Беспокойство и покой

Махов А. Е. HOSTIS ANTIQUUS: категории и образы средневековой христианской демонологии: опыт словаря. — М., 2006. С. 60—63.

Беспокойство — одна из главнейших характеристик дьявола и демонов, которая указывает на их полную чуждость важнейшему принципу устройства мира — покою.

С божественным миропорядком, как он представляется христианскому воображению, связана идея покоя-мира (pax). В главе «О всеобщем мире» из трактата «О граде Божием» Августин дает определения миру-покою (pax), царящему во всех чинах Божественного творения. Так, «мир тела есть упорядоченное устройство его частей»; «мир между смертным человеком и бессмертным Богом есть послушание, упорядоченное в вере (ordinata in fide) в соответствии с вечным законом»; «мир государства есть упорядоченное согласие в правлении и подчинении между гражданами»; «мир небесного государства есть упорядоченнейшее и согласованнейшее сообщество тех, кто наслаждается Богом и друг другом в Боге» (Pax coelestis civitatis, ordinatissima et concordissima societas fruendi

[60]

Deo et invicem in Deo). Таким образом, обобщает Августин, «мир между всеми вещами есть спокойствие порядка» (Pax omnium rerum, tranquillitas ordinis) (Августин. О граде Божием. Кн. 19, гл. 13. Col. 640-641).

Покой (pax, quies) — основа всех вещей; но он же рассматривается и как привилегированное душевное состояние — как высокая добродетель: «Прежде всех иных добродетелей (virtus) следует блюсти покой, ибо Бог постоянно пребывает в покое (Deus semper in pace est). Не дадим же места врагу», — пишет Петр Хризолог, подчеркивая тем самым, что выходя из состояния покоя мы в нашей душе «даем место» дьяволу (Проповедь LIII: О мире, Col. 348).

Григорий Великий, рассуждая о пользе молчания и покоя, сравнивает грех с «криком» (clamor), нарушающим покой (quies) естественного состояния души до грехопадения: «Само же наущение плоти есть как бы некий крик, направленный против покоя души (quidam clamor est contra quietem mentis)» (Моралии. Lib. IV, cap. XXVIII. PL 75. Col. 665).

Способность человека к покою означает его причастность к миропорядку: человек — свой в мире, потому что способен, как и мир, пребывать в покое. Обоснование этому представлению экзегеты находят в рассказе книги Бытия об отдыхе Бога, которому должен уподобиться и «отдых» человека. В человеке отдыхает Бог — поэтому покой священен, как отражение Божественного покоя.

«…Когда сотворил рыб больших, когда сотворил роды диких зверей, не отдохнул; отдохнул же после того, как создал человека по своему образу. И услышь, как он сказал, в ком он отдохнет: «На ком отдохну, если не на смиренном и спокойном, и трепещущем моего слова?» (Ис. 66:2). Будь же смиренен и спокоен (quietus), и в твоем душевном состоянии отдохнет Бог (in tuo Deus requiescat affectu). Кто не отдохнул в зверях, тем более не отдохнет в звериной душе. Есть же звериные души, есть дикие звери в человеческом обличии (sunt ferae forma hominum indutae), о которых сказал Господь: «Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные» (Мф. 7:15). Ибо в них не отдыхал Бог: отдыхал же в душах людских (in moribus humanis), которые Бог создал по своему образу и подобию, когда создал мужчину, который не должен покрывать свою голову, ибо есть образ и слава Бога» (Амвросий Медиоланский. Гексамерон. Lib. VI. Col. 261-262).

Не удивительно, что покой становится одной из главных заповедей монашеской жизни. В «Речения старцев» (в главе «О покое») авва Антоний говорит в этой связи следующее: «Как рыбы умирают, если пробудут долго на суше, так и монахи отвращаются от покоя, если пробудут долго вне кельи или в общении с мирянами». «Отвращение» от покоя для монаха равносильно смерти. В той же главе некий голос свыше говорит авве Арсению: «Арсений, беги, молчи, покойся (fuge, tace, quiesce) — вот три корня безгрешной жизни» (Речения старцев: Vitae patrum, lib. V. Col. 858). Другая монашеская мудрость гласит: «Неуязвим для стрел врага монах, который любит покой» (Речения старцев, греческий вариант. Col. 306).

[61]

Если вся жизнь монаха должна представлять собой сплошной покой, то демон, по контрасту, покоя не знает вообще; демоны пребывают в состоянии непрестанного беспокойства. Кассиан рисует впечатляющую картину их вечной активности: «Такова плотность скопления духов в разлитом между небом и землей воздухе, в котором они летают, беспокойные и непраздные (non quieti non otiosi), что Божественное провидение правильно сделало, что скрыло и удалило их от взоров человеческих; иначе … люди поражались бы невыносимым ужасом и доходили бы до изнеможения, будучи не в состоянии видеть их телесными очами». Активность демонов не знает остановок, их злодеяния (scelus) следуют друг за другом непрерывно, не разделенные ни малейшим промежутком времени (nullo scilicet interveniente temporis puncto), и это неудивительно: ведь демонам неведома усталость (Кассиан, Собеседования. Coll. VIII, 12, Col. 741).

Однако активность демона — не дар, но, напротив, некая обделенность — демон обделен покоем. «Мятежник и отступник, который бежал от невозмутимого покоя (imperturbabilem requiem), затем сам стал служить возмущению (perturbationi)», — пишет Фульгенций, епископ Руспенский (К Мониму, Lib. I. Cap. XVII. Col. 165). Речь идет именно о неспособности к покою — демоны «не могут покоиться», по точному выражению Григория Великого: «нечистые духи … тем более не могут покоиться, воздерживаясь от искушения (quiescere a tentatione nesciunt), что они не отягчены никакой плотью» (Григорий Великий. Моралии. Lib. 20, cap. XXVIII. PL 76. Col. 172).

Здесь, возможно, открывается одно из принципиальных отличий раннехристианской системы ценностей от современной нам: для нас покой — некое недостаточное состояние, отсутствие активности; для Кассиана и его единомышленников недостаточное состояние — активность, понимаемая как отсутствие покоя, «беспокойство». Не случайно деятельность демонов описывается негативными, привативными конструкциями, определяясь как «бес-покойство», «обделенность покоем». В качестве примера можно привести фрагмент экзорсизма, произносимого Василием Великим в его житии (приписываемом Амфилохию Иконийскому): «Неразумнейший осквернитель душ, отец тьмы и гибели, разве не довольно тебе твоей собственной гибели, которую ты заполучил для себя самого и для тех, кто в твоем рабстве, что ты доселе не успокоился, искушая творение Божье?..» (Житие Св. Василия Великого. Col. 305).

Будучи постоянно деятельны, демоны при этом пытаются и людей отвлечь от благодетельного покоя. Дьявол «никогда не бывает в покое (nunquam omnino quietus est), и народы (gentes) он не хочет оставить в покое (in tranquillo agere)» (Иреней. Против ересей. Vol. 153. С. 300).

В «Житии св. Пахомия» некое воплощение дьявола (названная granda phantasia — в женской одежде и «красотой превосходящая любого человека»), вступая в диалог со святым отцом, признается в следующем: «Хотя мы и стали слабее (вследствие действий многочисленных святых — А. М.), но не позволяем себе никакого досуга… Мы, враги вашего рода, никогда не отдыхаем, сея дурные помышления в душах тех, кто подвигается с нами сражаться» (Житие св. Пахомия: Vitae patrum. Col. 267-269).

[62]

Чтобы противостоять этой непрестанной активности дьявола, монах должен постоянно быть начеку, «бодрствовать». «Бди!», semper vigilandum est, — этот завет повторяется в текстах раннехристианского монашества бессчетное множество раз. «Будем бодрствовать в боевом строе Христа», — воинственно призывает братию Петр Хризолог (Проповедь XII: О посте и искушениях Христа. Col. 219). Мотив бодрствования, сопровождая мотив покоя, вносит тем самым в него любопытный корректив: покой вовсе не предполагает сна, полной пассивности: напротив, он включает в себя состояние внутренней сосредоточенности, собранности, обращенности к Богу. Это молитвенный, бодрый, пронизанный внутренними энергиями покой.

Но если монашеский покой также по-своему «активен», то как отличить его от той непрестанной активности, которую представляют демоны?

Монашеская «активность» (мы берем это слово в кавычки в знак его чуждости той культуре, о которой здесь идет речь) описывается как внутреннее бодрствование (vigilia), как спокойная сосредоточенность, и не противоречит покою мира и Бога; «активность» же демона описывается как «беспокойство» (inquietudo), которое стремится нарушить покой мира и Бога.

Итак, монах «покоен», но не бездеятелен; покой для монаха — не «досуг», но род деятельности, работы. В этой связи становятся понятными такие странные с нашей точки зрения конструкции, как следующее начало некоей истории из «Речений старцев»: «Брат сидел в своей келье, покоясь» (Frater sedebat in cella sua quiescens) (Речения старцев: de Vitis patrum liber V. Col. 929). «Сидеть» еще не означает «покоиться», ведь покой — это дело монаха, которым можно заниматься и сидя, и стоя, и в любом ином положении. В конструкции «сидеть, покоясь» никакого плеоназма, с точки зрения раннехристианского сознания, нет. Понятие покоя, таким образом, не противопоставлено антиномично активности и не совпадает с пассивностью: единственный его вполне адекватный антоним — беспокойство. Покой созвучен Божественному мироустройству, беспокойство — нарушает его.

Есть, однако, одно качество, в котором антиномичные понятия покоя и беспокойства если не совпадают полностью, то по крайней мере стремятся к этому. Беспокойство демонов непрерывно, и созерцательный покой монахов тоже стремится в идеале к полной непрерывности. Авва Диокл, герой «Лаузийской истории» Палладия, говорит своим братьям следующее: «Душа, которая отступит от созерцания Бога, становится либо демоном, либо животным». На вполне естественный вопрос братии: «Каким образом возможно, чтобы человеческая душа была с Богом непрерывно?» авва отвечает: «Когда в каждом своем помышлении душа благочестива и божественна, то она с Богом» (Палладий. Лавсаик. Cap. XCVIII. Col. IWO).

К такому идеалу монах мог только стремиться, и способность демонов к абсолютно непрерывной активности могла служить лишь завидным примером для монашеского покоя как своего рода деятельности, — как, впрочем, завидной порой казалась и способность демонов обходиться без еды, питья и сна (см. Грехи дьявола).

[63]