Власкина Н. А. Дневник германской войны: из материалов этнолингвистической экспедиции ЮФУ — ЮНЦ РАН

Казаки и горцы в годы Первой мировой войны: материалы Всероссийской научной конференции с международным участием (Ростов-на-Дону, 18–19 сентября 2014 г.) / отв. ред. акад. Г. Г. Матишов. — Ростов н/Д: Изд-во ЮНЦ РАН, 2014. С. 51-57.

В 2009 г. комплексная этнолингвистическая экспедиция ЮФУ — ЮНЦ РАН работала в Даниловском районе Волгоградской области. Житель хутора Заполянского Валентин Михайлович Клеветов передал в дар ее сотрудникам замечательный артефакт — дневник своего деда Святослава Владимировича Быковского, охватывающий события 1914-1915 гг.

Дневник представляет собой записную книжку размером 105×170 мм, объемом 224 страницы, в твердом переплете, вероятно, немецкого производства (на обложке сохранился фрагмент фабричного заголовка с надписью Konto (в переводе с немецкого — счет)). Дневниковые записи занимают большую часть — 215 страниц — книжки. В их число, помимо собственно ежедневных сообщений, входят 3 вставных фрагмента, имеющих опосредованное содержание к основному повествованию: переписанная из неизвестного источника статья пропагандистского характера, озаглавленная «Надвигается ужас истощения Германии», 2 страницы польско-русского словарика, содержащие транскрипцию обиходных польских слов и их перевод на русский язык, и описание крепости Перемышль. На оставшихся листах содержатся разрозненные заметки, судя по почерку и чернилам, более поздние и вносившиеся туда разными людьми: несколько почтовых адресов, список покупок, надписи, сделанные детьми. На внутренней стороне обложки — атрибутирующая надпись: «Дневник Германской войны 1914 году вет — ф-р 19 донской отдельной казачей сотни Быковскаго Святослава Владимировича». В книжку было вложено 12 фотографий с фронтов Первой мировой войны, продатированых на обороте 1915-1917 гг.

Святослав Владимирович вел подневные записи с 18 июля 1914 г. по 12 октября 1915 гг., будучи военным фельдшером 19-й отдельной Донской казачьей сотни 3-го армейского корпуса 1-й армии, участвуя в кампаниях в Восточной Пруссии и Польше, что делает попавший в архив экспедиции дневник ценным источником для тех, кто изучает историю Первой мировой войны. Хотя в целом этот период характеризуется расцветом военной мемуаристики{1}, но особен-

Статья подготовлена в рамках работы по проекту «Музейная идеология в современных условиях Юга» Программы фундаментальных исследований Президиума РАН «Фундаментальные проблемы модернизации полиэтнического макрорегиона в условиях роста напряженности».

[51]

ность данного фонда текстов такова, что его невозможно исчерпать: в совокупности позволяя нам делать типологические обобщения, каждый из дневников по отдельности остается, по образному выражению Е. С. Сенявской, «“живым образом человека” в его неповторимой индивидуальности»{2}.

Настоящая статья посвящена автору полученного дневника. К сожалению, мы не знаем о том, как сложилась его судьба после войны, но сама ткань дневникового повествования позволяет увидеть, каким был характер этого человека, что было для него важно, свидетелем каких событий он был.

Святослав Владимирович начинает свой дневник с намерением подробно изображать все, с ним происходящее. Первая запись посвящена отъезду казаков на фронт. Видимо, ориентируясь на художественные тексты, автор воспроизводит детализированную картину происходящего, наполненную звуком и движением: «23 Іюля въ 6 ч. вечера съ криком, плачемъ, и громкимъ восклицаніемъ ура, наш эйшалонъ двинулся съ мѣста тихо, дабы было возможно провожающимъ насъ пройти нѣсколько саженей прощаясь съ родными. Поѣздъ усилилъ ходъ публика постепенно стала отстовать, хотя нѣкоторые напрягали свои последнія силы пробѣжать дальше нокакъ не усиливались не могли успѣвать за поѣздомъ — отстали; Только одинъ изъ массы публики былъ верховым, который на своемъ сѣдокѣ могъ еще равнятся съ поѣздомъ, но и упослѣдняго истекли силы провожатый отсталъ. Послѣ всего этого изрѣдка слышны были раздающіеся голоса пѣсенъ. Наконецъ все стихло, неслышно ни звука, кромѣ грохота колесъ»{3}.

Это лирическое описание служит своеобразной преамбулой к дневнику. Само же подневное повествование начинается со дня прибытия в местечко Симново, находившееся примерно в 70 км от русско-прусской границы. По-видимому, основной целью ведения дневника С. В. Быковский видел запечатление для истории максимально конкретного предметного и событийного ряда. Дневник выполнял прежде всего мемориальную функцию — служил хранилищем информации, быстро стирающейся из памяти{4}. Хотя прямо эта позиция в тексте не озвучена, но она может быть установлена на основе анализа его содержания.

Последовательные подневные записи (практически без пропусков) выдают в нем человека педантичного и аккуратного. С максимальной точностью Святослав Владимирович фиксирует время событий, которым является свидетелем: боевых вылазок, перегруппировок войск, выступлений в новый населенный пункт, реальных и планируемых штабом, начала и окончания боя и т.д.: «31 Іюля въ 9 час. ут. пролеталъ 1й для нас непріятельский аэропланъ над. м. Симново»; «1 Августа въ 8¹/₂ часовъ утра вся собралася дивизія двинулась в передъ поноправленію къ границѣ»; «м. Эсцергален 21 декобря. Съ 8 часовъ утра и до 3 час. веч. рѣдкая перестрѣлка».

Дневник Святослава Владимировича пестрит числами разного рода. Быковский тщательно записывает число пленных, участвовавших в операциях солдат, пролетевших над головой снарядов. Стремление запечатлеть как можно более

[52]

точную и полную картину происходящего объясняет широкое использование автором самых разных источников информации: это и собственные наблюдения, и сведения, полученные от пленных, и штабные сводки: «Чрезъ нѣсколько времени передаютъ по телефону, что аэропланъ сбитъ, на немъ находились 1 офицеръ и 2 солдата» (м. Симново, 31 июля 1914 г.); «Такъ нашихъ погибло 80 чел. уб. 32 чел. взято въ плѣнъ и кромѣ этого взято 2 пулемета» (м. Эсцергален, 12 ноября 1914 г.); «Съ утра сильная орудейная перестрѣлка. Непріятель обстрѣливалъ дер. Лыснево, куда брошено имъ 42 снаряда, изъ которыхъ 22 не разорвались, а остальные разорвались, но не причинили ни какого вреда. Пролетали аэропланы, съ которыхъ были брошено 2 бомбы, одна изъ нихъ во время полета попала въ телеграфъ проволочный, упавъ на землю не разорвалась. Видъ бомбы конусообразный, вѣсъ до 10 фунтов» (д. Пржедвоево, 1 февраля 1915 г.).

Анализ типов записей в дневнике Быковского показывает, что более всего из происходящего за день его интересуют события, связанные с ходом войны: передвижения групп войск (в том числе и чаще всего соединения, в котором состоит Быковский), сами боевые столкновения и их планирование, подвиги товарищей. Поэтому время отдыха он не считает достойным запечатления в дневнике. Но, однако, свойственный автору педантизм не позволяет пропустить ежедневную запись. В таком случае он ограничивается указанием даты, места, кратких сведений о погоде и иногда неразвернутыми заметками: «Плаушкемэнъ 5 Декобря. Его благородіе сотникъ Коневъ ездилъ на охоту съ нескольками казаками. День шолъ дождь. Плаушкеменъ 6 Декобря. Безъ переменъ. День пасмурный теплый. Плаушкемэнъ 7 Декобря. Безъ переменъ. День пасмурный, теплый. Плаушкемэнъ 8 Декобря. Безъ переменъ. День пасмурный, теплый».

Как видим, Быковский обязательно указывает места, где производятся записи. Такая аккуратность позволяет автору делать в дневнике внутренние отсылки к более ранним фрагментам текста: «им. Мимоненъ 4го Ноября. Въ 8 часовъ утра двинулись впередъ, подоваясь въ лѣво и остановиться на мѣстѣ 25 див. в. имѣніи Енцуненъ, гдѣ мы были 6 Августа».

Т. В. Радзиевская обращает внимание на то, что стилистическое оформление дневника часто зависит от коммуникативного опыта автора, сформированного при чтении или написании текстов различных типов{5}. В случае С. В. Быковского, безусловно, большую роль играет, кроме особенностей характера, также нахождение повествователя при штабе. В результате любая получаемая информация воспринимается им прежде всего как стратегически важная. Так, по прибытии в новый населенный пункт в большинстве случаев С.В. Быковский дает географическую характеристику места: «Въ 5 час. вечера пріѣхали въ г. Оленбургъ. <…> Съ Южной стороны города молочный заводъ. Съ сѣверной стороны рѣка. Съ западномъ стороны лѣсъ, а с Востъ. чистое поле» (12 августа 1914 г.); «8 Ноября <…> местѣчко Эсцергаленъ расположено на полувозвышенномъ мѣстности по ту и другую сторону шоссейной дороги, которая шла отъ Вержболова черезъ Сталупененъ и Эйшкуненъ; послѣдній граница съ

[53]

Вержболовымъ и до Гумбинина съ Юга на Сѣвер пересѣкая шоссейную дорогу протекаетъ ручеекъ».

Быковский обращает внимание также на городскую и сельскую застройку, по-видимому, преимущественно на те ее черты, которые отличались от известных ему: «Когда зашли за границу, намъ бросились в глаза по полю разбросанные, черепицей покрытые дома, съ хорошей постройкой. Поле каждаго хозяина обгорожено проволкой. Дороги соссшейныя, обсожены деревьями» (5 августа 1914 г.); «г. Варшава по себѣ шумный — живой. Улицы чистаи; на каждомъ пер. стоитъ служащій съ метлом. Затемъ на главныхъ улицахъ есть дома 2-3- и 4 этажныя. Торговцы преимущественно евреи и поляки. Остальныя улицы грязныя не вычещены. По всѣмъ улицамъ города ходятъ Трамваи» (6 января 1915 г.).

Из-за склада характера и специфики жизни в условиях войны автор чаще прибегает к топикальному стилю изложения, нежели к дескриптивному{6}, — первичная его интенция, как мы уже упоминали, — фиксация событийного наполнения дня, и гораздо реже он оказывается заинтересован в самом процессе создания письменного текста.

Только однажды, видимо, вспомнив прочитанный сентиментальный роман, он оставляет в дневнике бытовую зарисовку: «Кошеваръ, с отпущеннымъ подбородкомъ и отвислымъ брюхомъ, находился возлѣ спокойно стоявшій телки. Телка, не предчувствуя ничего, быстро смотрѣла на своего губителя, который точившей ножъ. Ножъ засверкалъ и телка повалилась на землю, тресясь и брыкая во всѣ стороны ногами, стораясь этимъ кого нибуть захватить и нанести предсмертный ударъ за не винный поступокъ надъ нею» (имение Туркмен, 13 августа 1914 г.).

Отметим несколько ситуаций, в которых автор считает необходимым сделать более подробные, нежели обычно, записи. Безусловно, нашему герою интересен противник. С. В. Быковский в подробностях пересказывает несколько разговоров с пленными, описывает внешний вид вражеских снарядов, устройство немецких укреплений: «Окопы непріятеля очень глубоки и схорошами проволочнаго загрожденіями. Въ окопахъ койки, устроены печи, много разброшено винныхъ бутылокъ нѣмецъ, какъ видно, погуливали, да и не удивительно, т. к. многія взятыхъ въ плѣнъ были пьяны» (24 октября 1914 г.); «м. Эсцергален 13 декабря. <…> Изъ нѣмцевъ одинъ могъ говорить по русски видно что ихнее начальство грозитъ имъ что якобы русскіе плѣнных будутъ всячески казнить, а если кто попадется казакамъ съедаютъ совсемъ потрухомъ. Если бы мы знали тако они говорятъ, что снами будетъ хорошо поступать, то мы давно-бы всѣ пришли, у насъ такъ говорятъ всѣ поляки изъ нѣмцевъ и многіе нѣмцы».

Еще одним предметом внимания Быковского становятся подвиги соотечественников, вылазки разведчиков: «До разслѣдованія дѣла. Ему, нач. Див. было представлено точное свѣдѣніе о непріятелѣ, но онъ къ этому отнесся нетакъ, какъ слѣдовало почему прилось посдродать съ большими потерями отступить.

[54]

Во время наступленія непріятель на одну изъ батарей, гдѣ положительно вся прислуга была выбита, кромѣ одного наводчика, который всячески сторался отбить наступленія непріятеля. Онъ не теряясь и не падая духомъ, метаится то къ одному, то къ другому орудію заряжая шрапнелями и осыпая ими непріятеля такъ много положилъ ихъ, что они и не видя свою братію подъ ногами, шли впередъ по ихъ трупамъ, но были также поражены. Такъ, храбрый неустрошимый наводчикъ, заставилъ коварнаго врага отступить отъ батареи. Такъ батарея спасена. За спасеніе батареи наводчикъ получилъ первый офицерскій чинъ» (25 октября 1914 г.). Подобные описания мы встречаем в нескольких местах дневника.

В значительном количестве подневных записей хроникальность изложения не оставляет места для выражения чувств, но все же эмоциональные описания не чужды Быковскому. Закономерно, что огромное впечатление на автора произвел первый масштабный бой, в котором ему довелось принять участие, — при пересечении российско-прусской границы 4 августа 1914 г. Замечательна и запись, сделанная тремя днями позже. Видимо, обладая необходимым временем для осмысления происходившего, Быковский создает объемную картину боя, почти кинематографический кадр, где есть детали, крупные и общие планы, визуальный образ дополняется звуковым: «Эйцуненъ 7 августа <.. .> черезъ нѣсколько времени открылся сильнай ожесточенный бой. Штабъ завели лошадей за сорай когда стояли за сораемъ то отвыстреловъ съ испуга бросилась въ лошадей дикая коза котораю поймали казаки, и понесли къ начальнику дивизію, но онъ ее разрешилъ пустить не взялъ сибѣ. Начальствующіяся лица вышли на горное изъ подъ лѣса мѣстность, откуда наблюдали за дѣйствіемъ. Снаряды полевого орудія, не довали намъ покоя, а начальство, боясь ущерба конвойной команды, перевели насъ за густой лѣсъ в лощинку. Здѣсъ еще болѣе пришлось постродать, такъ какъ снаряды разрывались въ пяти и десяти шагахъ, перелетая черезъ насъ. По лѣсу шумъ трескотня снорядовъ. Деревья валились сломывая въ свою очередь вѣтки. Весь этотъ шумъ, стукъ, свистъ, разрывъ шрапнелей, выбрасываніе земли въ вышину на нѣсколько саженей на подобіе огнедающаго вулкана и волненіе лошадей предстовляло изъ себя что-то ужасное не описуемое».

Отдельные ремарки, связанные с эмоциональным восприятием происходящего, мы будем находить в дневнике и далее. Но что характерно, большая их часть будет касаться настроения не самого героя, а всех бойцов в целом, и будет связана почти исключительно с ходом боевых действий. Это соответствует несколько отстраненной позиции летописца, хроникера, которую избрал С. В. Быковский.

Радость упомянутые в дневнике люди испытывают, когда узнают о победах на русском фронте или готовятся к наступлению: «Въ 10 час. въ штабъ пріѣхалъ священникъ и отслужили благодарственнаю молебенъ опобѣде нашими войсками, и взятія Перемышля, въ этотъ радостный день офицеры и н.чин. были в веселомъ настроеніе» (д. Шульмерж, 10 марта 1915 г.). Волнение,

[55]

неудовольствие, отчаяние — те чувства и эмоции, которые связаны с отступлением войск, сражениями, не предвещающими победы: «Каршау 16 Августа. День отъ дня становится все хуже и хуже. Слышатся слова, проговариваютъ офицыры удержимся-ли мы. Такъ весь день провели въ каком-то волненіи».

Сам же герой в большей части текста удивительно бесстрастен. Несмотря на тяжелые условия, он крайне редко жалуется на быт или погоду. А если это и происходит, то не идет далее краткого упоминания, близкого к фактографическому: «Грос-Алендорфъ. 22 Августа. В 3 часа 22 Августа прибыли въ дер. во время похода шолъ сильный дождь: Промокли до не возможности»; «Дождь, грязь, холодъ, пришлось день и ночь бродить по густому лѣсу» (д. Ново-сады, 4 сентября 1914 г.).

Иногда читателю в большей мере, нежели самому автору, приходится удивляться возможностям русского воина: «Вовремя отступленія пройдено пѣшкомъ 535 верстъ потомъ получили лошадей и проездили на мешкахъ 243 версты итого прошли за два споловиной мѣсяца 778 верстъ» (11 сентября 1915 г.) — Быковский приводит лишь сухие цифры, никак их не комментируя.

Единожды мы встречаем упоминание о личных контактах Быковского: он говорит о прощании со знакомым фельдшером перед отправкой на Варшавский фронт: «Офицера распивали и говорили рѣчи провожатымъ казакамъ, которыя на отвѣтъ восклицали Ура! Черезъ нѣсколько времени растались и наша сотня пошла по направленію чрезъ г. Столупень гдѣ заѣхали и остановились на отдыхъ, и командиръ сотни пошелъ въ шабъ корпусъ, а я унего спросился и пошли въ штабъ 34 полка к ф-ру Семиков онъ насъ напоил чаемъ и попрощались с нимъ, онъ намъ пожелалъ всего хорошего» (4 января 1915 г.).

Лишь по косвенным деталям мы можем узнать что-то о довоенной жизни С. В. Быковского, о привычных ему занятиях. Наблюдательность автора выдает в нем не только педанта и по-военному дисциплинированного человека, но и добросовестного хозяина-земледельца: в описаниях новых мест мы нередко встречаем, помимо ориентировочных заметок, упоминания о плодовых деревьях, об устройстве подворий, о сельскохозяйственной технике тех мест, где останавливается фронт. Повседневный опыт хозяина и охотника проявляется и в тех случаях, когда автор, избирая дескриптивный стиль изложения, переключается с сухого описания фактов на почти художественное повествование с яркими и близкими ему сравнениями: «Часть <овса> дали лошадям, а часть разтелили и полегли, прижались другъ къ другу отъ холода, вмѣстѣ съ нами былъ и командиръ сотни съэжевшись, точно как поросенок подъ-дождемъ» (российско-германская граница, 4 августа 1914 г.).

Лишь в нескольких случаях тематика повествования выходит за пределы боевой тематики и переключается в модус повседневности. Наиболее яркий сюжет — свидетельство о праздновании Нового года в сотне (отметим, что это единственный праздник, о котором говорится на страницах дневника). Эта

[56]

же запись выступает одним из двух контекстов упоминания дома, жизни вне фронта (с первым из них мы встречаемся в описании начала войны): «м. Эсцергаленъ 1го января 1915 года. извѣстили сотню о переводѣ на Варшавскій фронтъ. Встрѣча Новаго-года, какъ водится, по распоряженію к-ра была собрана сотня въ одинъ дворъ и поздоровался съ пожеланіемъ побѣдить нашего коварнаго врага. Послѣ чего к-ръ вмѣстѣ съ казаками вошелъ въ одну маленькую комнату, съ приготовленіем напитками и закускою выпили командиръ и присутствіи его, казаки — разошлись. Весь день были въ жизнерадостномъ настроеніи вспоминая домашнихъ и готовясь къ выступленію на Варшавскій фронтъ въ помощь своимъ собратіямъ».

Мы можем предположить, что, будучи последовательным и аккуратным человеком, единожды избрав себе цель — запечатлевать в дневнике военные события, С. В. Быковский четко ее придерживается. И поэтому все то, что связано с домом, остается за пределами повествования. С другой стороны, такую особенность стиля можно объяснить и гендерными характеристиками автора. По наблюдению Е. Е. Левкиевской, «в “мужском” нарративе рассказчик предстает как самостоятельный субъект действия, а его жизнь обычно осмысляется не через семью, а через систему активных действий, в которых реализуется “я” — самостоятельная личность»{7}.

Рассматриваемый материал согласуется с этим тезисом. На страницах дневника единственно возможный контекст — это война, автор мыслит себя либо как часть своей сотни, либо как отстраненного хроникера, внеположенного ситуации.

Подводя итог, отметим, что педантичный, сдержанный и выносливый солдат создает своим повествованием фактографичный образ войны, насыщенный деталями и подробностями, источник, обладающий большим исследовательским потенциалом.

Примечания:

{1} Рейнгольд А. С. Восприятие Первой мировой войны в военных дневниках: сравнительный анализ отечественных и западноевропейских источников. Автореф. дисс… канд. филол. наук. М., 2011. С. 13.

{2} Сенявская Е. С. История войн России XX века в человеческом измерении: проблемы военно-исторической антропологии и психологии: курс лекций. М., 2012. С. 42.

{3} Здесь и далее сохранены орфография и пунктуация источника.

{4} Радзіевська Т. В. Некоторые наблюдения над функционально-семантическими и стилистическими особенностями дневников // Стил. 2004. № 3. С. 226.

{5} Там же. С. 231.

{6} Там же. С. 230.

{7} Левкиевская Е. Е. Членение исторического времени в устной культуре восточных славян XX века // Знаки времени в славянской культуре: от барокко до авангарда. Сб. ст. М., 2009. С. 169.

[57]