Исаев А. Б. Первая мировая война в записках учителя из г. Алатыря И. Н. Краснова
Первая мировая война в истории народов Поволжья: материалы Международной научно-практической конференции (г. Чебоксары, 24 октября 2014 г.) / сост. и отв. ред. Ю. В. Гусаров; ЧГИГН, ГИА ЧР. — Чебоксары: ЧГИГН, 2015. С. 182-196.
Статья подготовлена на основе рукописных мемуаров педагога, музыканта, видного организатора хорового дела г. Алатыря Ивана Николаевича Краснова. И. Н. Краснов родился 30 марта 1888 г. в сельце Висяга Мишуковской волости Алатырского уезда. В 1908 г. окончил Порецкую учительскую семинарию, в 1908-1912 гг. заведовал школами Буинского уезда Симбирской губернии, в 1912-1914 гг. преподавал в городском училище г. Буинска, одновременно в 1913 г. обучался в Регентском училище С. В. Смоленского в г. Санкт-Петербурге. В августе 1914 г. И. Н. Краснов был мобилизован в царскую армию. В 1918-1922 гг. служил в Красной армии, участвовал в Гражданской войне. В 1920 г. со своим полком попал в плен к полякам, где тоже смог организовать хор. Осенью 1922 г. вернулся в г. Алатырь и был назначен заведующим образцовой школой при педагогическом техникуме и по совместительству — преподавателем пения и музыки. В том же году вступил в брак с дочерью кустаря-столяра г. Алатыря Анной Николаевной Морозовой (в девичестве Краснова, 1896 г. р.).
В 1923 г. в семье родилась дочь Маргарита. В 1941 г. она поступила в Казанский медицинский институт, где проучилась несколько месяцев, затем ещё два года — в Казанском авиационном институте (факультет самолетостроения). Не доучившись, перешла сначала в Московский авиационный институт, а затем в Московский лесотехнический институт. Закончила последний в 1948 г. и по распределению работала на лесном заводе в Кировской области, пройдя путь от мастера участка до начальника технического отдела завода. В 1952 г. была командирована на курсы в Ленинградскую лесную академию. После их окончания работала инженером в Гипролеспроме (Москва).
[182]
Жена Анна Николаевна после школы работала учеником столяра-краснодеревщика в частных столярных мастерских Алатыря. В 1908 г. поступила в Алатырскую женскую гимназию, которую закончила в 1916 г. с серебряной медалью. По направлению четыре года учительствовала в д. Висяга Алатырского уезда, затем по её просьбе была переведена в Алатырь, где работала в городских школах. С 1939 г. по 1946/47 учебный год избиралась депутатом горсовета Алатыря, работала в постоянной комиссии отдела народного образования по вопросам детоустройства. В 1949-1951 гг. работала учителем в Кировской области, куда переехала к получившей производственную травму дочери. После того как дочь уехала в Ленинград, Анна Петровна вернулась к мужу в Алатырь. Когда дочь стала работать в Москве, Анна Петровна снова переехала к ней и в Алатырь не возвращалась.
Вся жизнь И. Н. Краснова была связана с педагогической деятельностью в педтехникуме (впоследствии — Алатырский учительский институт), железнодорожном училище и общеобразовательных школах города. Он активно занимался пропагандой и популяризацией хорового пения и музыкального образования, вел переписку с различными ведомствами по проблемам постановки в школах музыкального и хорового обучения. Умер в 1960 г., похоронен на городском кладбище г. Алатыря.
Воспоминания И.Н. Краснова написаны от руки. Почерк, скорее всего, не автора, но в конце воспоминаний имеется его личная подпись. Рукопись состоит из трёх амбарных книг формата А4, в твёрдом переплете, общим объемом в 600 страниц. На их обложках сделана надпись: «Выпуск 3-й, исправленный и дополненный», с указанием на номер тома. Рукопись не датирована, но, судя по содержанию, была завершена перед смертью автора.
В 2006 г. данная рукопись поступила в фонды Алатырского краеведческого музея (инв. № 11.329/3) из архива его основателя и директора Ю. Б. Новикова (1950-1995; возглавлял музей в 1974-1995 гг.). Как она попала к последнему, выяснить не удалось. Также в Алатырском краеведческом музее хранится рукопись воспоминаний А. П. Красновой, которые она прислала по почте в 1980 г.
[183]
Первая мировая война (впрочем, как любое событие такого масштаба) стала «водоразделом», неким рубежом, который делит жизнь на два периода, порой диаметрально противоположные и имеющие мало общего между собой. Это в равной степени относится к судьбам и людей, и городов, и целых стран.
Для 26-летнего Ивана Краснова война началась на малой родине — в сельце Висяга, где молодой педагог проводил летние каникулы. В ночь с 19 на 20 июля 1914 г. (по старому стилю) в Висягу из волостного правления пришло срочное извещение о начале мобилизации мужчин в возрасте до 40 лет, находящихся в запасе. Утром следующего дня Иван с братом Федором Николаевичем (тоже учителем), как подлежащие призыву, прибыли в волостное правление, откуда затем были отправлены в Алатырь на призывной пункт уездного воинского начальника.
До первых побед (как и до первых поражений и разочарований) было еще далеко, и известия о войне и мобилизации, несмотря на, казалось бы, царившее в российском обществе всеобщее воодушевление, люди встречали с большой тревогой. Особенно если это затрагивало родных и близких. Впоследствии Иван Николаевич так описывал проводы на фронт: «Проводы призванных в армию людей в Висяге были потрясающе трогательные: за призванными шли родители, жены, сестры, братья, дедушки и бабушки — все в слезах, громкими в рыданиях голосами причитали печально-отчаянные слова жалости-прощаний; многие падали на землю от горестных потрясений и истерик, их приводили в чувство нашатырным спиртом, призванные в армию шли с скорбными, серьезными и встревоженными лицами, трогательно-нежно утешая своих родных и семейных… »{1}. Сам же город постепенно превращался в подобие военного лагеря, где формировались, расквартировывались и отправлялись на фронт воинские части.
Впоследствии город стал принимать тысячи военнопленных (немцев, австрийцев, турок) и беженцев из западных губерний страны{2}. Также в Алатыре были расквартированы 160-й запасной пехотный батальон и конный запас{3}. В 1915 г. «Симбирские епархиальные ведомости» писали: «В письме В. Савельева, командира 160-го пехотного запасного батальона, вы-
[184]
ражается благодарность за “удобства, предоставленные нижним чинам высочайше вверенного мне батальона в здании Алатырского епархиального училища, дают мне возможность засвидетельствовать о той великой заслуге, которую оказало духовенство Алатырского округа, отдав Русскому солдату колыбель, приготовленную и предназначенную для их учащихся дочерей”»{4}
А ведь еще накануне, находясь в числе городов, затронутых общероссийским экономическим подъемом (как известно, последний мирный и самый успешный «благословенный» 1913 г. впоследствии станет «базой сравнения» для достижений советского периода), Алатырь жил интенсивной повседневной жизнью: перед самой войной была завершена постройка епархиального училища, шла активная подготовка к строительству нового здания реального училища, обсуждалась идея прокладки водопровода и строительства электростанции{5}. В 1914 г. городская дума предложила скульптору С. Д. Эрьзе основать в Алатыре персональный музей и даже выделила необходимые средства{6}. Степан Дмитриевич Эрьзя, живший тогда за границей, но всегда считавший Алатырь своей родиной, с радостью согласился и начал подготовку к возвращению в Россию… Но началась война.
Большинству планов не суждено было сбыться. Однако понятно это стало лишь через несколько лет. А пока в Алатыре, как по всей стране, царило приподнятое настроение: «Всё для войны!». О патриотическом подъеме свидетельствует хотя бы тот факт, что деньги, предназначавшиеся на постройку нового здания городского реального училища, в начале войны были переданы на помощь фронту. Не пожалели даже только что выстроенный корпус епархиального женского училища, готовившегося принять осенью 1914 г. своих первых воспитанниц, — в белоснежных, с иголочки отделанных классах и кабинетах разместили пункт приема новобранцев.
Контингент призывников был многочисленным и пестрым. Одних учителей со всего Алатырского уезда было призвано 60 чел. И. Н. Краснов пишет: «Настроение у всех учителей было довольно хорошее, бодрое, завязались разговоры на разные темы, кроме военных, курили, смеялись, но чувствовалось, что характер смеха напоминал гоголевский — сквозь слезы»{7}.
[185]
Перед отправкой на фронт новобранцев следовало обучить основам военного дела, а так как процесс этот был не быстрым (учителя хоть и числились в запасе, но в большинстве своем оружия в руках никогда не держали), то пункт сбора призывников превратился в казарму со всеми сопутствующими атрибутами. В нём размещались не только алатырские призывники, но и мобилизованные из других губерний, которые прибывали в Алатырь по железной дороге и здесь ожидали отправки на фронт: «Дослали к нам мобилизованных из Вятской губернии с своеобразными характерами и говором. Получилось смешанное скопище людей — бойцов за веру, царя и отечество; казарму заполнили до отказа».
Бытовые условия были по-военному спартанскими: спали будущие воины на двухэтажных нарах с соломенными тюфяками, обедали повзводно в импровизированной столовой, которая представляла собой легкий сарай из плетня во дворе училища. Иван Николаевич вспоминал об этом так: «Обедать и ужинать садились установленными расчетом десятками, на десяток подавалась большая деревянная чашка со щами, кусок мяса, воткнутый на лучинный стержень… О санитарии и гигиене никто не помышлял, старые солдаты, прошедшие действительную военную службу, в поучение нам внушительно толковали, что в военное время не до гигиены и не до брезгования…»{8}.
Праздное времяпрепровождение разбавлялось военными занятиями на просторном лугу за училищем, где опытные, прошедшие военную службу солдаты занимались с новичками. Учителям, как и всем призванным, выдали военное обмундирование, обувь и винтовки.
Время пролетело быстро. В конце октября 1914 г. сформированный в Алатыре 121-й запасной батальон, куда попал И. Н. Краснов, был отправлен на фронт. Маршрут пролегал через Москву, Смоленск, Вязьму и Минск с конечным пунктом в местечке Олькеники Трокского уезда Виленской губернии (ныне местечко Валькининкай Варенского района Литовской Республики). По мере продвижения эшелона на запад навстречу всё чаще стали попадаться санитарные поезда с ранеными и убитыми — хотя в целом кампания осени 1914 г. была для России удачной, поражение 2-й русской армии А. В. Самсонова в Восточной Пруссии обернулось большими потерями.
[186]
В Минске эшелон с алатырцами пропустил составы с Сибирскими стрелковыми полками{9}, двигавшимися прямиком на позиции: «Часа через два прибыли славные сибирские стрелки, одетые в шинели с малиновыми петлицами и погонами; молодежь была бойкая, энергичная, веселая; полки были укомплектованы офицерским составом и представляли из себя вполне организованные самостоятельные боевые единицы, со своей артиллерией, пулеметами, бомбометами, минометами, хозяйством…»{10}.
По прибытии в Олькеники батальон встал на квартиры. Выделенное помещение представляло собой халупу с глинобитным полом, где не было даже кроватей, из-за чего вновь прибывшим интеллигентам-учителям приходилось спать на походных раскладушках. «Наступившая новая жизнь нас оживляла, интересовала, радовала, — писал И. Н. Краснов, — но доносившийся издали глухой гул орудий из Августовских лесов{11}, где в то время происходили ожесточенные бои, заставлял нас призадуматься и приуныть»{12}.
В Олькениках учителей, не имевших армейского опыта, выделили в особую группу и продолжили обучать военному делу, начатому в Алатыре. Через два месяца их запасной батальон перевели в пос. Ораны (ныне г. Варена на юге Литвы), где располагалась крупная узловая станция. В Оранах воинские части располагались уже не на квартирах, а в каменных казармах. Кроме того, имелась даже своя казарменная церковь. А так как Иван Николаевич имел звание регента, ему была поручена организация церковного хора, куда вскоре набралось около 30 чел. — любителей пения из числа учителей и простых солдат.
Но идиллия с хором длилась недолго — приказом Верховного командования было объявлено, что призванные в армию люди с высшим и средним образованием должны направляться в военные офицерские училища с четырехмесячным курсом обучения, после которого курсантам-юнкерам присваивался чин подпоручика. Группа алатырских учителей была направлена в военное училище в Ораниенбауме: «Стрелковые школы Ораниенбаума славились замечательными, отборными преподавателями, идеальным оборудованием, приборами, приспособлениями, наглядными стрелковыми пособиями. Это была всероссийская кузница инструкторов и преподавателей
[187]
стрелкового дела. <…> Здесь же впервые зародились снайперские кадры»{13}. Учеба в училище включала теоретическую и практическую подготовку с ночными учебными боями, полевыми тактическими учениями с полной выкладкой.
Выпускники покидали училище настоящими офицерами со специально пошитым обмундированием и «солидными суммами подъемных денег»{14}. Новоиспеченных офицеров направляли в распоряжение родного военного округа (по призыву). А так как Алатырь относился к Казанскому военному округу (командующий — генерал от инфантерии А. Г. Сандецкий), то и наш герой со своими братом и сватом (с которыми были вместе со дня призыва) отправился для дальнейшего назначения в Казань.
Всех троих управление округа направило в г. Кузнецк Саратовской губернии в распоряжение командира 147-го запасного батальона. В Кузнецке на тот момент были расквартированы два запасных батальона — 147-й и 148-й. Алатырцы были назначены младшими ротными офицерами, после чего началась будничная офицерская служба, заключавшаяся в обучении солдат военному делу перед отправкой на фронт: «Всякая рота, таким образом, готовится месяца три-четыре для отправки на фронт, в действующую армию во главе со своим младшим офицером. Ротный же командир, взводные и отделенные, находящиеся в кадрах, остаются для приема и обучения вновь прибывающих по мобилизации людей»{15}.
Спустя полгода 27-летний И. Н. Краснов был назначен командиром второй роты. В его роте служили ещё несколько выходцев из Алатырского уезда: фельдфебель Замахов из Кладбищ, взводный Карагаров из Сиявы, каптенармус{16} Занин из Кладбищ и ротный писарь Келин из Мишукова.
Осенью 1915 г. младший брат Федор Николаевич Кириллов и сват нашего героя Андрей Тимофеевич Агафонов были отправлены в действующую армию со своими ротами. А. Т. Агафонов погиб во время наступления в декабре 1916 г. Ф. Н. Кириллов попал на Румынский фронт, с которого благополучно вернулся в Алатырь. Сам Иван Николаевич пробыл в Кузнецке еще полтора года.
Тем временем положение на фронте ухудшалось, неспокойно стало и внутри страны — начала сказываться усталость от войны и неизменно сопровождавших ее экономических не-
[188]
урядиц: «С 1916 года пошел третий год военных действий войск с немцами. Многочисленные госпитали были переполнены больными и ранеными солдатами и офицерами. В военные округа были разосланы высочайшие приказы относительно замены офицеров и солдат, находящихся в тыловых запасных частях и не бывших на фронте, офицерами и солдатами по выздоровлении из госпиталей»{17}.
В июне 1916 г. И.Н. Краснов был направлен в пересыльный запасной полк, расквартированный в г. Дорогобуж Смоленской губернии. Среди военнослужащих этого полка оказались взводные, отделенные командиры и фельдфебель 121-го запасного батальона, формировавшегося в первые дни войны в Алатыре.
Все вновь прибывшие в Дорогобужский полк офицеры были подвергнуты испытаниям, по результатам которых 12 лучших (И. Н. Краснов попал в их число) были снабжены особыми рекомендациями и отправлены в дивизионный пункт в г. Ельня. 18 июля 1916 г. Иван Николаевич в числе лучших в боевой подготовке был направлен в Кавказскую гренадерскую дивизию под командованием генерал-майора Василия Давидовича Габаева (Габашвили) — российского и грузинского военачальника, участника Русско-турецкой войны 1877-1878 гг.{18} По прибытии в дивизию И. Н. Краснов был назначен младшим офицером в 5-ю роту Грузинского полка (командир роты — поручик Александр Иванович Померанцев).
На тот момент Кавказская дивизия состояла из четырех полков (Эриванский, Грузинский, Тифлисский, Менгрельский) и занимала позицию по линии Сморгонь — Крево Минско-Виленского направления. Местечко Сморгонь (ныне одноименный город Гродненской области Белоруссии) во время войны представляло печальное зрелище: «…В войну Сморгонь у нас в глазах находился в нейтральной зоне, т.е. между нашими и немецкими позициями, и представлял из себя груду развалин и мусора; не осталось буквально ни одной цельной постройки, разве только один осиротелый костел являлся свидетелем былого величия богатого местечка, но и тот был пробит и изрешечен снарядами; стреляли по нему и наши, и немецкие батальоны, подозревая скрывшегося на костеле наблюдателя».
Именно под Сморгонью в июне 1916 г. Кавказская гренадерская дивизия понесла серьезные людские потери, попав под
[189]
химическую атаку. Вот что пишет об этом Иван Николаевич: «В полк мы явились 25 июля 1916 года и были свидетелями недавней ужасной катастрофы, происшедшей в ночь с 19 на 20 июля, когда гренадерская дивизия потеряла почти 2/3 своего состава. Немцы, воспользовавшись ровной, как стол, местностью под Сморгонью и благоприятным тихим (менее 3 м в секунду) и попутным ветром, открыли установленные на позиции баллоны с удушливым газом (хлором), который пополз к нашим окопам. Нельзя сказать, что пуск газа получился неожиданно. Еще за месяц наша разведка обнаружила, что в немецких окопах происходит по ночам какая-то работа-возня — подъезжают грузовики, происходит разгрузка не то железных полос, не то каких-то труб. Но командиры рот, батальонов и командир полка не придали полученным от разведки сведениям серьезного значения, думая: мало ли какая работа проводится по ночам у неприятеля. <…> В то время у людей еще не было противогазов Кумманта-Зелинского{19}, а даны были на руки солдатам из марли «рыльца», которые на случай пуска газов смачивались гипосульфитом с примесью еще какой-то противогазовой жидкости. А в окопах и землянках были устроены (правда, примитивные) газоуловители, кроме того, расставлена в бутылях противогазовая жидкость. Но все это было формально, и, по сути дела, никто не был уверен, что наша противогазовая оборона надежна»{20}.
Главной жертвой химической атаки стал Грузинский полк, который в ночь с 19 на 20 июля возвращался с передовой («грузинцев» сменили гренадеры Ереванского полка) в тыл для расквартирования на станциях Залесье и Пруды, расположенных в 6-8 км от позиций. Примерно через полчаса после выхода из окопов на подходе к полуразрушенной д. Бяла солдаты почувствовали странный, но поначалу приятный запах: по воспоминаниям одних, он был похож на запах моченых яблок, другим напомнил запах печеного хлеба. «Вскоре люди стали покашливать, — пишет И. Н. Краснов, — сначала редкие из солдат, затем кашель стал охватывать почти всю массу гренадеров, и, чем дальше, тем кашель усиливался, крепчал. <…> Командир полка и командиры батальонов встревожились, забеспокоились. Подалась команда: “Надеть маски!” Солдаты страшно перепугались, засуетились, бросились искать в вещевых мешках “рыльца”, но их у большинства не оказалось —
[190]
растерялись, а кто нашел, так не было противогазовой жидкости, да и было уж поздно, люди успели нанюхаться. Началась предсмертная паника»{21}. Были пострадавшие и на передовой, но значительно меньше. Всего же, по оценке И.Н. Краснова, из всей Кавказской дивизии выбыло постоянно или временно (на период лечения в госпиталях) до 6 тыс. гренадеров и офицеров, умерло 1400-1500 чел.{22} Примерно через полмесяца после случившегося все полки были полностью укомплектованы усовершенствованными противогазами.
Ротация частей на передовых позициях на участке фронта, контролируемом Кавказской дивизией, происходила по расписанию: сначала позиции занимал один полк, после чего уступал место другому полку, а сам отходил в тыл на отдых.
Интересны описания фронтового быта военнослужащих. По воспоминаниям Ивана Николаевича, настоящим бичом окопной жизни были полчища насекомых, мышей и крыс, не дававших покоя ни днем ни ночью: «Были случаи приноса кошек в окопы из тыловых деревень, но они обыкновенно на второй день убегали, несмотря на то, что кошку старались ласкать. Наверное, даже кошка-то испытывала ужас от несметного множества пресловутых грызунов»{23}.
А вот питание было организовано хорошо. Причем как у офицеров, так и у солдат: «У солдат пища обычно состояла из щей или супа мясных, на второе — гречневая, пшенная или рисовая каша с салом или маслом. Пища готовилась ротным кашеваром, очень вкусная, под непосредственным наблюдением ротного, фельдфебеля, дежурного офицера по роте. <…> Ротные кашевары в полку соревновались между собой, лучшие награждались от полка денежными премиями, объявлялись в приказах по полку. Так что дело с пищей приравнивалось к боевой подготовке, поэтому солдаты могли питаться хорошо, даже отлично. Кроме обедов, ужинов, каждому солдату выдавалось на руки сахару 21/2 фунта на 10 дней, чай, хлеба 2 фунта в день. Чай готовили солдаты сами в своих котелках. Табак, папиросы, белый хлеб, сушки и т.д. солдаты покупали в полковой лавке, представляющей из себя небольшой продуктовый магазин. Там было можно всё купить — рыбу копченую, вяленую, консервы, печенье, халву и пр.
Для офицерства полка пищу готовили особо в офицерской кухне, где был квалифицированный повар. Обеды состо-
[191]
яли из отличного борща, супа, второе — жаркое или вкуснейшие котлеты, голубцы, гуляш, на третье — сладкое: компот, кисели, шарлотки, желе, даже сладкий пирог, пудинг»{24}.
Новый, 1917 г. И. Н. Краснов вместе со своей ротой встретил на позициях. С праздником поздравляли не только своих, но и немцев: «Узнали, как по-немецки поздравить с Новым годом, а они кричали по-русски: “С Новым годом!” А для пущего эффекта-торжества открыли стрельбу из бомбометов, немцы начали отвечать тем же; это получилось необыкновенно помпезно»{25}.
В январе до фронта стали доходить слухи о волнениях в Петрограде, подогревавшие накопившуюся усталость от войны. Весть о революции и свержении царя, по воспоминаниям Ивана Николаевича, в армии была встречена с радостью — появилась надежда на скорое окончание войны.
В мае 1917 г., объезжая фронтовые части, Кавказский гренадерский полк посетил военный министр Временного правительства А. Ф. Керенский. Вот как об этом событии вспоминал Иван Краснов: «Вскоре подъехал в автомобиле небольшого роста человек в солдатской гимнастерке, на ногах ботинки с обмотками, на голове простая солдатская фуражка с кокардой; проворно выскочил из автомобиля и скорым шагом направился к приготовленной заранее трибуне. <…> Под влиянием его ораторского пламенного красноречия люди были, казалось, подавлены сильной, убедительной речью. Воодушевление людей достигло апогея, и, казалось, готовы сию же минуту с необыкновенным ожесточением броситься в бой для сокрушительного разгрома врага. Керенский, наконец, кончил. Он был сильно взволнован и воодушевлен. Солдаты и офицеры бросились к трибуне и на руках несли его с громовыми криками “Ура! Ура! Ура!” Это была поистине волнующая и потрясающая картина, патриотическое чувство, казалось, разлилось, захлестнуло всю массу, как в наводнение, каждый солдат и офицер проникся жаром настоящего патриотизма.
Но это только казалось по виду, под влиянием момента. Но на самом-то деле в войсках у всех и в каждом уже сложились убеждения, по смыслу противоположные Керенскому: немедленно бросить войну и уходить домой. Листовки большевиков сделали свое дело»{26}.
Активизация деятельности политических партий в армии на фоне военных неудач и общей нестабильности в стране
[192]
после Февральской революции привела к деморализации войск, прямому саботажу приказов командования и всплеску дезертирства. Все это затронуло и Кавказскую гренадерскую дивизию. Так, по воспоминаниям Ивана Николаевича, фактически было сорвано наступление под д. Михневичи, когда Эриванский полк, попавший под ураганный артиллерийский и пулеметный огонь немцев, отказался идти в атаку и в нарушение приказа отступил в тыл. За ним последовал Грузинский полк.
Дисциплина в войсках была подорвана и Приказом № 1 Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов о демократизации в армии{27}, который фактически лишил офицеров дисциплинарной власти над солдатами. Вот как пишет об этом И. Н. Краснов: «Вскоре по войскам был разослан приказ об отмене отдания чести солдатами офицерству и генералам. Второй приказ последовал о снятии погонов у солдат, офицеров и генералов действующей армии. Это был смелый и явный шаг к настоящему развалу армии: начальство стало обезличенным, авторитет командного состава был уронен; солдаты, подобно боевому судну, остались без руля и без ветра.
В полках, батальонах, ротах началось выборное начало, т.е. на общеполковом собрании избран был полковой комитет, в который входили часть младшего командного состава и солдаты. <…> В нашем полку председателем полкового комитета был выбран гренадер Корабельников за свою смелость и ловкость везде совать нос “в защиту” (от кого?) солдатских масс. Нечего и говорить, что этим самым производился стихийно окончательный развал воинских частей и дело клонилось к окончанию войны и решительному уходу людей с фронта»{28}.
Все более частыми становились случаи братания: «Вслед за неудавшимся наступлением началось братание на нашем Западном фронте. Первым долгом были выставлены на брустверах окопов белые флаги, как у немцев, так и на нашей стороне, и в то же время посланы от нас парламентеры для переговоров относительно прекращения военных действий. Наступило полное и абсолютное затишье. <…> Подошли, стали здороваться, пожимая руки, хлопая друг друга по плечу, смеялись, в глазах светилась самая искренняя и задушевная радость, дружеское чувство. <…> Наши позвали немцев в свои землянки, началось незатейливое окопное угощение. Пришел из 6[-й] роты офицер-
[193]
москвич, который хорошо говорил по-немецки. Надо было видеть, как немцы обрадовались ему»{29}.
В конце декабря 1917 г. в соответствии с приказом Верховного главнокомандующего Н. В. Крыленко все офицеры из бывших учителей должны были быть немедленно уволены с военной службы и отправлены на родину. Так для алатырца Ивана Краснова закончилась война, которая впоследствии будет названа Первой мировой.
Воспоминания об этом важном периоде своей жизни Иван Николаевич написал далеко не сразу: в одной из первых автобиографий Первую мировую он упоминал лишь фрагментарно, одним предложением. И лишь в последней версии мемуаров посвятил ей отдельную главу, где во всех деталях и подробностях описал службу в царской армии.
Нельзя не упомянуть и о некоторых идеологических моментах, имеющих место в мемуарах. Так, в описании положения дел в армии и на фронте в период Первой мировой войны неоднократно встречаются фразы о плохом отношении командующих к подчиненным, о бедственном и униженном положении солдат. В то же время, говоря о конкретных офицерах и сослуживцах, Иван Николаевич нередко дает весьма лестные, положительные характеристики, далекие от негативного образа «офицеров-кровопийцев». А подробное описание уровня и качества организации питания солдат и офицеров в Кавказской гренадерской дивизии вообще дано как более чем благостная картина, если не принимать во внимание, что дело происходит не просто в действующей армии, а на фронте, где проливается кровь и гибнут люди. В целом положительно характеризуя идею прекращения войны и деятельность большевиков в этом направлении, И. Н. Краснов, тем не менее, напрямую говорит о катастрофическом падении дисциплины в войсках в 1917 г. и негативных последствиях, приведших к краху армии.
Являлись ли эти вставки данью идеологии (мемуары писались в 1950-х гг.) или же были искренними, сейчас сказать трудно. Тем не менее заметно стремление автора дать максимально объективную и даже беспристрастную оценку тому непростому времени, в которое пришлось жить и ему, и стране.
[194]
Примечания:
{1} Алатырский краеведческий музей (АКМ). Рук. 11.329/3. С. 223.
{2} Алатырь. Летопись города. Факты, события, воспоминания, фотографии. Ч. 1. XVI век — начало XX века / ред. кол.: И. И. Бойко, А. В. Выйкин, В. А. Исаева [и др.]; сост.: В. И. Демакова, Е. П. Дроздовская, Т. А. Зайцева [и др.]. Алатырь, 2002. С. 320; Кочетков В. Д. Алатырь: краткий исторический очерк. Чебоксары, 1978. С. 67.
{3} Алатырь. Летопись города. Ч. 1. С. 320; Захаров Ю. Б. Однажды много лет назад в Алатыре. Чебоксары: Перфектум, 2013. С. 67.
{4} Алатырь. Летопись города. Ч. 1. С. 315.
{5} Захаров Ю. Б. Указ. соч. С. 80—84; Кочетков В. Д. Указ. соч. С. 85.
{6} Кочетков В. Д. Указ. соч. С. 79.
{7} АКМ. Рук. 11.329/3. С. 224.
{8} Там же. С. 225.
{9} Во время Первой мировой войны из Сибири на фронт было отправлено 6 Сибирских армейских корпусов, или 14 Сибирских стрелковых дивизий, 9 Забайкальских казачьих полков, а также 8 Сибирских, 2 Амурских, Уссурийский казачий полк, Приморский драгунский полк (Новиков П. А. Сибирские стрелки в Первой мировой войне // Известия Алтайского государственного университета. 2008. № 4-3. С. 187).
{10} АКМ. Рук. 11.329/3. С. 227.
{11} Августовский лес — лес в окрестностях г. Августа (Августово), где в феврале 1915 г. проходила т.н. Августовская операция (Мазурское сражение) — наступление 7 февраля — 26 февраля 1915 г. 8-й и 10-й немецких армий против 10-й русской армии.
{12} АКМ. Рук. 11.329/3. С. 229.
{13} Там же. С. 233-234.
{14} Там же. С. 240.
{15} Там же. С. 246.
{16} Каптенармус (фр. capitaine d’armes) — унтер-офицерский военный чин и должность в роте (батарее, эскадроне) русской армии ниже XIV класса Табеля о рангах. Каптенармусы ведали учётом и хранением имущества и выдачей провианта, а также оружием, снаряжением и одеждой; существовали в России с конца XVII в. по 1917 г., в Советской армии — с 1918 г. до конца 1950-х гг.
{17} АКМ. Рук. 11.329/3. С. 254.
{18} Залесский К. А. Кто был кто в Первой мировой войне. М.: АСТ, 2003. С. 839-840.
{19} Противогаз Зелинского — Кумманта — первый противогаз, обладающий способностью поглощать широкую гамму отравляющих веществ. Разработан профессором Н. Д. Зелинским и технологом завода «Треугольник» (г. Петроград) М. И. Куммантом в 1915 г. (Де-Лазари А. Н. Химическое оружие на фронтах Мировой войны 1914—1918 гг.: краткий исторический очерк / науч. ред. и коммент. М. В. Супотницкого. М.: Вузовская книга, 2008. Комментарий № 44).
{20} АКМ. Рук. 11.329/3. С. 265.
{21} Там же. С. 266-267.
{22} Там же. С. 267.
{23} Там же. С. 273.
[195]
{24} АКМ. Рук. 11.329/3. С. 273.
{25} Там же. С. 277.
{26} Там же. С. 280-281.
{27} Приказ № 1 Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов о демократизации армии был принят 1 марта 1917 г. на объединенном заседании рабочей и солдатской секций Совета (Хрестоматия по истории СССР, 1861-1917. М., 1970. С. 528-529).
{28} АКМ. Рук. 11.329/3. С. 284-285.
{29} Там же. С. 286.
[196]