях 15 (28) августа с 1-й дивизией преимущества в артиллерии и пулеметах. Ведь выучка солдат и офицеров обеих сторон была примерно одинаковой.

Кстати, выучка у 1-й пехотной дивизии оказалась не самой плохой. 10 (23) октября 1914 г., в ходе Варшавско-Ивангородской операции, под Ново-Александрией (южнее Ивангорода) примерно такие же потери, что и дивизия Гольца (около 1300 человек за день боев) понесла другая дивизия германского ландвера — 3-я ландверная. Но с ее силезцами дрались не неполных 7 (как с ганзеатами, мекленбуржцами, шлезвигцами и голштинцами Гольца под Хохенштейном), а 12 русских батальонов — 4-й гренадерский Несвижский полк 1-й гренадерской дивизии и 5-й гренадерский Киевский и 7-й гренадерский Самогитский полки 2-й гренадерской дивизии{70}. Кроме того, гренадеры активно применяли артиллерию и пулеметы, тогда как невцы, нарвцы и батальон копорцев нанесли ландверу примерно такие же потери, главным образом, ружейным огнем…

К сожалению, Н.А. Клюев не развил успех невцев. Вопреки тому, что писал потом он сам, подошедшие вслед за Невским к Грислинену Софийский полк и части 36-й пехотной дивизии не двинулись вперед, и лишь 1-й дивизион 1-й артиллерийской бригады и часть батарей 36-й артиллерийской бригады вели артиллерийскую дуэль с батареями дивизий Гольца и Моргена. Тем не менее, присоединившись вечером к своему полку, вспоминал невец Г. П. Беннигсен, посланный перед боем с разведчиками в охранение левого фланга полка, «я нашел его в очень бодром настроении, несмотря на сильные потери, после одержанной победы. Все были уверены, что на рассвете мы двинемся против немцев дальше»{71}.

[297]

Но на рассвете пришлось отступать» В том-то и заключался трагизм положения войск XIII и XV корпусов, что, одерживая тактические победы, они только глубже залезали в западню, причем уготованную им не столько немецким, сколько собственным высшим командованием. А. В. Самсонов долго не имел представления об обстановке и толкал свои центральные корпуса вперед, не зная, что оба фланговых (I и VI) разбиты и отскочили назад и что центральные уже обойдены поэтому с обоих флангов. А когда утром 15-го это стало ему ясно, то, приказав Мартосу и Клюеву отходить на юг, он не смог обеспечить их отход контрударами фланговых корпусов, ибо выпустил управление ими из своих рук, уехав без средств связи из штаба армии в корпус Мартоса.

И уже утром 15 (28) августа XIII и XV корпуса находились в оперативном окружении. Путь на юг им уже отрезал германский I армейский корпус генерала пехоты Германа фон Франсуа; с запада и северо-запада надвигалась группа Шольца, с севера — дивизия Гольца, а с северо-востока, по пятам за шедшим на помощь Мартосу Клюевым — I резервный корпус генерал-лейтенанта Отто фон Белова{72}. Готовясь атаковать Гольца, невцы не знали, что Белов уже уничтожает арьергарды и тылы их корпуса, среди которых была и их 13-я рота, прикрывавшая обоз корпусного штаба. Правда, победу над собой в бою близ деревни Цасдрос (юго-западнее Алленштейна) с целыми двумя восточнопрусскими полками (1-м резервным пехотным подполковника Карла фон Зоммерфельда унд Фалькенхайна и 3-м резервным пехотным подполковника Фердинанда фон Штойбера), развернутыми против нее командиром 1-й резервной пехотной дивизии генерал-лейтенантом Густавом фон Ферстером, солдаты капитана Владимира Александровича Тейшера продали дорого. Судя по немецким данным, они продемонстрировали хорошие навыки полевого стрелка, на выбор поражая офицеров и унтер-офицеров, выделявшихся среди наступающих биноклями и полевыми сумками. В итоге немцы потеряли людей не меньше, чем их было в 13-й роте (одними убитыми 69 человек{73}) и сочли, что им противостояла не одна рота, а две…

Свободным оставался лишь путь на восток, хотя и его уже готовился закрыть немецкий XVII армейский корпус генерала кавалерии Августа фон Макензена. Но этот путь перегораживали две цепи озер, словно нарочно вытянувшихся с севера на юг, поперек направления отхода. И для начала ХIII корпусу — примерно 40000 человек с сотнями орудий, зарядных ящиков и обозных повозок – предстояло пройти

[298]

буквально через «игольное ушко» — по узкой мельничной плотине Шлага-Мюле…

В довершение всего Н. А. Клюев приказал начать отход не в ночь на 16 (29) августа, а перед рассветом 16-го. В итоге дальше всех продвинувшийся накануне на запад Невский полк не успел полностью выйти к Шлага-Мюле. Части его пришлось остановиться и принять бой с перешедшими в наступление немцами. Сведения о величине этой части противоречивы. Согласно докладу комиссии генерала Пантелеева, это был весь полк; согласно позднему варианту записок Клюева — два батальона, а по воспоминаниям Георгия Павловича Беннигсена, принявшего в тот день, после пропажи в бою без вести капитана Сергея Степановича Радишевского, 10-ю роту Невского полка — один. Но прав, безусловно, Беннигсен: далее Клюев пишет, что днем 16-го отыскался еще один невский батальон{74}. Значит, не успел отойти только один — 1-й батальон капитана А. А. Артаболевского, сына командовавшего в 1893- 1899 гг. Невским полком генерал-майора А.М. Артаболевского. Он присоединился к корпусному арьергарду — 144-му пехотному Каширскому полку 36-й пехотной дивизии, которым командовал полковник Борис Всеволодович Каховский, и батарее 13-го мортирного артиллерийского дивизиона.

Исход этого боя у Грислинена — Меркена был предрешен: в районе Хохенштейна скопилось столько немецких войск, что утром 16 (29) августа туда, «чтобы привести в порядок смешавшиеся там части», пришлось выехать самому начальнику штаба 8-й армии генерал-майору Эриху фон Людендорфу. «Навести среди них порядок, — вспоминал он, — было нелегко»{75}… Против 5 русских батальонов немцы здесь имели 36 — всю 1-ю резервную пехотную дивизию, почти всю 37-ю пехотную (9 батальонов из 12), половину 3-й резервной пехотной (6-ю резервную пехотную бригаду), половину 36-й резервной пехотной (70-ю резервную пехотную бригаду) и 76-й ландверный пехотный полк из дивизии Гольца. А против 6 русских 122-мм гаубиц — более 70 легких и 16 тяжелых орудий{76}. С самого начала русские дрались в полуокруже-

[299]

нии: с севера, от Грислинена, их теснили восточнопрусская 1-я резервная дивизия генерал-лейтенанта Густава фон Ферстера и померанская 70-я резервная бригада генерал-майора Детлефа Фетта, с запада, от Хохенштейна — восточнопрусская 37-я пехотная дивизия генерал-лейтенанта Германа фон Штабса (von Staabs), а на востоке расстилалось озеро Гроссер Плауцигер. Потом окружение стало полным: единственный путь отхода — на юг — отрезали 1-й и 2-й батальоны 76-го ландверного полка, захватившие Шлага-Мюле. Офицеры мекленбургского ландвера не щадили себя: у Шлага-Мюле погибли командир 2-й роты обер-лейтенант Ханс фон Лефен, командир 5-й роты 53-летний капитан Эрих Грюдер и другой пришедший из запаса офицер этой роты, 38-летний обер-лейтенант Максимилиан фон Фирек, а с учетом и раненых батальоны лишились большинства офицеров. И это при всего 9-22 погибших верманах{77}. Зато у русского арьергарда не осталось теперь никаких шансов на спасение.

Под перекрестным артиллерийским огнем русские несли огромные потери, но там, где он был слабее, немцам по-прежнему приходилось туго. Наступление 37-й пехотной дивизии на Меркен, позиции русских у которого не смогли накрыть батареи, бившие от Грислинена, из-за упорного сопротивления оборонявшихся вообще захлебнулось. По-видимому, тут дрался батальон Артаболевского: утром он дошел как раз до Меркена. И это при том, что дивизия Штабса была не ландверной и не резервной, а кадровой… Только после полудня она прижала невцев к озеру Гроссер Плауцигер, где оставшиеся в живых сдались. Так же завершилось и сопротивление каширцев.

[300]

Погибшие батальоны все-таки сковали главные силы врага, и за отошедшими через Шлага-Мюле частями XIII корпуса устремились только померанская 5-я резервная пехотная бригада генерал-майора Эмиля Александра Хессе (Hesse) из дивизии Моргена да два померанских же драгунских полка. А на перешейке между озерами Гроссер Плауцигер и Гроссер Маранзен, у деревни Шведрих, эти части еще и встретил эффективным ружейно-пулеметным огнем оставленный Н. А. Клюевым заслон — Софийский полк. Только на глазах командира взвода 7-й роты 9-го резервного пехотного полка вице-фельдфебеля Отто Шахта один за другим получили тяжелые ранения унтер-офицер его роты Кюль, командир их 2-го батальона майор Швенке, унтер-офицер 2-го резервного пехотного полка («части здесь здорово перемешались») Шмитц и рядовой резервист. И это при том, что перебежки, которыми наступали померанцы, не превышали 15 метров… Отбросить русских, отмечает Шахт, удалось лишь благодаря артиллерии{78}. У софийцев ее не было, и именно из-за безнаказанного расстрела их немецкой артиллерией они потеряли в бою у Шведриха до 60% своего состава (т. е. до 2000 человек: после боя 16 рот пришлось свести в 6,5{79}). Тем не менее Софийский полк задержал два кавалерийских (11-й драгунский подполковника Мааса и 5-й резервный драгунский майора фон Гетца) и два пехотных (2-й резервный пехотный подполковника Зигфрида Родита и 9-й резервный пехотный подполковника Вобринга) полка немцев на несколько часов и заставил сбавить темпы преследования: только бригада Хессе потеряла более 550 человек (в том числе около 200 убитыми и 47 пропавшими без вести){80}. 9-й резервный пехотный полк вообще заночевал близ места боя, причем Отто Шахт и часть его взвода провели ночь в окопе — «для безопасности»{81}

Самопожертвование арьергардов и заслонов позволили XIII и XV корпусам пройти через обе цепи озер на восток и втянуться в огромный лес, который у нас именовали и Грюнфлисским, и Кальтенборнским, и Коммузинским. Однако все выходы из него на восток уже контролировались XVII армейским корпусом немцев. С севера вплотную придвинулись части I резервного, с юга стреляли войска I армейского, на западе стояли части группы Шольца… Оперативное окружение, в котором находились два русских корпуса, превратилось в тактическое.

[301]

Правда, на юге и востоке немецкое кольцо было довольно жидким, и его еще можно было прорвать. Но тут подвели два слабых места русской армии 1914 года — плохая организация штабной службы и безынициативность многих старших и высших командиров. Из-за неналаженности комендантской службы (а также усталости измотанных боями и жарой войск) части корпусов еще на подходе к лесу перемешались друг с другом. А в лесу, где столпились десятки тысяч людей, лошадей, тысячи повозок и десятки орудий, перемешались даже подразделения. В результате было потеряно централизованное управление войсками. Это-то и подписало приговор окруженным. Их попытки прорваться оказались разрозненными, а многим из оставшихся без приказов сверху командиров не хватило инициативы и решительности. При попытке одной из колонн окруженных пробиться у Кальтенборна начальник ее авангарда полковник М. Г. Первушин организовал такую атаку, что русские (в том числе ведомые соответственно подполковником Василием Яковлевичем Мезиным, капитаном Петром Ивановичем Сеницким, поручиком Павловым и подпоручиком Татиевым 2-й батальон Невского полка и 13-я и 16-я роты и взвод пулеметной команды Нарвского полка) опрокинули немецкий заслон и захватили 2 орудия. Но сам Первушин был при этом тяжело ранен, и следующие попытки прорыва велись уже с меньшей энергией. В конечном счете большая часть окруженных войск 2-й армии, не сумев пробиться, сдалась. Из состава каждого из полков 1-й пехотной дивизии из окружения вышло лишь порядка 100-200 человек{82} (собранных к октябрю 1914 г. для восстановления их частей в Лиде). Таким образом, потери их в сражении под Танненбергом составили примерно 95-98%.

Нельзя, однако, не возложить долю вины за быстрое прекращение сопротивления и на недостаток сознательной дисциплины даже и у кадрового русского солдата 1914 года. Из-за этого он слишком быстро падал духом при неудачах. «Войсковые организмы царской России, — писал об этом в 1930 г. бывший генерал-лейтенант А. А. Свечин, сражавшийся в русско-японскую войну в кадровом 22-м Восточно-Сибирском стрелковом полку и командовавший в 1915-1917 гг. 6-м Финляндским стрелковым, — являлись очень нежными и чувствительными, и весьма восприимчивыми к началам разложения. Я убедился в этом еще весной 1904 г. под Тюренченом, когда наблюдал почти мгновенный переход от ура-патриотического настроения к грабежу денежных ящиков и офицерских чемоданов, к самой бесшабашной панике. …Русские полки успешно работали только в атмосфере порядка и авторитета; а обста-

[302]

новка современного боя» не всегда позволяла солдату быть на виду у начальника{83}. Откатившиеся в 12.00-14.00 15 (28) августа от Хохенштейна роты Нарвского и Копорского полков были за деревней Лаутен приведены в порядок колонновожатым их бригады, Генерального штаба полковником Д. А. Бенземаном и старшим адъютантом отдела генерал-квартирмейстера штаба 2-й армии, Генерального штаба полковником С. Е. Вяловым и деревню Надрау около 16.00 проходили уже «с песнями» и на вопрос А. В. Самсонова «Клянетесь ли Вы, что пойдете в бой молодецки?» ответ дали «положительный»{84}. Но стоило нарвскому биваку у Надрау подвергнуться вечером того же дня артиллерийскому обстрелу, как вновь разразилась паника, и часть рот самовольно отошла на Орлау. То же самое произошло и с копорцами, так что вновь назначенный их командиром подполковник Б. М. Жильцов в отчаянии застрелился… И, хотя (как это не раз отмечалось самыми разными наблюдателями) бодрое настроение к русскому солдату возвращалось тоже довольно быстро, для поражения подчас оказывалось достаточно и кратковременного упадка духа.

Именно так и было под Танненбергом. Уже в неразберихе при встрече в ночь на 17 (30) августа в лесу войск ХШ и XV корпусов, вспоминал ведший тогда 10-ю роту Невского полка Г. П. Беннигсен, «люди в большинстве частей разбегались и перемешивались»{85}. А неудача попыток прорыва 17-го совсем деморализовала солдат и привела к потере управления даже и подразделениями. К утру 18 (31) августа, записал в плену со слов своих однополчан Н. Г. Загнеев, образовалось «большое скопление людей в лесу, и все как бы ускользнуло из рук»{86}

Правда, при сдаче в полках 1-й пехотной дивизии были приняты все меры к тому, чтобы в руки противника не попали знамена. В «Белой бригаде» эти последние зарыли в землю: в Невском полку — зна­менщик подпрапорщик Никифор Климович Удалых (по приказанию полковника М. Г. Первушина и при содействии подпоручика Николая Яковлевича Гладкова{87}), а в Софийском, уже под огнем наседавших

[303]

немцев, — поручик Логинов. По-видимому, так же поступили и в Нарвском полку, чье знамя не было вынесено из окружения, но и не попало в руки немцев{88}. Знамя же Копорского полка вынес из окружения знаменщик подпрапорщик Копочинский (пробраться в Россию ему помог подпоручик Войтовский). После реставрации 3 (16) февраля 1915 г, оно вновь было вынесено в строй восстановленного к тому времени Копорского полка. Правда, Копочинский сумел спасти лишь полотнище и Георгиевский крест, выломанный им из копья — навершия, которым заканчивалось древко знамени (знамя Копорского полка было Георгиевским). Древко со скобой и копьем (без креста) и пожалованные в 1903 г. по случаю 100-летнего юбилея полка юбилейные Александровские ленты (наградные Георгиевские Копочинский, видимо, все-таки снял) остались в полковом обозе, были захвачены вместе с ним немцами и до 1945 г. хранились в берлинском военно-историческом музее — Цейхгаузе.

Зато знамя Невского полка уже в ноябре 1914 г., в результате совершенно фантастической истории, вернулось (хотя и в виде одного лишь полотнища) в свою часть. В октябре только что выпущенный из военного училища в Невский полк подпоручик Александр Михайлович Игнатьев и вышедший из окружения подпрапорщик Удалых самовольно, в крестьянской одежде (т. е. рискуя при поимке немцами быть расстрелянными как шпионы), отправились из западнобелорусской Лиды в Восточную Пруссию, пробрались через линию фронта, нашли полотнище знамени там, где его закопал Удалых, и сумели вторично перейти фронт вместе с полковой святыней.

[304]

Таким образом, бои 1-й пехотной дивизии в Восточной Пруссии, в которых дивизии противостояли солдаты чуть ли не из всех северогерманских регионов, лишний раз показали, что, если бы немцы не имели превосходства в артиллерии, кадровая русская пехота 1914 г. могла успешно драться с ними, даже уступая в численности и будучи сильно разбавлена запасными. Но эти же бои наглядно высветили и все то. что мешало русской армии побеждать в Первую мировую войну. Это и количественное превосходство противника в артиллерии, нехватка офицерского состава, и малоудовлетворительная организация штабной службы, слабодушие и инертность высшего командного состава, и, наконец, отсутствие у масс русского народа гражданского и патриотического воспитания, снижавшее «моральную упругость» войск и обернувшееся в 1917-м трагедией и армии, и всего государства.

[305]

Примечания:

{1} См., напр.: Кручинин А. М. Российский полк с финским именем. Очерки истории Оровайского полка (1811-1920). Екатеринбург, 2000; Нелипович С. Г. Варшавское сражение. Октябрь 1914. М., 2006; Он же. Кровавый октябрь 1914 года. М., 2013; Каширин В. Б. Взятие горы Маковка. Неизвестная победа русских войск весной 1915 года. М., 2010.

{2} Именно В. И. Воскресенский попросил в тот день подполковника Нарвского полка Ф. А. Чумакова, командовавшего отрядом из разведчиков Нарвского и Копорского полков, выдвинутым перед главными силами дивизии на Алленштейн, вернуть копорских разведчиков в их часть.

{3} Богданович П. Н. Вторжение в Восточную Пруссию в августе 1914 г. Воспоминания офицера генерального штаба армии генерала Самсонова. Буэнос-Айрес, 1964. С. 136.

{4} Hammerstrom Е. Otto Schacht: Tagebuch für meine Tochter 1914/15. Berlin, 2012. S. 30.

{5} Showalter D. E. Tannenberg. Clash of Empires. Washington, 2004. P. 288.

{6} ГА РФ. Ф. P-6176. Оп. 1. Д. 1. Л. 29-29 об.

{7} Восточно-Прусская операция. Сборник документов мировой империалистической войны на русском фронте (1914-1917 гг.). М., 1939. С. 573.

{8} ГА РФ. Ф. Р-6176. Оп. 1. Д. 5. Л. 38-37 об. (листы дела пронумерованы по убывающей).

{9} Цихович Я. К. Стратегический очерк войны 1914-1918 гг. Ч. I. Период от объявления войны до начала сентября 1914 года; Первое вторжение русских армий в Восточную Пруссию и Галицийская битва. М., 1922. С. 92.

{10} ГА РФ. Ф. Р-6176. Оп. 1. Д. 1. Л. 13; Д. 5. Л. 37 об.

{11} Под Грюнвальдом дрались три смоленские хоругви (а не полка), но в данном контексте уместен и термин, укорененный в русской традиции.

{12} Гинденбург П., фон. Из моей жизни. М., 2013. С. 89.

{13} Подсчитано по: Беннигсен Г. П. 1-й пехотный Невский полк в Восточной Пруссии в 1914 г. // Военная быль. 1959. № 35. С. 14; ГА РФ. Ф. Р-6176. Оп. 1. Д. 6. Л. 16.

{14} Подсчитано по: ГА РФ. Ф. Р-5956. Оп. 1. Д. 8. Л. 1; Д. 21. Л. 119-119 об.; Д. 36. Л. 2, 13 об.; Д. 41. Л. 45, 83; Д. 45. Л. 14; Лейб-эриванцы в Великой войне. Материалы для истории полка в обработке полковой исторической комиссии. Париж, 1959. С. 13; Пономарченко В. О Гумбиненском сражении. (По поводу статей в «Часовом» о Ген. Ренненкампфе) // Часовой. 1964. № 456. С. 14.

{15} Ульянов И. Э. Регулярная пехота 1855-1918. М., 1998. С. 237; ГА РФ. Ф. Р-5956; Д. 35. Л. 32; Д. 21. Л. 67; Ф. Р-6176. Оп. 1. Д. 4. Л. 14; Лейб-эриванцы в Великой войне. С. 14-15; Успенский А. А. На войне. Восточная Пруссия — Литва. 1914-1915 гг. Каунас, 1932. С. 15; Беннигсен Г. П. 1-й пехотный Невский полк в Восточной Пруссии в 1914 г. // Военная быль. 1959. № 38. С. 7.

{16} ГА РФ. Ф. Р-6176. Оп. 1. Д. 4. Л. 5 об.

{17} Showalter D.E. Op. cit. Р. 277; Ульянов И. Э. Указ. соч. С. 239; Беннигсен Г. П. 1-й пехотный Невский полк в Восточной Пруссии в 1914 г. // Военная быль. 1959. № 35. С. 14; ГА РФ. Ф. Р-6176. Оп. 1. Д. 4. Л. 2, 6 об.; Д. 1. Л. 24.

{18} Подсчитано по: ГА РФ. Ф. Р-5956. Оп. 1. Д. 8. Л. 5; Д. 21. Л. 115, 119-119 об.; Д. 35. Л. 22, 58; Д. 42. Л. 13, 86; Д. 45. Л. 14, 20; Д. 52. Л. 316; Лейб-эриванцы в Великой войне. С. 14-15; Успенский А. А. Указ. соч. С. 12. 13; Пестржецкий М. И. Воспоминания командира 12-го гренадерского Астраханского императора Александра III полка. М., 2011. С. 270-271.

{19} ГА РФ. Ф. Р-6176. Оп. 1. Д. 5. Л. 39.

{20} Там же. Ф. Р-5956. Оп. 1. Д. 61. Л. 16, 18.

{21} Бонч-Бруевич М. Д. Вся власть Советам. М., 1957. С. 15.

{22} Адариди К. М. 27-я пехотная дивизия в бою под Сталлупененом и в сражении под Гумбиненом // Военно-исторический вестник. 1964. № 23. С. 8.

{23} ГА РФ. Ф. Р-5956. Оп. 1. Д. 2. Л. 13.

{24} Там же. Ф. Р-6176. Оп. 1. Д. 3. Л. 2, 15; Д. 5. Л. 36; Беннигсен Г. П. 1-й пехотный Невский полк в Восточной Пруссии в 1914 г. // Военная быль. 1959. № 35. С. 14.

{25} Там же. Д. 4. Л. 5.

{26} Подробнее см.: Смирнов А. А. Русский солдат как зеркало русского национального характера // Расовый смысл русской идеи. Вып. 1. М., 1999. С. 356-357.

{27} Черниловский З. М. Записки командира роты. М., 2002. С. 53.

{28} ГА РФ. Ф. Р-5956. Оп. 1. Д. 70. Л. 1.

{29} Там же. Д. 36. Л. 13 об. Слова «охотно и довольно» вставлены Башковым потом.

{30} Там же. Д. 45. Л. 23.

{31} Там же. Д. 29. Л. 8.

{32} Там же. Д. 21. Л. 127.

{33} Там же. Д. 41. Л. 45, 46. Слова «влитое по мобилизации» (взятые в скобки) вставлены Чернавиным потом.

{34} Пестржецкий М. И. Указ. соч. С. 47.

{35} Сушильников П. В. Из воспоминаний Астраханского Гренадера (1914), 14 августа 1914 г. // Русский военно-исторический вестник. 1950. №7. С. 41.

{36} ГА РФ. Ф. Р-5956. Оп. 1. Д. 41. Л. 44.

{37} Там же. Л. 49.

{38} Там же. Л. 47 об.; Д. 21. Л. 127.

{39} Беннигсен Г. П. 1-й пехотный Невский полк в Восточной Пруссии в 1914 г. // Военная быль. 1959. № 35. С. 14.

{40} Б. В. Первое наступление в Восточную Пруссию // Артиллерийские «чаи-беседы». Сборник докладов и заметок. Белград, 1930. С. 13.

{41} Некрасов С. Восьмая рота Л. Гв. Московского полка под Тарнавкой // Бюллетень объединения лейб-гвардии Московского полка. Пятидесятилетие боя уд. Тарнавка. 1914-1964. Париж, 1964. С. 18.

{42} ГА РФ. Ф. Р-5956. Оп. 1. Д. 16. Л. 8.

{43} Showalter D. E. Op. cit. Р. 276.

{44} ГА РФ. Ф. Р-6176. Оп. 1. Д. 1. Л. 15.

{45} Там же. Д. 6. Л. 49.

{46} Там же. Д. 4. Л. 7.

{47} Там же. Д. 3. Л. 2.

{48} Там же. Д. 1. Л. 18 об., 39.

{49} Мартынов А. Две конные атаки на германскую кавалерию // Часовой. 1932. № 78. С. 8-9.

{50} ГА РФ. Ф. Р-6176. Оп. 1. Д. 3. Л. 13 об.

{51} Там же. Д. 6. Л. 13. По утверждению Н. Н. Мартоса, Джукаев заявил прямо противоположное — что потерял свои орудия, так как пехота его бросила (Головин Н. Н. Указ. соч. С. 274). Это лишнее доказательство ограниченной достоверности воспоминаний Мартоса.

{52} Там же. Д. 4. Л. 5.

{53} Showalter D. E. Op. cit. Р. 277.

{54} Подполковник Р. Биллиг погиб 18 октября 1914 г. (нового стиля) под восточнопрусским же Доршеном, командуя 33-й смешанной ландверной бригадой.

{55} Showalter D. E. Op. cit. Р. 277.

{56} ГА РФ. Ф. Р-6176. Оп. 1. Д. 8. Л. 1.

{57} Там же. Д. 3. Л. 15-15 об.

{58} Там же. Д. 1. Л. 20 об.

{59} Der Weltkrieg 1914 bis 1918. Bd. 2. Berlin, 1925. S. 190, 197. По немецким данным, Эртцен захватил не 4, а 5 орудий; пятое, видимо, принадлежало отходившим мимо южной окраины Хохенштейна частям 8-й артиллерийской бригады.

{60} Hesse К. Der Feldherr Psychologos. Ein Suchen nach dem Führer der deutschen Zukunft. Berlin, 1922. S. 29, 32, 34, 36.

{61} Головин Н. Н. Из истории кампании 1914 г. на русском фронте. Начало войны и операции в Восточной Пруссии. Прага, 1926. С. 285.

{62} ГА РФ. Ф. Р-6176. Оп. 1. Д. 1. Л. 18.

{63} Там же. Д. 4. Л. 38.

{64} Подсчитано по: Богданович П. Н. Указ. соч. С. 189-190.

{65} См.: Вацетис И. И. Операции на восточной границе Германии в 1914 г. Ч. 1. Восточно-Прусская операция. М.; Л., 1929. С. 189.

{66} Подсчитано по: Hellmundt М. Kurzes Kriegstagebuch des III. Bataillons Königl. Preußischen Landwehr-Inf.-Regts. 31. Hamburg, 1930; Holzmann M. Hanseatische Landwehr im Felde. (Geschichte des L.I.R. 75). Teil 2. Die Wacht im Osten. Hamburg, 1922; Holsten H. Landwehr-Infanterie-Regiment 76 im Weltkriege. Stade, 1938; Богданович П. Н. Указ. соч. С. 190. Ещё от 22 до 25 человек умерли потом от ран. Дата гибели или смертельного ранения 15 чинов 76-го и 3 чинов 31-го полка точно не известна: то ли 28, то ли 29 августа.

{67} Богданович П. Н. Указ. соч. С. 190.

{68} Там же.

{69} Соколов Б. В. СССР и Россия на бойне. Людские потери в войнах XX века. М., 2013. С. 31-32.

{70} Нелипович С. Г. Кровавый октябрь 1914 года. М., 2013. С. 50.

{71} Беннигсен Г. П. 1-й пехотный Невский полк в Восточной Пруссии в 1914 г. // Военная быль. 1959. № 38. С. 5.

{72} Правильнее: фон Бело (von Below).

{73} Showalter D. E. Op. cit. P. 288; Евсеев H. Августовское сражение 2-й русской армии в Восточной Пруссии (Танненберг) в 1914 г. М., 1936. С. 208.

{74} Евсеев Н. Указ. соч. С. 241, 243.

{75} Людендорф Э. Мои воспоминания о войне 1914-1918 гг. М.; Минск, 2005. С. 58, 59.

{76} Евсеев Н. Указ. соч. С. 241; ГА РФ. Ф. Р-6176. Оп. 1. Д. 3. Л. 10. В позднем варианте записок Н. А. Клюева значится, что арьергард имел две батареи. Но данные немцев, согласно которым при уничтожении арьергарда они захватили только 7 орудий (Dег Weltkrieg 1914 bis 1918. Bd. 2. S. 228), подтверждают раннюю версию Клюева — о наличии в арьергарде лишь одной мортирной батареи, т. е. шести 122-мм (48-линейных, по тогдашней русской терминологии) гаубиц. Седьмое орудие бросили отходившие ранее через Меркен батареи 1-й или 36-й артиллерийской бригады. Это видно из того, что первое наступление немцев на Меркен в тот день привело к захвату ими одного орудия (Евсеев Н. Указ. соч. С. 243). Такое могло произойти только если это орудие стояло отдельно, а не на огневой позиции 6-орудийной батареи, иначе была бы захвачена вся батарея. Что арьергард ХIII корпуса располагал не 76,2-мм пушками (как полагал, основываясь на позднем варианте записок Клюева, Н. Ф. Евсеев), а 122-мм гаубицами видно и из немецких источников: проводя перед наступлением 16 (29) августа на Меркен рекогносцировку, командир 150-го пехотного полка 37-й пехотной дивизии немцев полковник Ханс Кюстер «был встречен салютом» из 122-мм орудий (Showalter D.E. Op. cit Р. 283). Пока неясно, какая из двух батарей стоявшего до войны в Гжатске 13-го мортирного артиллерийского дивизиона полковника Алексея Петровича Образцова участвовала в бою у Грислинена — Меркена: 1-я (подполковника Модеста Чеславовича Зайончковского) или 2-я (подполковника Михаила Николаевича Стефани).

{77} Подсчитано по: Holsten Н. Op. cit. (см. прим. 66; еще от 1 до 3 верманов умерли потом от ран); Showalter D. E. Op. cit. Р. 299.

{78} Hammerstrom Е. Op. cit. S. 30.

{79} Восточно-Прусская операция. Сборник документов мировой империалистической войны на русском фронте (1914-1917 гг.). С. 577.

{80} Евсеев Н. Указ. соч. С. 242.

{81} Hammerstrom Е. Op. cit. S. 30.

{82} Флуг В. Из воспоминаний о первой Великой войне // Военная быль. 1957. № 26. С. 26.

{83} Свечин А. А. Искусство вождения полка по опыту войны 1914-18 гг. Т. 1, М.; Л., 1930. С. 14-15.

{84} ГА РФ. Ф. Р-6176. Оп. 1. Д. 1. Л. 20 об.-21.

{85} Беннигсен Г. П. 1-й пехотный Невский полк в Восточной Пруссии в 1914 г. // Военная быль. 1959. № 38. С. 6.

{86} ГА РФ. Ф. Р-6176. Оп. 1. Д. 1. Л. 26 об.

{87} Относительно Н. Я. Гладкова известно, что приказом Верховного главнокомандующего 24 ноября 1914 г. он был награжден орденом Св. Владимира 4-й степени «за мужество и находчивость, выказанное [так в тексте послужного списка. — А. С.] при спасении полкового знамени» (http://nevsky-polk.narod.ru/gladkov.html).

{88} Даже в конце 1914 г., когда все, кто смог выбраться из окружения под Танненбергом, выбрались оттуда, о судьбе знамени Нарвского полка в России ничего известно не было (Восточно-Прусская операция. Сборник документов мировой империалистической войны на русском фронте (1914-1917 гг.). С. 580). Еще к 1965 г. никакой информации об этом не удалось найти и за границей (см,: Андоленко С. Судьба знамен армии генерала Самсонова // Военная быль. 1965. № 72. С. 42). В берлинском Цейхгаузе, где были выставлены все захваченные немцами в Первую мировую войну знамена и части знамен, знамени Нарвского полка еще и в 1934 г. не было. Там имелось лишь древко (без копья) знамени, которое принадлежало некогда одному из батальонов Нарвского полка и которое немцы нашли в ноябре 1914 г. на иоле боя у восточнопрусской деревни Горитген. Но его потерял не Нарвский, а 223-й пехотный Одоевский полк 56-й пехотной дивизии. Еще в 1883 г. (когда в частях было приказано иметь лишь по одному знамени) это знамя было Нарвским полком сдано, а в августе 1914-го его вручили Одоевскому полку — второочередной части, сформированной из кадра, выделенного при мобилизации Нарвским полком (Лампе А. А., фон. Русские знамена в плену // Часовой, 1934. № 131-132. С. 20. Автор ошибочно именует Одоевский полк Юхновским).