Дубровская Е. Ю. Российские военнослужащие в Финляндии в годы Первой мировой войны (По материалам солдатских писем)

Первая мировая война: история и психология: Материалы Российской научной конференции / Под ред. В. И. Старцева и др. — СПб., 1999. С. 62-64, 69.

Картина повседневной жизни российских военнослужащих — рядовых и офицеров войск, размещавшихся в годы Первой мировой войны на территории Великого княжества Финляндского, еще не становилась самостоятельным предметом исследования. В работах финляндских историков П. Лунтинена, О. Маннинена, Л. Вестерлунда, американца Н. Саула, англичанина Э. Модели вопросы армейской и флотской повседневности находили то или иное освещение. Утвердившийся на долгие годы в отечественной исторической науке взгляд на русские войска в Финляндии лишь как на «боевой резерв революционного Петрограда» не мог способствовать выявлению особенностей психологии «человека с ружьем» во всем их многообразии, социально-нравственных норм военнослужащих, воссозданию деталей их быта и других аспектов повседневности.

Психология военных, формировавшаяся и наиболее ярко проявившаяся в 1914-1918 гг., накладывала характерный отпечаток на жизнь общества в целом, сказывалась и много позже окончания военных действий. Источники по истории русских войск в Финляндии на заключительном этапе финляндской автономии свидетельствуют о том, что обстановка в тыловых гарнизонах Великого княжества и на военно-морских базах Балтийского флота не составляла исключения в этом отношении. С началом мировой войны вслед за изменениями военного времени в армейской и флотской среде произошли перемены и в культурной, и в религиозной жизни, о чем позволяют судить материалы военной цензуры, хранящиеся в национальном архиве Финляндии.

На основании публикаций в местной и иностранной периодической печати, а также содержания перлюстрированных писем, поступавших из-за пределов Финляндии, военные чиновники собирали сведения о настроениях не только в частях армии и флота, но и среди гражданского населения финляндского княжества, а также жителей соседней Швеции. В отличие от полной цензуры, которая вводилась на театре военных действий, на территории княжества действовала частичная цензура. На основе корреспонденции, просмотренной сотрудниками военно-цензурных пунктов в Гельсингфорсе, Выборге, Ваза, Раумо, Пори и других гарнизонных городах Финляндии, составлялись еженедельные и двухнедельные (впоследствии ежемесячные) отчеты.

Примечательны требования, которые выдвигали старшие цензоры к своим подчиненным. В 1916 г. начальник Выборгского военно-цензурного пункта так формулировал эти требования: «Поручая цензорам печати составлять записки, я особенно настаивал на том, чтобы авторы писали свободно и по

[62]

своему личному убеждению, совершенно не принимая в расчет мнения тех или других политических партий и не считаясь с взглядом высшей гражданской администрации. Записки, предназначенные для сведения высших военных властей, должны быть свободны от посторонних влияний и точно давать картину действительного, т. е. преобладающего настроения массы»{1}.

В конце января 1917 г., за несколько недель до февральской революции, штабс-капитан Родзевич, возглавлявший военно-цензурный пункт в г. Раумо, сообщил обер-квартирмейстеру 42-го армейского корпуса о характере переписки населения подведомственного ему района: «Благодаря своему культурно-выдержанному характеру и сознанию запрещения, налагаемого военной цензурой», переписка ограничивается лишь чисто семейными и деловыми вопросами, «изредка встречаются жалобы на непомерно возросшую дороговизну на предметы первой необходимости»{2}.

В мае 1916 г., сделав вывод о «безразличном настроении» почти всех частей Выборгского гарнизона, военный цензор все же отметил проявления «бодрого настроения» в саперных ротах и саперном батальоне — «25% и выше», объяснив это тем, что нижние чины этих рот преимущественно заняты в роли инструкторов и руководителей рабочих по укреплению позиций. «Совершенно особняком стоит военно-топографическая команда, где нижние чины живут самостоятельно по деревням, не в казарменной обстановке, не обремененные работой и нарядами, и, видимо, часто получают наградные деньги от производства топографических съемок». Полное отсутствие «угнетенного настроения» — «самое большее 10%» — наблюдалось главным образом в управлениях (командах писарей). Оттуда же поступали сообщения о «хорошей и веселой жизни», которые резко отличались от сообщений в письмах рядовых, занятых на взрывных работах и очистке территории от камней.

По заключению цензора, стремление к победе наиболее ярко выражено было в письмах солдат учебной команды одной из бригад государственного ополчения, а желание скорейшего достижения мира — в корреспонденции из лечебных заведений, авторы которой уже побывали на войне и пострадали от нее. Из лазаретов шли письма с откровенным выражением радости по поводу освобождения от военной службы. «Процент скучающих» оказался наиболее высоким по выборгскому району в 12-й инженерной дружине, «три письма содержали жалобы на то, что их авторы уже больше года находятся в Финляндии и испытывают скуку, не имея возможности присоединяться к местной гражданской жизни из-за незнания шведского и финского языков»{3}. Однако специально выявлявшиеся цензорами упоминания о тоске по родному дому как одной из причин «угнетенного состояния» военнослужащих зачастую преднамеренно не делались авторами писем, знавшими о подцензурности переписки.

[63]

Согласно сводке данных, полученных при просмотре корреспонденции из частей, расположенных в районе гельсингфорсского военно-цензурного пункта, за февраль 1917 г., большинство писем было отнесено к разряду «спокойных, сдержанных и безразличных», хотя в отдельных содержались жалобы на недостаток пищи, выражение недовольства жизнью на корабле и порядком увольнения в отпуск.

Военный цензор Гельсингфорса капитан И. Чекоидзе указал в отчете на недовольный, озлобленный тон автора одного из писем, по-видимому, моряка, который заявлял: «Тюрьма и корабль одно и то же». Оставшийся неизвестным другой автор «не то в шутку, не то всерьез восхваляет в стихах особенности и тяжести солдатской жизни и службы». По наблюдениям Чекоидзе, среди писем «есть очень дерзкие, но больше, кажется, беспечности и ухарства в обычном стиле»{4}.

Автор друого задержанного письма «сделал намеки на взяточничество в штабе 510-го пехотного Волховского полка», по-видимому, желая, как заключил цензор, «вынудить родных прислать ему денег якобы для подкупа». В мае 1916 г. военный цензор Выборга объяснял просьбы такого рода возросшей дороговизной предметов солдатского обихода — мыла, табака, бумаги.

В 512-м Деснинском пехотном полку было задержано письмо с жалобой на грязь и холод в помещении, в 428-м Лодейнопольском пехотном — письмо сектантского содержания. В обязательном порядке задерживалась корреспонденция с условными обозначениями, письма на немецком языке, в том числе служивших в российских войсках этнических немцев, которые адресовались к родным, а также на языках, которыми не владели сотрудники военной цензуры, особенно в нестоличных цензурных пунктах Финляндии, — на татарском, польском, латышском, эстонском, английском и т. д. В переписке старшего военного цензора Николайстада упоминается о том, что переписка из населенных пунктов Гарпе, Вельта и др. велась почти исключительно по-немецки. Согласно циркулярному предписанию главнокомандующего VI армии, должны были задерживаться все письма на еврейском языке.

Буквально накануне февральской революции причиной задержания писем военнослужащих становились «дерзкое высмеивание начальства», «осуждение народохозяйственной деятельности правительства», а также сомнения в улучшении судьбы «маленьких людей» даже при успешном исходе войны.

[64]

Примечания:

{1} Kansallmen Arkisto (КА), «Русские военные бумаги», 3847 — Отчет о настроениях местного населения. Л. 12.

{2} Там же. Л. 45.

{3} Там же. Л. 14, 17.

{4} Там же. 14007 — Отчет гельсингфорсского военно-цензурного пункта о настроениях в армии, 1917 г. Л. 4-4 об.

[69]