Васюков В. С. Мир на пороге войны

Первая мировая война. Пролог ХХ века / Отв. ред. В. Л. Мальков. — М.: «Наука», 1998. С. 25-32.

Вопрос, который мы обсуждаем, на первый взгляд, может показаться достаточно простым и давно решенным. На самом деле это далеко не так; он и по сей день остается одним из сложнейших в историографии новейшего времени. Возможно, еще и потому, что он является одновременно конкретно-историческим и в то же время методологическим. Ибо, не выяснив его, невозможно объективно осветить многие другие аспекты четырехлетней кровавой бойни. Подчеркну и другой момент: всестороннее изучение истоков Первой мировой войны позволяет полнее и глубже понять природу второй мировой войны, как, впрочем, и Великой Отечественной войны 1941—1945 гг.

Столь ожесточенная и гигантская по масштабам война не возникла, конечно, случайно. Это бесспорно. Вряд ли, однако, правомерно утверждать, что она была абсолютно неизбежной. Между тем в историографии преобладает, если не господствует, именно такая точка зрения. Но если с этим безоговорочно согласиться, то как в таком случае согласовать ее с признанием многовариантности исторического развития? Во-вторых, если война была неизбежной и неотвратимой словно стихия, то можно ли обвинять кого-либо в связи с ее возник-

[25]

новением? На кого возлагать ответственность за нее, коль скоро она надвигалась с неодолимой силой? Тем не менее вопрос об ответственности за развязывание войны не может быть исключен из серьезного исторического анализа.

Проще всего, конечно, сказать: да, неизбежна, коль скоро она произошла. Гораздо сложнее выяснить, существовала ли возможность избежать этого кровопролития и почему она (эта возможность) была упущена? Сознательно или бессознательно? Из-за отсутствия реализма политиков или в силу отсутствия механизма международно-правового регулирования? Ведь в исторической перспективе человечество издавна стремится избавиться от убийственных кошмаров.

Точно так же проще всего заявить, что виновны все, причем в равной степени. Как, собственно, и утверждалось длительное время в нашей историографии. Правда, победители с таким утверждением обычно не соглашаются. Да и побежденные не слишком склонны к этому. Попробуй разберись! Но разбираться тем не менее приходится. Вспомним Нюрнбергский процесс. Поднимался в свое время вопрос и о суде над Вильгельмом II. И кто знает, миновал бы он этой участи, не произойди столь крутых изломов истории, как это произошло в 1917—1918 гг.

Итак, Первая мировая война — острейший кризис в международной ситуации, прежде всего в отношениях великих держав Англии, Германии. Франции, России и Австро-Венгрии, достигший стадии вооруженного столкновения многих народов Европы и мира и вылившийся в кровавую четырехлетнюю трагедию. На протяжении этих, казалось, бесконечных лет люди разных стран истребляли друг друга с помощью штыка, сабли и новейших смертоносных военно-технических средств. Величайшая катастрофа. Именно она, в первую очередь, привела человечество к другой еще более ужасной трагедии — мировой войне 1939—1945 гг.

Этот кризис назревал на протяжении нескольких десятилетий. Его истоки восходят к 70-м годам прошлого столетия, а отправным моментом можно считать франко-прусскую войну 1870-1871 гг. и образование в Центральной Европе империи Гогенцоллернов. Как известно, вслед за разгромом Франции Пруссия, одержавшая перед тем верх еще в двух войнах (в 1864 г. — против Дании и в 1866 г. — против Австрии), провозгласила образование Германской империи, объединив разрозненные германские земли. Это произошло в Версале в январе 1871 г., где был обнародован Манифест Вильгельма I. С этого момента Германская империя стремится не просто к упрочению своего положения в Европе, но и к постепенному завоеванию доминирующих позиций на континенте, к быстрому наращиванию военно-экономической мощи.

Любопытно познакомиться с некоторыми выдержками из упомянутого манифеста: «Отныне, — заявлялось в нем, — прусский король становится императором, а Германия воссозданной империей, значение которой было утрачено ею 60 лет назад». «Германской нации предстоит благодатное будущее в духе древнего величия немецкого отечества», — обещал император. Принимая этот титул, Вильгельм I объявил о своем

[26]

долге «с подлинно немецкой верностью защищать права империи и ее членов, оберегать мир и независимость Германии, опираясь на объединенные силы ее народа». «В награду за тяжелую мужественную борьбу» Вильгельм сулил этому народу длительный мир и безопасность «от новой агрессии со стороны Франции, безопасность, которой он в течение столетий был лишен». Манифест был пронизан воинственным духом, хотя в нем и утверждалось, что «величие Германской империи» должно покоиться «не на победоносных завоеваниях, а на благах и деяниях, приносимых миром».

С момента рождения новой империи особенно напряженными становятся франко-германские отношения. Во Франции быстро нарастают и распространяются реваншистские настроения. Из войны с Пруссией Франция, по выражению будущего ее премьера А. Тардье, вышла «с одним подбитым глазом», лишившись весьма важных для ее экономического развития провинций — Эльзаса и Лотарингии.

Со своей стороны, в росте реваншизма в соседней державе Берлин видит серьезную для себя угрозу, о чем с подчеркнутой прямолинейностью было сказано уже в названном манифесте Вильгельма I. И надо заметить, что молодая империя выжидала случая и подходящего повода повторить схватку с обиженной соседкой и еще сильнее потрепать се, выбить из числа великих держав, низвести до положения второразрядного государства, а при удаче — как пугали своих соотечественников некоторые французские политики и публицисты — превратить в нечто вроде германской провинции. В духовной жизни двух соседних народов сказывалась взаимная отчужденность: в Германии, например, распространялась мысль о том, что французы — неполноценная и вырождающаяся нация, с которой не стоит особенно церемониться. Во Франции же все чаще называют немцев презрительной кличкой «боши». На этой почве в обеих странах пышным цветом расцветает милитаризм, особенно в Германии.

Несколько позже у Германии стали нарастать противоречия с Англией и Россией. Уже с 70-х годов распространяется взгляд, что ей рано или поздно придется воевать на два фронта и что она способна вести такую борьбу. К началу общеевропейской войны Германия считала себя сильнейшей сухопутной державой Европы. Необходимо помнить в связи с этим, что эта страна первой приступила к созданию так называемого оборонительного союза. Разгромив Австрию в войне 1866 г., Германия заключает в 1879 г. с Австро-Венгрией военно-политический союз, который имел и антироссийскую направленность. Немного спустя, в 1882 г., он становится Тройственным союзом с участием в нем Италии. Годом позже к нему примыкает королевская Румыния.

Сознавая растущую опасность, нащупывает почву для союза с Россией и Франция. (Замечу, что она начала зондаж уже вскоре после Крымской кампании. Потом эти попытки приостановились, хотя идея союза не покидала стены французского МИД.) Более заметно она оживилась в 80-е годы. В 1891—1893 гг. франко-русское сближение оформляется союзным договором (в форме военной конвенции). Этот союз считался вполне естественным с географической, политической и

[27]

иных точек зрения: давние культурные связи, отсутствие сколько-нибудь серьезных, неразрешимых противоречий и т. д.

В свою очередь Англия бдительно наблюдает за бурным взлетом молодой Германской империи. Между старой и новой империями обостряется конкуренция на почве торгово-промышленной экспансии, а затем и военно-морское соперничество. Позже Ленин подчеркнет, что к концу XIX — началу XX в. молодой германский империализм побивал англичан по всем статьям. Пристально следят английские государственные мужи за тем, как бы не нарушилось европейское «равновесие», составлявшее основу британской политики в Старом Свете и позволявшее Лондону играть дирижерскую роль в общеевропейских делах, как и в других регионах активной мировой политики.

С Россией Германская империя стремится вначале поддерживать добрососедские отношения, которые с годами все более омрачаются германскими претензиями на статус мировой державы, равной Британской и Российской империям. Заключение франко-русского союза свидетельствовало об общем понимании в Париже и Петербурге складывающейся расстановки сил на Европейском континенте и долгосрочных тенденций в развитии международных отношений, хотя отношения между «родственными монархиями» (российской и прусской) еще не вступили в опасную стадию.

Уже с 90-х годов XIX в. Германия прибегает к политике лавирования между Англией и Россией, пытаясь столкнуть их между собой, обострить существовавшие между ними противоречия. Но при этом в Берлине тайно надеялись, что удастся привлечь на свою сторону Россию в борьбе против Англии. Предпринимались настойчивые попытки создания даже континентального блока, куда вошли бы Россия, Франция и Германия, и который был бы направлен своим острием против «коварного Альбиона». В то же время, играя в нем ведущую роль, Германия могла бы влиять на политику Франции и России в благоприятном для себя направлении. Блок этот не состоялся. И в Париже, и в Петербурге замыслы кайзеровской дипломатии не нашли поддержки.
Одновременно германская дипломатия и сам Вильгельм II как до русеко-японской войны 1904—1905 гг., так и позже всячески стремились переключить внимание России на Дальний Восток. Известно, например, как Вильгельм II в 1910 г. старательно внушал новому царскому министру иностранных дел С. Д. Сазонову мысль о «целесообразности» вооружения Китая против Японии, дабы «обезопасить» таким путем интересы России в данном регионе. На это Сазонов резонно заметил, трго такая акция создала бы для России дополнительные проблемы, поскольку она имеет границу с Китаем в 7 тыс. верст. В Петербурге хорошо понимали, в какие ловушки пытался заманить Россию кайзер.

Приближение общеевропейского кризиса стало особенно заметным после русско-японской войны и революции 1905—1907 гг., приведших к значительному ослаблению России. Германия не преминула воспользоваться этим, демонстрируя все большую кичливость и жесткость в европейских конфликтах, на Ближнем и Среднем Востоке, в Северной Африке. Вместе с тем она все более болезненно реагировала на

[28]

дальнейшее сближение России, Франции и Англии. В 1904 г., разумеется не в один день, Франция склоняет на свою сторону Великобританию — возникает англо-французская Антанта. Лондон обещал Парижу поддержку в случае военного столкновения с Германией. Тремя годами позже, в 1907 г., двойственная Антанта становится тройственной — Тройственным согласием; России и Англии удалось урегулировать свои отношения в Средней Азии, заключив соответствующие соглашения по Афганистану, Персии, Тибету.

Русская дипломатия пытается добиться формального присоединения Великобритании к франко-русскому союзу. Однако последняя предпочитает ограничиться «Сердечным согласием», объясняя, что такие союзы заключаются лишь во время войны. Заранее же Англия не соглашалась связывать себе руки и принимать какие-либо обязательства. Это было проявлением все той же политики лавирования, к которой прибегали ранее и Германия, и Англия и которая в немалой степени способствовала возникновению мировой войны. Некоторые трезвые политики и наблюдатели отмечали позже, что если бы Англия своевременно и открыто заявила, что в случае вооруженного конфликта Франции и России с Центральными державами она выступит на стороне двух первых, Германия не осмелилась бы развязать войну. Возможно, традиционная антирусская политика английского правительства, проводившаяся на протяжении всего XIX в. и еще ранее, помешала сделать это Британской империи, хотя именно Англия проявила инициативу в деле урегулирования своих отношений с Россией и заключения соглашения 1907 г. Правда, она поступила так при встречной инициативе русской дипломатии. Немалая заслуга в урегулировании русско-английских отношений принадлежала царскому послу в Лондоне графу А. К. Бенкендорфу, назначенному туда в 1902 г. К этому Англию побудили также великодержавные амбиции кайзеровского военнополитического руководства, вес более утверждавшегося в мысли, что Германия располагает сильнейшими вооруженными силами перед лицом своих противников.

Коротко говоря, в результате последовавших один за другим кризисов: русско-японской войны, марокканского кризиса 1905 г. повторившегося в 1911 г.. Боснийского (1908—1909 гг.) кризиса, итало-турецкой войны 1911 г., двух Балканских войн 1912 и 1913 гг., целого ряда других международных осложнений — общеевропейская война вплотную подступила к границам европейских государств. После известных событий: убийства наследника австрийского престола Франца Фердинанда и возникшего затем июльского кризиса 1914 г., всячески раздувавшегося Веной и особенно Берлином, — Великая война стала неотвратимой.

Несколько замечаний относительно тех положений, из которых мы еще недавно исходили в объяснении происхождения Первой мировой войны.

[29]

1) «Война порождена империалистическими отношениями между великими державами» т. е. борьбой за раздел добычи. А объектами этого дележа являлись, по Ленину, «колонии и мелкие государства». Однако мы видели, что противоречия, приведшие к войне, возникли не вдруг, а накапливались с середины XIX в., с домонополистической стадии, и вряд ли существенно изменили свой характер только в связи или по причине вступления капитализма в монополистическую стадию. Выше уже отмечалось, что Франция очень хотела вернуть себе Эльзас и Лотарингию в начале XX в. ничуть не меньше, чем в 80-е и 90-е годы XIX в. Поэтому объяснять войну только экономическими и политическими причинами — это известное упрощение. Тут сказывались и уязвленное национальное чувство, давняя неприязнь, ставшая элементом общенациональной психологии, и вековые традиции, и сугубо национальные аспекты, и забота о соотечественниках.

2) Устоявшимся в литературе является и другой постулат, а именно: «…на первом месте стоят в этой войне два столкновения. Первое — между Англией и Германией. Второе — между Германией и Россией». Во-первых, здесь налицо явная недооценка франко-германских противоречий, острота которых была нисколько не меньше, если не больше противоречий англо-германских и русско-германских. Ведь для Франции к началу Первой мировой войны Германия была куда более опасным противником, чем для могущественной Британской империи. Особенно если помнить, что после франко-прусской войны Германия не раз порывалась нанести своей соседке еще более сокрушительный удар, чем в 1870 г., разгромить и низвести ее до положения второразрядной державы (об этом уже говорилось). И только предостережения со стороны России удерживали кайзеровскую Германию от реализации ее военных планов.

Хорошо известно также, и об этом я тоже упоминал, что после Франкфуртского мира Франция не расставалась с идеей реванша, не желая оставаться «с подбитым глазом», стремясь к возвращению Эльзаса и Лотарингии. Ясно, что это не давало покоя и Германии, которая не только готовилась сорвать контрдействия Франции, но и стремилась упредить их, вынашивая идею превентивной войны.

3) И если, по распространенному мнению, яблоком раздора явились «колонии», то это опять-таки относится к разряду противоречий, в значительной мере коренящихся в стадии раннего капитализма. А между тем война между Германией и Францией, способная втянуть в свою орбиту другие европейские государства, могла вспыхнуть, скажем, в 1885 г. и позже, в последнем десятилетии XIX столетия. Следовательно, причины войны 1914—1918 гг. оказались гораздо сложнее и многообразнее, чем принято было считать, и их надо основательно изучать, выходя при этом далеко за пределы XX в.

Еще в 80-х годах прошлого столетия Ф. Энгельс, обращая внимание на бешеную гонку вооружений и жесткое противостояние великих держав, предрекал не только вероятность, но и приближение мировой войны. Если такая война случится, писал он, то это будет «всемирная

[30]

война невиданного раньше размера, невиданной силы. От восьми до десяти миллионов солдат будут душить друг друга и объедать при этом всю Европу до такой степени дочиста, как никогда еще не объедали тучи саранчи. Опустошение, причиненное Тридцатилетней войной, — сжатое на протяжении трех-четырех лет и распространенное на весь континент, голод, эпидемии… все это кончается всеобщим банкротством… абсолютная невозможность предусмотреть, как это все кончится и кто выйдет победителем из борьбы». Как видим, к неизбежным итогам такой войны Энгельс относил всеобщее истощение{1}, а следовательно, и социальные потрясения. Разумеется, и другие наблюдатели тогда предвидели подобное развитие событий. Не случайно некоторые германские стратеги все настойчивее твердили о возможности и вероятности для них войны на два фронта. Причем проводились и соответствующие военные приготовления и учения.

Таким образом, война планировалась прежде всего как борьба за абсолютное господство на Европейском континенте, за территориальный передел мира.

4) Критически следует отнестись и к такому утверждению: наряду с двумя названными столкновениями (англо-германским и русско-германским), подчеркивал Ленин, «существует не менее — если не более — глубокое столкновение между Россией и Англией», порожденное «вековым соперничеством и объективным международным соотношением великих держав…». Как видите, и здесь не может не возникнуть вопроса. Коль скоро англо-русские противоречия на тот момент и в самом деле были еще более глубокими, чем англо-германские, то почему же Россия и Англия оказались в одной и достаточно прочной антигерманской коалиции?

5) Остается в тени и еще один важный вопрос, хотя он вроде бы напрашивается сам собой. Если центральным антагонизмом на европейском театре, да и в мире, был англо-германский, то почему первым объектом нападения со стороны Германии оказались Россия и Франция, а не главный ее враг — Великобритания? Более того, какое-то время, в самом начале, Германия, как известно, питала надежду, что Англия может воздержаться от вмешательства в конфликт, сохранить нейтралитет. Правда, подобные надежды быстро рассеялись. Германские политики и стратеги, германская дипломатия просчитались, хотя они и не слишком полагались, судя по их действиям, на такой вариант. Всему этому есть, конечно, объяснения. Я позволю себе здесь сделать только следующее замечание.

Для того, чтобы скрестить шпаги с Англией, Германии предстояло прежде устранить основное препятствие на пути к установлению своей гегемонии на Европейском континенте — разгромить франко-русский союз. Военную мощь Германии и блока Центральных империй в целом составляли наземные силы. Им-то и предстояло столкнуться с мощными сухопутными армиями франко-русского союза. Представляется, что Лондон, считая свое столкновение с Германией неизбежным, занимал какое-то время весьма двусмысленную позицию, имевшую целью позволить Германии сильнее увязнуть в конфликте, из которого она

[31]

уже не смогла бы выбраться, после чего с помощью России и Франции разгромить своего главного соперника и конкурента. Исход борьбы решался на сухопутных театрах войны, а не на море. Сухопутной же армией, сколько-нибудь значительной, Англия к тому времени не располагала и создала таковую лишь к середине 1916 г. Да и царская дипломатия, стремясь привлечь Англию на сторону франко-русского союза, видела в ней прежде всего «фактор морской силы», как подчеркивал царский министр С. Д. Сазонов. Увы, углубленный анализ военных аспектов названных проблем давно у нас не проводился и нуждается в возобновлении.
Отмечу в заключение, что главной причиной Первой мировой войны явилось стремление Германской империи силой оружия установить свое господствующее положение в Европе и мире и готовность Тройственного согласия не допустить подобного исхода. Ныне большая часть немецких историков согласна с этим общим выводом, что нашло наиболее четкое отражение в книге Ф. Фишера «Рывок к мировому господству», изданной еще в 60-е годы.

Высказывается мнение, что и дипломатически Германия была достаточно подготовлена к войне, как, собственно, и в военно-техническом отношении. Однако, такую точку зрения скорее всего можно отнести к недоразумению. Дипломатический аспект военных планов Германии оказался менее всего разработанным. Ибо уже в самом начале войны от Центральных держав отпали их давние партнеры по блоку Италия и Румыния, заявившие о своем нейтралитете, а впоследствии выступившие на стороне антигерманской коалиции. Довольно образно выразился по этому поводу сам кайзер Вильгельм II: «Союзники, — написал он на одной из страниц дипломатического донесения из Бухареста, — отпадают от нас уже до войны подобно гнилым яблокам! Полный провал германской, а также австрийской дипломатии. Этого должно было и можно было избегнуть». О том же свидетельствуют признания ряда видных германских военных и политических деятелей той поры, указывавших не только на зияющие бреши собственно дипломатии (дипломатической службы), но и провалы общей политической стратегии Германии.

Примечания:

{1} Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 21. С. 361.

[32]