Волков В. А. О милитарном характере русского государства
Власть и общество России в прошлом и настоящем. Сборник статей по материалам научных чтений, посвященных 90-летию со дня рождения профессора Д. С. Бабурина. 22-23 сентября 1999 г. — М.: МПГУ, 1999. С. 331-351.
Существование на государственном уроне мощных политических образований, ориентированных на военное решение стоящих перед обществом задач, прослеживается в разные исторические эпохи. Возникновение их теряется в глубине веков, первый яркий след прослеживается в период разрушения родоплеменного строя и становления чифдомов, когда понятия «народ» и «войско» делаются синонимами. И, хотя, организация государств древности также была, по большей частью, военной, но степень участия населения в обеспечении обороноспособности страны со временем заметно снижается. Значительные слои и группы населения оказываются отстраненными от службы в вооруженных силах, которая становится исключительной привилегией лишь одного, достаточно немногочисленного, сосло-
[331]
вия или касты. В Средние века такая система организации военного дела получает широкое распространение, как в Европе, так и в странах Востока. Крайней формой проявления этой системы было установление запрета на ношение и хранение простолюдинами любых видов оружия. (Не лишним будет напомнить, что возникшая в «темные века» европейского средневековья формула: «безоружный — несвободный»{1}, очень часто подразумевала и обратную зависимость: «несвободный — безоружный»). Хочется напомнить достаточно известный и показательный факт, причем из отечественной истории: в 1068 г., после разгрома половцами объединенных княжеских дружин на реке Альте, киевляне «створиша вече на торговище» и потребовали у своего князя Изяслава вооружить их. Князь отказался, после чего оставшиеся безоружными в ожидании вторжения половцев горожане подняли восстание{2}.
Вновь «призыв» общества на военную службу произошел лишь в Новое время, в эпоху повсеместного формирования массовых армий, их перевооружения новейшими образцами военной техники, созданными на основе достижений и открытий европейской науки конца XVIII-XIX вв. Следствием произошедшего невиданного усиления военной мощи таких государств стала своеобразная проекция этого явления на все стороны жизни общества, подчинение их задаче завоевания этими державами ведущих позиций в мировой политике. Дальнейшее возрастание агрессивных тенденций в политике целого ряда ведущих европейских государств, устремление их к военной гегемонии и, соответствующие действия правительств этих государств, в современной науке характеризуется термином «милитаристские». Вполне конкретная привязка термина к Новейшему периоду истории, равно как и ставшее одиозным его определение препятствует использованию этого понятия при рассмотрении уровня военной организации более ранних политических образований{3}. Именно поэтому предлагается существующую в недрах докапиталистических государств единую организацию вооруженных сил и средств военной защиты, именовать в дальнейшем милитарной системой, учитывая при этом степень ее развития и уро-
[332]
вень воздействия на политические институты, и общество в целом.
Несмотря на свойственные феодальному государству запреты, определяющие узкосословный дворянский характер армии, известен ряд случаев мобилизации всего или значительной части общества для решения задач военной обороны. Как правило, случаи эти возникают в период больших войн, угрожающих существованию или внутренней безопасности страны. Обычным средством привлечения различных социальных слоев населения к воинской службе является создание ополчений или принудительный набор боеспособной части мужского населения в войско. Совершенно иные меры укрепления обороноспособности вынуждены принимать власти тех государств, которым угрожает постоянная военная опасность со стороны более сильных или многочисленных сопредельных стран и народов. К таким государствам относилась и Россия, в течении столетий находившаяся на острие ударов прекрасно вооруженных и многочисленных степных орд.
О появлении в Московском государстве в XV-XVI вв. достаточно развитой милитарной системы совершенно определенно свидетельствуют многие факты. Ряд из них достаточно полно исследован специалистами, другие, к сожалению, лишь отмечены и отброшены обнаружившими их учеными, хотя, как будет показано ниже, именно они свидетельствуют о широком и действенном участии различных слоев русского общества в мероприятиях по защите страны.
Достаточно определенно подтверждают наш тезис о милитарном характере Русского государства, имеющиеся в распоряжении историков сведения о формировании на юге России настоящей военной казачьей границы, существовании в составе русского войска особой посошной рати, появлении в XVI в. отрядов Пищальников, а затем, после 1550 г. стрелецкого войска. И если чисто боевое значение посошной рати еще можно оспорить, учитывая ее безусловно вспомогательный характер, то первостепенная роль других перечисленных формирований слишком очевидна.
[333]
В составе русского войска казаки появились в середине XV в.{4} Этим вообще называли всех вольных людей, прежде всего выходцев из разных татарских орд; русские беглые крестьяне и холопы, поселившиеся на окраинах государства, также стали называть себя вольными казаками. Их станицы и городки стали живым щитом Руси и Польши, закрывающим эти страны от опустошительных татарских вторжений. Принятые на государеву службу казаки (служилые, городовые казаки) стали надежной стражей южных рубежей Московского государства, также как реестровые казаки в Речи Посполитой.
Существование в русском войске в начале XV века значительных контингентов Пищальников сохранились достаточно подробные сведения. Поражают цифры вооруженных огнестрельным оружием воинов, выставляемых северорусскими городами — Псковом и Новгородом. Псковичи вооружали в это время до 1000 пищальников, новгородцы, помимо других ратников, должны были нарядить 2000 пищальников, причем ровно половину из них составляли конные пищальники (!). Сообщая об этом, А. В. Чернов, подчеркивает, что снабжало пищальников оружием, запасами пороха, свинца и продовольствием население{5}. Подчеркивает, но не делает, очевидного, казалось бы вывода: в силу военной необходимости широкие слои населения Московского государства имели доступ к самому современному на то время оружию — ручным пищалям.
Несомненный интерес представляют сведения, приведенные С. К. Богословским, отметившим, что в XVII в. три четверти всего московского городского населения были снабжены огнестрельным оружием, огнестрельное оружие имел каждый десятый посадский человек провинциальных городов; целый ряд источников, процитированных исследователем прямо указывает на наличие оружия, в том числе огнестрельного у уездных жителей, в том числе и помещичьих крестьян{6}. Весьма примечательное обстоятельство, в немалой степени воздействовавшее на ожесточенность антиправительственных социальных выступлений различных сословий на всем протяжении «бунташного» XVII в.
[334]
Милитарный характер носили русские ополченские правительства эпохи Смутного времени — Первого ополчения П. П. Ляпунова, И. М. Заруцкого, Д. Т. Трубецкого и Второго — Д. М. Пожарского и К. Минина. Однако заметное усиление роли русских воевод в политической жизни России произошло раньше — в 1608-1609 гг., во время освободительной борьбы жителей Русского Севера с вторгнувшимися туда отрядами «тушинцев», борьбы, знаменем которой стал М. В. Скопин-Шуйский.
Это был уже хорошо известный всей стране воевода. В конце 1608 г. он был послан в Новгород — один из немногих незанятых еще «тушинцами» больших русских городов, для заключения союзного соглашения о военной помощи со Швецией и формирования и обучения в северных и поморских городах новых войсковых контингентов, которые можно было бы противопоставить многочисленным отрядам «Тушинского вора», осадившим Москву. Военные успехи самозванца привели к тому, что территория, контролируемая правительством Василия Шуйского, уменьшилась до критического минимума. К маю 1609 г. (дата выступления М. В. Скопина-Шуйского с русско-шведскими войсками из Новгорода к Москве) Лжедмитрию II присягнули города Псков, Владимир, Тверь, Ярославль, Углич, Кострома, Ростов, Галич, Шуя, Кинешма, Белозерск, не говоря уже о южных уездах страны, бывших в Смутное время естественной базой для любого антиправительственного движения. Преданные Москве воеводы оставались лишь в Смоленске, Новгороде, Коломне, Переяславле-Рязанском, Нижнем Новгороде, Саратове, Казани, сибирских городках и острогах. В этой обстановке и пришлось действовать воеводе Скопину, в полной мере проявившему свои блестящие дарования, не только военные, но и государственного деятеля.
Находясь в Новгороде, Скопин-Шуйский через восставшие против «тушинцев» Вологду и Каргополь поддерживал связь со всеми северорусскими городами не только для организации ратных сил, но и для «устроения земли», управления отрезанными от Москвы войной поморскими и североволжскими уездами и волостями. Вынужденный действовать самостоятельно, воевода Скопин получил от правительства небывалый доселе объем
[335]
полномочий{7}. Более того, Новогород того времени стал своеобразной северной русской столицей, заменив Москву как центр, организующий борьбу с отрядами Лжедмитрия II, а М. В. Скопин-Шуйский становится главным и весьма авторитетным представителем верховной власти в государстве. «Писания» Скопина приобрели силу царских указов и им повиновались не только городовые миры, земские и губные старосты, но и государевы воеводы и наместники{8}. Однако властные прерогативы Скопина были ограничены определенной территорией; он был представителем верховной власти на Русском Севере и в Поморье, в Среднем и Нижнем Поволжье аналогичными полномочиями был наделен воквода Ф. И. Шереметев, в иных городах и уездах подобную государеву службу выполняли другие уполномоченные царем русские воеводы{9}.
Совершенно иная ситуация сложилась в Московском государстве летом 1610 г. Военно-политическое поражение и угроза повторения социального взрыва, подобного восстанию Болотникова и Лжепетра, принудили правящие московские круги пойти на прямой сговор с польско-литовскими интервентами, войско которых в авгусет 1610 г. подошло к Москве. Сведение с престола царя Василия Шуйского (17 июля 1610 г. — после известия о гибели армии у села Коушино) и правление «Семибоярщины» («болярское державство») суть начало крайнему «нестроению» в Русской земле. Переход власти в руки находившихся в то время в Москве семи бояр — князя Ф. И. Мстиславского, князя И. М. Воротынского, князя А. В. Трубецкого, князя А. В. Голицына, князя Б. М. Лыкова, И. Н. Романова и Ф. И. Шереметева, изначально являлся лишь попыткой создать некий легитимный орган, способный управлять государством, в условиях осуществленного группой заговорщиков в июле 1610 г. свержения царя В. И. Шуйского. Однако в обстановке чрезмерной политизации жизни в русской столице, к которой приближалась польская армия гетмана Станислава Жолкевского очень скоро боярское правительство вынуждено было занять если и не откровенно пропольскую, то все же достаточно конформистскую позицию. Первым шагом на пути, приведшим новую московскую власть, в конце концов, к капи-
[336]
туляции перед поляками и их сторонниками, стало знаменитое постановление «Семибоярщины» не избирать царем представителей русских родов, следствием чего и стало признание новым государем сына польского короля Сигизмунда III Владислава. Проводимая правительством «седми московских боляр» политика уступок и соглашений с поляками, закономерно привела к сдаче Москвы, в которую в ночь на 21 сентября 1610 г. были введены войска гетмана Жолкевского. В одном из поздних летописцев сохранилась любопытная запись о том, что 8-тысячное польское войско было введено в Москву настоянием 4 из 7 правящих страной «больших боляринов»{10}. Нам, однако, представляется сомнительным указание летописца на то, что такой важный вопрос мог решиться большинством в один голос, и это в то время, когда в политической практике Московского государства принципиальным требованием к решению даже очень незначительных дел было достижение полного единогласия. Поэтому более убедительно выглядят сведения, приведенные в своей «Истории» В. Н. Татищевым, пользовавшимся, как известно, не дошедшими до нас источниками. Он, в частности, отмечал, что командовавший поляками гетман Жолкевский, «хотя боляр принудить, чтоб его в Москву впустили в крепость в его руки отдали, сказал, что Сапега (предводитель польских наемников в войске Лжедмитрия II, с которым Жолкевский вел переговоры. — В. В.) его не слушает и, якобы на него нападение учинить хотят, от которого он, ежели в город не пустят, принужден [будет] далее отступить, а ежели впустят, то Сапега, увидя оное, нехотя от вора отстанет. В котором [умысле] с ним Салтыков согласясь, боляр ко исполнению принуждал. В котором патриарх и многие боляре спорили… Но Салтыков поехал гетмана к городу приводить и без ведома патриарха и боляр ввел его прямо в город»{11}. Сведения, приведенные В. Н. Татищевым, помимо прочего, согласуются с установленным фактом тайного, ночного вступления польских войск в Москву. Как отмечал в своих мемуарах сам гетман Жолкевский, «бояре опасались [мятежа] и желали, чтобы под защитою войска короля, они могли быть безопасны от ярости народа»{12}. Для них предпочтительней было «государичю (польскому королевичу Владиславу. — В. В.) служити, нежели
[337]
от холопей своих побитыми быти и в вечной работе у них мучитися»{13}. С этого момента и в столице, и в стране возникает оппозиция политике московских властей.
В специфических условиях Смутного времени земское освободительное движение приобретало различные организационные формы на землях, занятых крупными соединениями польско-литовских войск и в тех городах и уездах, которые выступили против пропольской политики московского правительства. Безусловно, фактор присутствия на значительной части русской территории отрядов иноземцев оказывал определяющее значение на характер и масштабы борьбы в этих местах с интервенцией и интервентами, заставляя населяющих их русских людей шире использовать методы партизанской войны (тактику засад и налетов), сплачиваясь в отряды так называемых «шишей», военная организация которых напоминала казацкую. О действиях «шишей» против поляков сохранились любопытные сообщения в дневнике Маскевича, служившего в гарнизоне Кремля и принимавшего участие в походах интервентов за провиантом в Рогачево и на Волгу. «Москвитяне («шиши» — В. В.) нас стерегли, писал Маскевич, узнав через лазутчиков, что товарищи разъехались в коло, и что мы стоим без стражи, они нагрянули на нас среди белого дня, частию на конях, частию на лыжах…». Ниже он добавляет: «Едва отошли мы на милю или на две от гетманского лагеря, напали на нас шиши и без труда одержали победу: ибо находившиеся при возах наших москвитяне тотчас передались к своим; а другие загородили путь повозками…»{14}. В примечаниях к этому изданию «Дневника» Самуила Маскевича, написанных Н. Г. Устряловым, о «шишах» сказано следующее — «вольница, не признающая ничьего начальства, кроме своих атаманов»{15}. Мнение это нам представляется ошибочным. «Шишами» становились в основном крестьяне разоренных поляками русских сел и деревень, испытывающие вполне понятную ненависть ко всякому иноземцу. Организация же повстанческих сил, подобная казачьей, была отличительной особенностью всех народных движений XVII в.{16}
Иначе складывалась обстановка в той части страны, где с самого начала власть правительства королевича Владислава но-
[338]
сила чисто номинальный характер. Здесь началось формирование местных сил, призванных освободить от поляков столицу Русского государства Москву. Высшая форма проявления освободительного народного движения в Смутное время — земское ополчение. Осознание значительной частью населения страны необходимости необходимости ведения жестокой, бескомпро-мисной борьбы с польской угрозой вылилось в мобилизацию всех имеющихся наличных средств и сил для отпора агрессии. Вместе с тем, отсутствие единого политического (правительственного) центра осложняло эту задачу. Обстановка требовала скорейшего объединения разрозненных очагов сопротивления натиску внешнего врага. К 1611 г. центр освободительной борьбы перемещается с севера страны в Рязанские земли. Значительное распространение получает практика прямых сношений между городами, не признавшими правительства польского королевича Владислава. Выражением ее стала посылка и пересылка прочетных грамот, авторы которых, изображая бедственное состояние Московского государства, призывали восставшие на поляков города составить земское ополчение для скорейшего «очищения» от врага и Москвы, и всей Русской земли{17}. На основе взаимных договоренностей в этих городах начали формироваться земские рати, в феврале следующего, 1611 года, двинувшиеся к Москве{18}. Об организации власти в них, из-за крайней скудости дошедших до нас сведений, можно судить лишь с известной долей предположения. Во главе сформированных в различных городах и уездах Московского государства местных ополчений стояли земские воеводы, при которых, видимо, существовали своего рода полковые канцелярии, ведавшие сбором денег и различных припасов для обеспечения ратных людей. Так известно, что 29 февраля 1611 г. войсковой подьячий одного из местных ополчений (Суздальского — ?) Василий Луговинин получил в «земскую казну» деньги с шуйского кабацкого целовальника{19}. С другой стороны, вполне вероятным представляется наличие во многих, если не во всех земских ратях органов, аналогичных «Совету всей земли», существовавшему в Рязанском ополчении задолго до его прихода к Москве (по крайней
[339]
мере с 4 марта 1611 г.){20}, о чем есть точное упоминание в одной из грамот П. П. Ляпунова.
В начале марта 1611 г. основные силы ополчений собрались в трех сборных пунктах — Рязани, Серпухове и Коломне. Наиболее организованным было Рязанское ополчение, — настоящее войско, с многочисленной артиллерией («нарядом») и гуляй-городом. Возглавлял его признанный вождь и воевода Прокопий Петрович Ляпунов. Он заключил союз с «боярами» из распавшегося лагеря Лжедмитрия II — Д. Т. Трубецким и И. М. Заруцким, послал посольство стряпчего И. И. Биркина в Нижний Новгород поднимать его жителей на борьбу с поляками, пытался нейтрализовать или привлечь на свою сторону гетмана Я. Сапегу, предводителя польских наемников в войске Лжедмитрия II{21}. Кроме Рязанского ополчения (в которое влились и отряды с Северской Украины), под Москву шли отряды из Владимира, Нижнего Новгорода, Мурома, Ярославля, Переяславля-Залесского, Углича, Суздаля, Вологды, Галича, Костромы и Романова (Романова-Борисоглебска). К Владимирскому и Суздальскому ополчению присоединились отряды волжских казаков и черкасов (днепровских казаков), возвращавшихся из-под Пскова. Союзник П. П. Ляпунова, князь Д. Т. Трубецкой, привел к столице остатки «тушинского» войска из Калуги, атаман И. М. Заруцкий — из Тулы{22}.
Собирая все возможные силы для освобождения занятой врагом русской столицы, Ляпунов стремился подготовить анти-польское восстание в самой Москве, успех которого, поддержаный земскими полками, несомненно, привел бы к ее очищению от врага. В дневниковых записях поляка М. Стадницкого сохранилось поминание о том, что, узнав о «мятеже» Ляпунова и его единомышленников в других русских городах, москвичи «стали искать поводов к ссоре с польским гарнизоном». О том, что такое «искание поводов» не было формой стихийного протеста московского люда, недовольного хозяйничаньем врага в своем родном городе свидетельствует другое наблюдение того же мемуариста, прямо записавшего, что: «В столицу сходились из деревень и местечек люди, под предлогом искания защиты, тайно принося с собой оружие; приходили и солдаты Ляпунова, тайно
[340]
переодевшись в городское платье; их никто не узнавал, так как они смешивались с городской чернью»23. Ясно, что подобная подготовка вооруженного выступления в занятом неприятельским гарнизоном городе требовала серьезной организаторской работы.
К Москве местные земские ополчения пришли в конце марта — начале апреля 1611 г. Первые же отряды прибыли в столицу еще 19 марта, приняв активное участие в начавшемся в городе восстании против интервентов, подавленном ими с невероятной жестокостью. 24-25 марта к Симонову монастырю с казаками и Суздальским ополчением подошел атаман, бывший «тушинский стольник» А. З. Просовецкий. Сюда же, вслед за суздальцами, прибыли отряды И. Ф. Еропкина и серпуховского воеводы Ф. К. Плещеева, а вслед за ними из Рязани «с большим и многочисленным войском» пришел сам Прокопий Петрович Ляпунов (27 марта 1611 г.). Один за другим подходили к сожженой поляками русской столице отряды из замосковных верхневолжских городов. Сбор ратных сил под выжженой поляками Москвой закончился лишь 1 апреля 1611 г.{24}
После занятия 7 апреля 1611 г. Белого города в ополчении был создан общий «Совет всей земли» — высший орган власти на всей освобожденной от интервентов территории, единый руководящий центр всего освободительного движения в стране и избраны «начальники» земской рати — П. П. Ляпунов, князь Д. Т. Трубецкой и И. М. Заруцкий. Прообраз «Совета», по некоторым документально подтвержденным сведениям, существовал в Рязанском ополчении еще до прихода его к Москве в начале марта 1611 г.{25}
Спустя 3 месяца, в конце июня 1611 г. произошла коренная реорганизация сложившейся в «таборах» (подмосковном лагере Первого ополчения) политической власти. Выступившие против участившихся случаев произвола ополченских властей ратные люди и казаки подали Ляпунову, Заруцкому и Трубецкому челобитную, потребовав от своих «начальников» детальной регламентации и упорядочения деятельности земского правительства, ополченского «Совета всей земли» и сложившейся в «таборах» приказной администрации{26}. Выработанный на основе этих тре-
[341]
бований и одобренный всем ополчением 30 июня 1611 г. Приговор подтвердил и оформил сословно-представительную организацию власти и порядок управления страной. В Приговоре косвенно перечисляется состав общеземского представительного органа, т. е. круг лиц, принявших участие в разработке этого документа. В нем упоминаются: царевичи (татарские — В. В.) и бояре, окольничие и чашники, стольники и дворяне, стряпчие и жильцы, приказные люди и дети боярские, князья и мурзы, атаманы и казаки, а также служилые и дворовые люди{27}. Особо стоят подписи представителей 25 городов, участвовавшие в деятельности подмосковного «Совета всей земли», в том числе таких важнейших, как Ярославль, Смоленск, Нижний Новгород, Ростов, Архангельск, Вологда и др. Отметив этот факт, Л. В. Черепнин высказал предположение о том, что данное представительство было выделено из состава участников Первого ополчения{28}. Подобное объяснение нам представляется ошибочным — в число упоминаемых 25 городов, чьи выборные участвовали в деятельности подмосковного «Совета всей земли», не вошли представители Рязани, Углича и Суздаля — городов, пославших свои ополчения к Москве уже в марте-апреле 1611 г. И, если в отношении Суздальской рати еще возможны какие-либо сомнения, — посланное из этого города ополчение состояло, видимо, в большинстве своем из большого казачьего отряда братьев Просовецких, то в отношении Рязани, выславшей к Москве большое войско, во главе с одним из главных ополченских воевод — П. П. Ляпуновым, сомневаться не приходится — в случае формирования общеземского представительного органа по принципу, предположенному Л. В. Черепниным, представители Рязани не могли не войти в его состав в весьма представительном числе. Это объяснение, на наш взгляд, указывает на действительное наличие в «Совете всей земли» Первого ополчения выборных «делегатов», всех упоминаемых в земском Приговоре городов.
Текст Приговора 30 июня 1611 г. состоит из преамбулы и 24 статей, важнейшими из которых можно считать статьи, определяющие государственное устройство России, а также статьи, регулировавшие поземельные отношения — определявшие пра-
[342]
вовой статус служилых людей, владевших вотчинами и поместьями. Социальная неоднородность движения, существенные расхождения в целях и задачах освободительной борьбы, несомненно, разъединявшие ополчение, диктовали необходимость выработки компромиссного решения этого вопроса, решения, хоть в малой степени, но способного удовлетворить притязания всех собравшихся в земском лагере под Москвой ополченцев: и бывших «тушинцев», и непоколебимых сторонников Василия Шуйского, и тех, кто, подобно И. М. Заруцкому, еще совсем недавно служил польскому королю Сигизмунду III. Таким компромиссным решением стало правовое закрепление принципа руководствоваться при решении вопросах о земельных пожалованиях нормами, сложившимися «при прежних прирожденных государех». Тем самым, законными признавались любые земельные пожалования (по мнению ряда историков права, даже и польского правительства), если они не нарушали сложившуюся норму верстания служилых людей{29}.
Во главе ополчения с 30 июня 1611 г. встало реорганизованное на основе Приговора временное земское военное правительство — своеобразный триумвират П. П. Ляпунова, И. М. Заруцкого и Д. Т. Трубецкого, избранных «начальниками» еще в апреле 1611 г. Однако статьями Приговора права и привилегии триумвиров были существенно ограничены. «Бояре и воеводы», обязанные «будучи в правительстве, земскими и всякими ратными делами промышляти», в своих действиях контролировались избравшим их «Советом всей земли». При общем стремлении ратников Первого ополчения восстановить разрушенную врагом русскую государственность в таком именно виде, «как было при прежних российских прирожденных государех», условия и обстоятельства Смутного времени вынуждали составителей земского Приговора в ряде случаев существенно изменять сложившиеся в Московском государстве традиции взаимоотношения власти и соборного большинства. Так, «избранных всею землею для всяких земских и ратных дел в правительство» вождей ополчения, в случае обнаружения их несоответствия своему высокому положению «Совету всей земли», было «вольно … переменити и в то
[343]
место выбрати иных … хто будет болию к земскому делу пригодится»{30}.
Детально оговаривалось в Приговоре устройство центрального административного аппарата. В ополчении были организованы Разрядный, Поместный, Земский и ряд других приказов (Большой Приход, Дворец, четверти, Разбойный приказ), деятельность которых также контролировалась «Советом всей земли».
Новый этап в истории освободительной борьбы русского народа с польско-литовской интервенцией в начале XVII в. был связан с начавшейся в октябре-ноябре 1611 г. организацией в Нижнем Новгороде нового (Второго) ополчения, с деятельностью его знаменитых выборных военных вождей — воеводы князя Дмитрия Михайловича Пожарского и земского старосты Кузьмы Минина, бывшего начальником «в то время судных дел во братии своей рекше посадских людей в Нижнем Новеграде»{31}.
Местом окончательного сосредоточения сил этого ополчения стал Ярославль; заняв этот крупный верхневолжский город, возникший на пересечении крупнейших торговых путей, нижегородцы получили доступ к крайне необходимым им экономическим ресурсам земель, мало или совсем не затронутых военными действиями{32}. Сразу же после вступления в Ярославль руководители Второго ополчения приступили к реорганизации Нижегородского войскового (ополченского) «Совета всей земли» и учреждению органов центрального государственного управления — приказов. Вскоре после прихода земской рати в Ярославль от имени князя Пожарского по городам, поддержавшим почин Нижнего Новгорода, были разосланы грамоты, призывавшие органы местного самоуправления прислать в этот поволжский город, ставший временным правительственным центром новой власти «изо всяких людей человека по два, й с ними совет свой отписать, за своими руками»{33}.
Благодаря дошедшей до нас апрельской грамоте ополченских властей, мы знаем персональный состав его руководства, подписи которого удостоверяют подлинность этой грамоты. Приводим их по порядку, указанному в документе, хотя он да-
[344]
леко не соответствует реальному положению дел — князь Д. М. Пожарский, признанный руководитель земского войска{34}, подписал грамоту лишь десятым, демонстрируя верность нового ярославского правительства «московской старине». Кто же, кроме князя Пожарского, скрепил своей подписью грамоту, посланную 7 апреля 1612 г. в Соль Вычегодскую? Следующие начальствующие в ополчении лица: боярин В. П. Морозов, боярин В. Т. Долгоруков, окольничий С. В. Головин, князь И. Н. Одоевский, князь П. Пронский, князь Ф. Волконский, М. Плещеев, князь А. Львов, М. Вельяминов, князь П. Барятинский, И. Н. Огарев, П. Нащекин, И. Морозов, К. Минин{35}, И. Шереметев, князь А. Долгорукий, В. Бутурлин, В. Шереметев, князь В. Туренин, князь Б. В. Долгорукий{36}, И. Чепчугов, М. Радилов, И. Погожий, А. Савин, Д. Погожий, Б. Салтыков, В. Татищев, Ф. Погожий, И. Щелкалов, А. Собакин, В. Михалков, дьяки С. Самсонов, И. Болотников, А. Вареев, М. Данилов, посадские люди П. Леонтьев, М. Исаков, А. Иванов, И. Ступин, И.Истомин, С. Лыткин, Г. Никитников, С. Бобров, Н. Андреев и трое, не указавших свои фамилии — некто Богданец, Нестеренко и Иванко, видимо представителей, так называемых, «уездных» людей — черносошных крестьян.
Есть все основания полагать, что перед нами достаточно полный список ярославского «Совета всей земли» по состоянию на начало апреля 1612 г., т. е. до прибытия в ополчение выборных «изо всяких людей», о чем в города и уезды были посланы первые же грамоты руководителей Нижегородской земской рати. Замеченной многими исследователями особенностью ярославского «Совета всей земли» служит отсутствие среди начальствующих в ополчении лиц духовенства. Единственным исключением из правила было недолгое участие в работе организованного в Ярославле временного земского правительства ростовского митрополита Кирилла{37}. Объяснение этому следует искать, как в складывающихся традициях политического руководства освободительным движением (вспомним другой весьма примечательный факт — текст Приговора «Совета всей земли» Первого ополчения от 30 июня 1611 г. не был скреплен подписями членов Освященного собора — иерархами русской право-
[345]
славной церкви), так и в том, что при всей своей универсальности «Советы всей земли» были в первую очередь все же советами военных ополчений, руководители которых были далеки от осознания необходимости постоянного пастырского попечения своей ратной службы. Такое положение дел сохранялось вплоть до начала работы Земского избирательного собора 1613 г., когда восстановлено было традиционное разделение его на три части — Боярскую думу, Освященный собор и выборных представителей «земли».
В Ярославле при «Совете всей земли» также создаются приказы. Важнейшими из них были: Разрядный (дьяки А. Вареев и М. Данилов), Поместный (Г. Мартемьянов и Ф. Лихачев), Дворец (С. Головин), Дворцовый (Большой Дворец — Н. Емельянов и П. Насонов), Монастырский (судья Т. Витовтов и дьяк Н. Дмитриев), Галицкая и Новгородская четь (В. Юдин, затем А. Иванов). Учреждением приказного типа был и созданный при ярославских ополченских властях Денежный двор. П. Г. Любомиров высказал в свое время предположение о существовании в Ярославле Посольского приказа, дьяком которого он называет С. Романчукова, возглавившего летом 1612 г. переговоры с Я. Шоу (Шавом), предводителем отряда воинов-наемников, просившихся в русскую службу, но конкретного упоминания о существовании такого приказа в Ярославле нет. Тот факт, что позднее (с конца 1612 г.) С. Романчуков числился в общегосударственном Посольском приказе{38} может свидетельствовать лишь об имеющемся у этого дьяка опыте работы в учреждении подобного типа, возможно и функционировавшего при Ярославском «Совете всей земли», но скорее всего все же в составе другого земского приказа.
Тогда же ополченскими властями предпринята была попытка наладить работу органов местного управления. Во время «Ярославского стояния» земского войска назначены были воеводы в Устюжну, Белоозеро, Владимир, Касимов, Клин, Тверь, Кострому, Ростов, Суздаль, Переяславль, Тобольск и другие города Московского государства. С целью восстановления финансовой системы в это же время были проведены новые дозоры и составлены новые платежные книги{39}.
[346]
В самом Ярославле, действуя через Земскую избу, власти ополчения обложили население города чрезвычайным налогом, подобным собранному в Нижнем Новгороде и ряде других поволжских городов, собирали продовольствие, фураж и разного рода припасы, потребные для насущных нужд земской рати. В примкнувших к движению уездах формировались и обучались новые отряды и местные ополчения{40}, в конце июля 1612 г. двинувшиеся к Москве.
Все перечисленные усилия, добровольная и принудительная мобилизация всех сил страны на военный разгром интервентов позволили земским воеводам добиться решающего перелома в ходе освободительной борьбы. 26 октября 1612 г. русским войскам сдался польский гарнизон Кремля, а на следующий день 27 октября отряды ополчения вступили в Москву.
Катаклизмы Смутного времени видоизменили Русское государство. Основной заботой русского правительства первых лет царствования Михаила Федоровича Романова, было воссоздание пришедшего в полный упадок государственного хозяйства, потребовавшее значительных материальных издержек и, как следствие этого, мобилизации всех финансовых ресурсов страны, а также всемерное укрепление расшатанного в Смутное время государственного аппарата. Решить эти важнейшие задачи власти пытались испытанным уже в годы Великого Лихолетья способом — повсеместным введением органов воеводского (военного) управления.
Именно формирование воеводской системы управления на местах, с нашей точки зрения — части общей милитарной системы Московского государства стало одним из главных показателей возросшего уровня военной организации русского общества. Новая модель местного управления появляется в России еще во второй половине XVI в., наряду с введением в уездах и волостях Московского государства губных и земских учреждений. Однако первоначально воеводы посылались лишь в пограничные уезды, где необходимо было усилить военно-административную власть, напрямую подчиненную правительству. Во внутренние же уезды воевод начали назначать именно в Смутное время в связи с резким обострением социальной борьбы в стране и на-
[347]
чалом польско-литовской, а затем и шведской интервенции{41}. В эти годы рассылка по городам воевод стала практиковаться все шире. В царствование Михаила Федоровича Романова была составлена особая «Роспись воеводам в тех городах, где прежде были судьи и губные старосты», в которой подробно перечислялись города и уезды, перешедшие под контроль правительственных эмиссаров — городовых воевод{42}. Будучи специальными представителями московского правительства на местах, они отныне сосредоточили в своих руках административные, судебные, полицейские функции и отчасти подчинили себе деятельность губных старост, ведавших делами, связанными с разбоями, убийствами, грабежами и воровством. Именно последнее обстоятельство и позволяет нам сделать вывод о формировании в России XVII разветвленной милитарной системы, основанной как на внедрении в местное управление воеводского (военного) начала, так и на вооружении значительной части русского городского и сельского населения.
Примечания:
{1} Кардини Ф. История средневекового рыцарства. М., 1987. С. 306.
{2} ПСРЛ. М, 1962. Т. 1. С 170-171.
{3} См. об этом: Скопин В. И. Милитаризм. Исторические очерки. 2-е изд. М., 1957. С. 17. Существенным для целей настоящего исследования представляется то, что именно этот автор, утверждая — «понятие «милитаризм» появилось только в середине прошлого столетия, и впервые было применено к агрессивной военной диктатуре Наполеона III», вместе с тем попытался расширить хронологические рамки возникновения этого понятия, как «явления». В. И. Скопин полагает, что «в своем неразвитом виде милитаризм обнаруживался и в предшествующих общественно-экономических формациях — феодальной и рабовладельческой, т. е. на всем протяжении классного эксплуататорского общества». Несмотря на откровенно слабое фактографическое подтверждение этого тезиса, присутствующее в указанной работе, автор, тем не менее, затронул важную проблему, до сих пор невостребованную наукой — выявление особенностей формирования военного потенциала и, как следствие, возрастание военных возможностей милитаристских государств второй половины XIX — первой
[348]
половины XX в., несомненно имевшее место и в предшествующие эпохи. Неприемлема с нашей точки зрения обозначенная B. И. Скопиным классификация существовавших истории человеческого общества милитарных явлений, в которой «милитаризму как понятию», предшествует «милитаризм в своем неразвитом виде», причем изучение этого неразвитого милитаризма ведется автором исходя из реалий, сложившихся в XIX-XX вв.
{4} Чернов А. В. Вооруженные силы Русского государства в XV-XVII вв. М., 1954. С. 29. Другая точка зрения о времени появления в южнорусских степях казачества высказана А. Л. Станиславским, полагавшим, что возникает оно лишь в XVI в. — См.: Станиславский А. Л. Гражданская война в России. XVII век. М., 1990. С. 7-8.
{5} Чернов А. В. Указ. соч. С. 30-31.
{6} Богоявленский С. К. Вооружение русских войск в XVI-XVII вв. // Исторические записки. М., 1938. Т. 4. С. 267-268.
{7} Абрамович Г. В. Князья Шуйские и российский трон. Л., 1991. C. 155.
{8} Там же. С. 155.
{9} Одновременно с М. В. Скопиным-Шуйским в Рязань были посланы князь Д. И. Долгорукий и Ф. И. Леонтьев, несколько позже в Ярославль был направлен князь А. В. Голицын, в Нижний Новгород и Муром Ю. Д. Хворостинин, в Смоленск князь Я. П. Барятинский и С. Г. Одадуров (Ададуров), в Касимов князь И. М. Барятинский. — См.: Белокуров С. А. Разрядные записи за Смутное время. М., 1907. С. 15.
{10} ОР РГБ. Ф. 37. № 423. Л. 267.
{11} Татищев В. Н. История Российская. Т. VI. С. 343.
{12} Жолкевский С. Записки гетмана Жолкевского о Московской войне. С. 89.
{13} «Сказание» Авраамия Палицына. С. 208.
{14} Сказания современников о Дмитрии Самозванце. Ч. 2. СПб., 1859. С. 86, 88.
{15} Там же. С. 320.
{16} См.: Станиславский А. Л. Указ. соч. С. 242-243.
{17} Берх В. Н. Царствование царя Михаила Феодоровича и взгляд на междуцарствие. Спб., 1832. Ч. 1. С. 66.
{18} Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты в Московском государстве. С. 318.
{19} ОР РГБ. Ф. 67. Собрание Я. П. Гарелина. К. 4. Ед. хр. 43. Л. 1.
{20} Акты Юшкова. № 298. С. 319.
{21} Жолкевский С. Указ. соч. С. 16; ААЭ. СПб., 1896. Т. 2. № 176. С. 298; СГГД. М., 1819. Т. 2. № 238. С. 510. В это же самое время,
[349]
стремясь создать более широкую опору создающемуся ополчению, Ляпунов в своих грамотах обещает личную свободу, вступающим в его отряды крестьянам и холопам, уравнивая их в правах казаками. — См.: СГГД. Т. 2. № 251. С. 537.
{22} ОР РГБ. Ф. 248. Рогожское собрание. № 84. Л. 842; ОР РГБ. Ф. 37. Собрание Т. Ф. и С. Т.Большаковых. № 423. Л. 272об.; ОР РГБ. Ф. 228. Собрание Д. В. Пискарева. № 179. Л. 414-414об. Роспись воеводам местных ополчений см.: Берх В. Н. Царсвование царя Михаила Феодоровича и взгляд на междуцарствие. Спб., 1832. Ч. 1. С. 66-67.
{23} Русский архив. 1906. Кн. 2. № 6. С. 205.
{24} См.: Дмитриевский А. Архиепископ Елассонский Арсений и мемуары его из русской истории … С. 151; Шепелев И. С. Борьба Первого земского ополчения за освобождение Москвы от иноземных захватчиков в 1611 г. // Известия Воронежского гос. педагогического института. 1958. Т. 26. С. 99; Изборник славянских и русских сочинений и статей, внесенных в хронографы русской редакции. С. 345.
{25} Первое дошедшее до нас упоминание о «Совете всей земли» Рязанского ополчения, содержится во ввозной грамоте П. П. Ляпунова от 4 марта 1611 г., давшего «по совету всей земли веневское поместье А. и С. Крюковым и С. Зыбину». — См.: Акты Юшкова. № 298. С. 319.
{26} ПСРЛ. М.; Л, 1965. Т. 14. С. 112; ОР РГБ. Ф. 37. Собрание Т.Ф. и С.Т. Большаковых. № 423. Л. 279 об.
{27} Российское законодательство Х-ХХ вв. Т. 3. С. 43.
{28} Черепнин Л. В. Указ. соч. С. 174.
{29} Там же. С. 44.
{30} Там же. С. 49.
{31} ОР РГБ. Ф. 299. Собрание Н.С.Тихонравова. № 557. Л. 237.
{32} Первоначально руководители формировавшегося в Среднем Поволжье (Нижнем Новгороде) ополчения предполагали идти к Москве через Суздаль, где по некоторым данным предполагалось созвать Земский собор для избрания нового царя, однако произошедшие в «таборах» в марте 1612 г. изменения вынудили Пожарского и Минина идти в Ярославль, отрезая отрядам суздальского воеводы Просовецкого дорогу в северорусские города и уезды. — См.: Грамота из Нижнего Новгорода на Вычегду. 7120 г. // Любомиров П. Г. Очерк истории Нижегородского ополчения 1611-1613 гг. М., 1939. Приложения. С. 236.
{33} ААЭ. Спб., 1836. Т. 2. № 203. С. 255-256.
{34} Интересен на наш взгляд официальный титул Д. М. Пожарского, сохранившийся в одном малоизвестном документе того времени: «По избранию всех чинов людей Российского государства в нынешнее настоящее время, того великого государства многочисленного войска, у
[350]
ратных и у земских дел стольник и воевода Дмитрей Пожарской». — ДАИ. Т. 1, № 164. С. 287.
{35} В тексте грамоты сделана помета: «В выборного человека всею землею, в Козмино место Минино князь Дмитрей Пожарской руку приложил. — ААЭ. Т. 2. № 203. С. 257.
{36} В тексте грамоты назван без фамилии: «князь Богдан князь (видимо «княж») Федоров руку приложил» — См.: ААЭ. № 203. С. 257. — Об уточнении фамилии Б. Ф. Долгорукова см.: Любомиров П. Г. Указ. соч. С. 130-131.
{37} Любомиров П. Г. Указ. соч. С. 127-128.
{38} См.: Любомиров П. Г. Указ. соч. С. 113-114; Акты времени междуцарствия. С. 51-61.
{39} Любомиров П. Г. Указ. соч. С. 106-145. Сделанные историком выводы и обобщения нуждаются все таки в одном существенном уточнении. П. Г. Любомиров считал проведенные руководством Нижегородского ополчения дозоры событием для того времени исключительным. Однако сохранился источник, свидетельствующий о том, что приблизительно в это же время новые дозоры (правда далеко не везде) были проведены на территории «Новгородского государства», всецело, подчинившего шведской короне после оккупации северо-западной части России войсками Я. Делагарди. — См.: ДАИ. Т. 1. № 161. С. 281.
{40} Повесть о победах Московского государства. Л., 1982. С. 70.
{41} См.: Титкова С. С. Сословно-представительная монархия в России. М., 1987. С. 72-73.
{42} Долинин Н. П. Подмосковные полки (казацкие «таборы») в национально-освободительном движении 1611-1612 гг. (Приложения). Харьков, 1958. С. 123.
[351]