Копелев Д. Н. Европейская экспансия XVI-XVII вв. и ее «солдаты»: пираты Антильских островов

Мир и война: культурные контексты социальной агрессии. Выборгские чтения (1), 1-3 сентября 2003 г. / ИВИ РАН, РОИИ; Ред. Ермаченко И. О., Репина Л. П. — М., 2005. С. 39-57.

Сегодня мы так привыкли к определенному содержанию понятия «солдат», что подчас забываем об исторической эволюции, которую претерпели вооруженные силы Европы в раннее новое время. «Военная», «морская» и «бюрократическая» революции, становление современного государства с профессиональной армией проходили через множество переходных традиционных форм средневекового общества. Тот путь развития военной силы, который привел к выделению ее из общества, путь структурной реорганизации и строгой централизации, создал из армии и флота наиболее строгие и взвешенные компоненты модернизированного государства{1}. Подобные тенденции отвечали «военной мечте об обществе: она была связана не столько с естественным состоянием, сколько с детально подчиненными и прилаженными колесиками машины, не с первоначальным договором, а с постоянными принуждениями, не с основополагающими правами, а с бесконечно возрастающей муштрой, не с общей волей, а с автоматическим послушанием»{2}. Однако государство не сразу овладело рычагами военного устройства. Важнейшие функции управления вооруженными силами продолжали оставаться в руках гражданского общества, а исход военных конфликтов и вооруженная мощь европейских держав зачастую оказывались в прямой зависимости от способности общества защитить себя. В конце концов, каждый торговец, выходя в море, был одновременно и солдатом, и разбойником, и защитником своего груза. Его корабль был одинаково хорош и для мирной торговли, и для отражения нападений, и для захвата судов конкурентов. Государство же, если прямо и не устранялось от защиты своих подданных, то, зачастую, было просто не в состоянии не только обеспечить их безопасность, но и поддержать собственную обороноспособность. Особенно ярко это проявлялось в событиях, происходивших на отдаленной периферии тогдашнего мира — в островных владениях Испанской колониальной империи, за раздел которой в XVI-XVII вв. развернулась ожесточенная схватка. Время милитаризированного идеала послушного солдата-машины еще не пришло — на авансцене стояли другие солдаты, совмещавшие функции военного, колониста и разбойника.

[39]

I. «Перемещенные лица» и Испанская Америка

Многочисленные пустынные острова Вест-Индии с конца XVI в. часто посещали моряки и искатели приключений, а затем сюда начали перебираться европейские переселенцы. Они стремились сюда с разными намерениями — кто думал подзаработать на контрабанде, иные пришли пиратствовать, а кто-то мечтал поселиться подальше от законов и зажить вольно и независимо. Испанцы обходили стороной местные воды, своего рода глубинку испанских морей. Поток иммигрантов с Пиренейского полуострова направлялся, главным образом, в Новую Испанию, в Перу и в другие континентальные районы испанских владений. Пространственные же зоны небольших островков, разбросанных вокруг Больших и Малых Антильских островов, оставались незаселенными. В рамках государственной оборонительной программы испанцы возвели мощные оборонительные укрепления на Кубе, Санто-Доминго, в Пуэрто-Рико, Веракрусе и Картахене. Они также реконструировали и укрепили, поставив постоянные гарнизоны, стратегически важные крепости Карибского моря, занимавшие ключевые позиции на полуострове Юкатан (Кампече), на подходах к Дарьенскому перешейку (Сан-Лоренсо в устье реки Чагрес, Портобело, остров Маргарита), на Тьера-Фирме (Санта-Мария и Рио-де-ла-Хача) и во Флориде (Сан-Аугустин){3}.

Выполняя оборонительную программу, испанские власти исходили из необходимости обеспечить отдачу от вложенных финансовых и военных ресурсов. Расчет их был вполне прагматичен — укрепить безопасность американских трасс путем максимальной концентрации средств на самых критических направлениях, при этом испанское правительство вынужденно оставляло без защиты стратегически менее важные объекты. И испанская стратегия приносила результаты. Корабли и порты на пути вывоза золота и серебра в Старый Свет оказались под охраной, и взять эти недоступные «призы» было невероятно трудно.

Однако американские трассы — это не только два испанских флота, т. н. «Панамские галионы» и «Флот Новой Испании», или крепости Веракрус, Картахена, Гавана, Панама. Военно-политические амбиции европейских держав уже не ограничивались интересом к путям транспортировки американских ценностей — на первый план начинали выходить геополитические устремления, и островные территории Карибского моря стали главной ставкой в колониальной войне{4}. Англия, Франция и Республика Соединенных провинций придерживались в отношении заморских владений Испании принципа «никакого мира за чертой», в соответствии с которым на земли, находившиеся «за чертой» папского меридиа-

[40]

на, не распространялись мирные договоры, заключенные в Европе{5}. Испанцы же, не прекращавшие бесконечную войну против местных индейских племен и беглых рабов, теперь столкнулись с новым противником, применявшим схожие методы партизанской войны{6}. Переселявшиеся в Вест-Индию европейцы очень быстро обнаружили наименее укрепленные пункты на трассах транспортировки испанских сокровищ. Их целью становились изолированные города и поселения, рассредоточенные по обширному пространству Антильских островов и Испанского Мэйна, а также каботажные торговые суда, двигавшиеся без столь внушительного конвоя. В итоге получилось, что испанская концепция защиты «более дорогого» дала трещину в самых «уязвимых» местах. Пространство этих уязвимых мест все расширялось, правительство метрополии постепенно теряло рычаги управления над испанскими морями, а европейские державы руками колонистов закрепляли за собой новые территории. Эти переселенцы и превратились в своего рода «солдат» антильских армий, которые расчистили Карибское море для Франции, Англии и Республики Соединенных провинций.

Основная часть этих вооруженных людей — «перемещенные лица», ставшие наиболее привычными фигурами на Антильских островах (Ямайка, Тортуга, Эспаньола, Невис, Сент-Кристофер, Гваделупа, Мартиника и др.). Среди переселенцев оказывалось немалое число людей, в глазах закона более чем подозрительных: беглые преступники и рабы, солдаты-дезертиры, матросы, жертвы кораблекрушений, нищие, бродяги, разорившиеся торговцы, авантюристы различных мастей. Вся эта разношерстная вольная публика находила на островах убежище и постоянные занятия: они охотились на диких свиней, буйволов и крупный рогатый скот, обрабатывали кожи, рубили лес, провозили контрабанду, выжигали поля для разведения табака и сахара, разбивали плантации и занимались обработкой земли. Постепенно за некоторой частью нового населения островов закрепились названия буканьеры и флибустьеры.

Буканьерами (франц. boucanier, boucaner; англ. buccaneer) традиционно называли лесных охотников из французских поселенцев (главным образом нормандцев), обосновавшихся в начале XVII в. на принадлежавших испанской короне островах в Карибском море. Вокруг происхождения слова «буканьер» по сей день остается много не до конца проясненного. Французский миссионер аббат Жан Батист дю Тертр усматривал в этом слове индейские корни и отмечал, что в основе его лежит слово «boucan» — «разновидность деревянной решетки, сделанной из нескольких жердей и установленной на четыре рогатины: на них бу-

[41]

каньеры жарят свиней…»{7} (то есть нечто, подобное современному «барбекю»). Правда, как сетовал историк Сан-Доминго аббат иезуит Пьер-Франсуа-Ксавье де Шарлевуа, «этот автор (дю Тертр — Д. K.), к сожалению, забыл сообщить, из какого индейского языка оно пришло»{8}. Современные исследователи, впрочем, подтверждают суждения дю Тертра в отношении истоков слова, и соотносят этимологию понятия «boucan» с «moukem», упоминаемом в одном португальском отчете, датированном 1587 г. На языке южноамериканской группы тупи-гуарани оно означало «копченое мясо»{9}, нарезанное длинными кусками и приготовленное на решетке, установленной на углях. Так же готовили его и караибские индейцы, которые ели «куски копченого мяса», «куски букана»{10}. «Они разрезали мясо на длинные ремни, солили его и укладывали на решетке на угли, называемые ими барбако. Мясо медленно коптилось там, обретая одновременно нежный вкус»{11}. Как мы видим, в том или ином варианте «boucan» связан с жаровней, на которой коптили мясо. Внимательный Шарлевуа подчеркивал именно этот момент. «Их называли буканьерами, — писал он, — ибо после охоты они собирались и коптили мясо, как это делали дикари»{12}. В таком расширительном ключе некоторые историки возводят «boucan» к названию мест обитания этих лесных бродяг, где они солили и коптили мясо убитых животных, сушили их шкуры. Эти их жилища состояли из «больших шалашей, покрытых сверху, но без стен; они защищали от дождя и солнца, но не противопоставляли никакой ограды ветру, с какой бы стороны ни дул он»{13}. По-видимому, последний вариант происхождения слова «boucan» — завершающий «аккорд» в этимологических трансформациях, которые претерпел индейский способ приготовления мяса; название жилищ охотников, готовивших мясо «на костре», «в дыму» — вторичного происхождения{14}.

В более широком смысле буканьерами стали называть охотников на диких буйволов и диких свиней, занимавшихся этим промыслом, чтобы «добыть кожи» и «продавать мясо»{15}. Одевались охотники в пропитанные смолой, дегтем и кровью убитых животных рубашки-куртки из плотного полотна, которые со временем превращались в настолько твердый «панцирь», что пробить или разрезать такой кожух можно было, только приложив немалые усилия. В широких штанах из грубого холста, обрезанных ниже колена, башмаках из свиной кожи с тесемками,

[42]

перепоясанные ремнями и в круглых шляпах они выглядели как самые заправские лесные бандиты. Буканьеры вооружались кремневыми мушкетами с длинными стволами или пищалями со свинцовыми пулями-шариками. Пальба производилась горстью ссыпаемых в дуло круглых пуль, причем из-за сильной отдачи мушкета стрелять из него приходилось не от плеча, а от бедра. Надо сказать, что буканьеры предпочитали не использовать во время охоты ружья и старались взять добычу ножами, мачете и корсарскими саблями с коротким лезвием — маншеттами. Выжить в одиночку в лесу было невозможно, поэтому охотники делились на небольшие братские артели, по пять-шесть человек, и вели относительно оседлый образ жизни, «не сходя с места по три-четыре месяца, иногда даже и по году». Это была своего рода мужская артель, куда закрыт доступ женщинам. Буканьеры большую часть времени проводили в лесу, наведываясь в населенные пункты, лишь чтобы продать заготовленные за сезон мясо и шкуры, поразвлечься да пополнить запасы табака, полотна, пуль и пороха. Об этих искуснейших стрелках и умелых заводчиках-собаководах ходила мрачная слава не знающих удержу и отчаянно жестоких головорезов.

Вот что сообщал о необузданных обитателях диких побережий Антильских островов в официальном донесении от 20 июля 1665 г. правитель Тортуги и французских поселений на побережье Сан-Доминго Бертран д’Ожерон: «…семь или восемь сотен французов рассеяны по берегам острова Эспаньола в недоступных местах, окруженных горами или большими скалами и морем, откуда они могут переходить с места на место в маленьких ботах. Собравшись группами по тридцать, сорок или шестьдесят человек, они располагаются в найденных ими подходящих местах на расстоянии шести, восьми или пятнадцати лье. Живут они подобно дикарям, не признавая никакой власти и без каких-либо начальников и творят тысячи преступлений. Они грабят многие голландские и английские суда, чем причиняют много беспокойств. Живут они, питаясь мясом диких свиней и быков и выращивая немного табака, который обменивают на оружие, провизию и одежду…»{16}.

Кого имел в виду хорошо знавший местные особенности д’Ожерон, описывая образ жизни обитателей неприступных уголков Эспаньолы? Ведь известно, что именно буканьеры облюбовали «Большую землю», как они называли испанский остров, где развернулась настоящая партизанская война против испанцев. Не сумев сломить сопротивление лесных охотников, испанские власти принялись методично истреблять скот, чтобы лишить их источников существования. Тем самым испанцы лишь укрепили ненависть к себе и спровоцировали букань-еров на занятие пиратством. Что же касается резиденции правителя Тортуги, то эту «Малую землю» охотники использовали как «место отдохновения». Характерно, что в качестве излюбленных занятий обитателей Эспаньолы правитель выделяет два — ходить в море и грабить европейских торговцев, тогда как, например, другие французские источники, напротив, подчеркивают их склонность к сухопутным занятиям. Неясностей здесь предостаточно, что, впрочем, немудрено — ведь население островов было крайне неоднородным, смешанным, а потому и профессиональные занятия эти люди выбирали себе самые разные.

[43]

Начнем с того, что в соответствии с принятой в историографии традицией поселившиеся на островах буканьеры большей частью происходили из Нормандии, сурового морского края Французского королевства, издревле славившегося своими океаническими моряками и рыболовами. Неслучайно и Тортуга получила поначалу известность под названием «Новая Нормандия»{17}. Казалось бы, трудно допустить, что, перебравшись на новые территории, расположенные в самом сердце испанских владений, «труженики моря» изменили своему призванию. Другое дело, что оно служило подспорьем иным ремеслам, в том числе охоте и заготовке мяса, ведь невозможно представить моряка, который бы выходил в море, не заготовив солонины и копченого мяса. В родных же французских портовых городках, где инфраструктура и товарообмен давно уже определили профессиональную специализацию различных групп населения, проблема снабжения стояла не так остро, в сравнении с ситуацией на новых землях. Выходившим в море приходилось обеспечивать себя пропитанием собственными силами, а значит волей-неволей заниматься охотой. Это могла быть сезонная охота, или же они подразделялись на специализированные группы, но чтобы одновременно обеспечить себе хлеб насущный и предпринимать действия на море, необходимо было заниматься и охотой, и морским промыслом.

Разумеется, в связи с широким наплывом иммигрантов из Европы на Антильские острова национальный состав там менялся, и занятия местных жителей разнообразились. Габриэль Дебьен, например, специально занимавшийся социальной историей французских Антильских островов, подчеркивал смешанность и космополитизм их населения, среди которого было немало иностранцев: итальянцев, генуэзцев, фламандцев, голландцев, англичан, мальтийцев, немцев, пьемонтцев, жителей Льежа, испанцев и ирландцев{18}. Люди различных профессий, они вербовались на острова и занимались подчас чем придется. Среди выделенных историком представителей различных профессий мы обнаруживаем и сельскохозяйственных рабочих, и строителей жилых домов и укреплений, и столяров, и обработчиков металла, и работников на сахарных плантациях, и поваров, и сапожников, и пекарей, и лекарей, и конопатчиков. По мере расширения социального спектра жизни на островах колонисты, занимавшиеся буканьерством в лесу, все более обособлялись и образовывали некие маргинальные сообщества. Уходя на «Большую землю», куда-нибудь в глухомань, они на время теряли свои социальные связи. Так, в 1668 г. двадцатилетний Жан Гаро, заключив специальный контракт на три года с жившим на Сан-Доминго купцом Тома Дону, ушел на три года в местечко Кюль-де-Сак (франц. «тупик») на Сан-Доминго. Работодатель предоставлял охотнику оружие — «мясобой, как это называют на островах»{19}, шесть фунтов пороха и свинца и шесть локтей полотна на палатку{20}. Попробуем представить, как поступит Гаро, спустя три года вер-

[44]

нувшись из этой глухомани? Возобновит ли он контракт с Дону или другим торговцем, продолжив свои шатания по лесу? Переменит ли род занятий, вспомнив о своей прежней профессии? Может быть, он решит взять в руки мотыгу и сделаться земледельцем, «приспособив здешние поля Эспаньолы под табак»? Последний вариант, кстати, упоминал и Эксквемелин, сообщая об охотниках, разбивших плантации табака в тех же местах на северо-западном побережье у Кюль-де-Сака. Находясь в безопасности от испанцев, которые «добраться туда не могут», бывшие буканьеры разбивали участок земли на делянки и, «не имея ничего за душой», принимались за дело. Они основывали товарищество, закупали мотыги, ножи, кирки, разделяли привезенные припасы и строили домик, где жили-поживали до лучших времен.

Здесь впору припомнить одно важное обстоятельство, связанное с более широким значением слова «буканьер» в английском языке. В 1586 г. Фрэнсис Дрейк, говоря о «буканьерстве», имел в виду рейд в американские воды, осуществленный силами частных лиц и не санкционированный высшими властями{21}. Выходит, что Дрейк, который сам зачастую обходился без разрешения правительства, прекрасно отдавал себе отчет в незаконности своих действий и фактически отождествлял «пиратство» с «буканьерством». Естественно, испанские власти воспринимали Дрейка и подобных ему «буканьеров», хозяйничавших в испанских морях, как обычных пиратов и потому отвергали любые претензии британцев представить себя «слугами» государства{22}.

Параллельно среди британских иммигрантов и бродячих моряков появилось еще одно обозначение, близкое французскому варианту «буканьерства». Они стали называть островных охотников «коу-киллерами» («убойщиками коров») и считали их самыми отпетыми среди разномастного населения Вест-Индии. Самым страшным наказанием, например, было оставить жертву на каком-нибудь берегу, где обитали эти молодчики{23}. Британские «коу-киллеры», «сородичи» французских буканьеров, по сути отличаются от них лишь названием, ибо образ жизни они вели сходный и тоже были в одном лице контрабандистами, пиратами, добытчиками мяса и вооруженными головорезами. Также, впрочем, как и «дровосеки» залива Кампече, среди которых в 1675-1678 гг. оказался молодой Уильям Дампир{24}. В целом же закономерно, что с 1680-90-х гг. слово «буканьер» почти повсеместно перестало ассоциироваться с профессией охотника и теперь обозначало человека, вышедшего в море с целью грабежа{25}. Отсюда и широкое употребление понятия

[45]

«буканьер» в одном ряду с морским разбойником, пиратом, преследовавшим и грабившим торговые суда с целью наживы. После того как мы проследили, как эволюционировало содержание слов «буканьерство» и «буканьер», попробуем разобраться, могли ли буканьеры, которые, появившись на испанских островах, занимались «мирной» контрабандой и воевали с испанцами на суше, спустя несколько десятилетий перейти к морскому разбою. Да и правомерно ли вообще ставить вопрос в такой плоскости?

Обратимся к документальному свидетельству англичанина Рича Блома. Он подробно описывает остров Ямайку, окружающие его территории и анализирует состояние дел на недавно захваченном британцами острове, касаясь в числе прочего и занятий местного населения, которое он разбивает на две основные группы. Первая — это, собственно, жители самой Ямайки, ее приходов, общей численностью около 15 тысяч человек. Вторая — «относящиеся к острову приватиры, охотники, шлюпари и лодочники («sloop and boatmen»), курсирующие вокруг острова числом около 3 тысяч человек, здоровые и решительные вооруженные люди»{26}. Разве «шлюпари и лодочники», упомянутые Бломом, не напоминают людей, которые снуют в ботах между скалами и островами, из донесения д’Ожерона? Блом отделил их от «охотников» и фактически описал прогремевших по всему миру своими грабежам флибустьеров.

Действительно, «буканьеры», «охотники», «коу-киллеры» были не единственной враждебной испанцам социальной группой, действовавшей на испанских островах. Не меньшую угрозу таили и флибустьеры. Этимология слова «флибустьер» (голл. vrijbuiter, англ, flibutor, filibuster, исп. filibuster, франц, flibustier) и его последующие метаморфозы тоже весьма причудливы. По-видимому, в основу его легло старо-льежское «vribute», «vributeur», то есть «разбойник с большой дороги»{27}, со временем давшее нидерландское «vrijbuiter» («vrij» — «вольный», «buiter» — «добыча», «пожива»), обозначавшее вольного добытчика, того, кто пошел на разбой{28}. Сходного происхождения и английское «free booty» — добыча, взятая в разбойничьем промысле. Подразумевались под ними морские пираты, «форбаны», люди, «воюющие ради грабежа»{29}. Первоначально слово выговаривалось через букву «р», и произносили его как «фрибутеры» («fri-bouter»), а затем слово приняло современный вид. Современный же его вариант дал жизнь названию маленьких маневренных лодчонок и суденышек, «флиботов», на которых флибустьеры выходили брать добычу{30}.

[46]

Эту вольную публику аббат Шарлевуа описывает, терзаемый смешанным чувством горечи и гордости: «По всей видимости, среди авантюристов … назвавшихся флибустьерами, пребывали не самые честные люди, и не было ничего ужасней и вместе с тем незначительней, чем это опасное воинство в момент своего возникновения. У первых людей, избравших такой образ жизни, не было ни судна, ни снаряжения, ни лоцманов, ни запасов провианта: отвага и смекалка за короткое время восполнили все недостающее. Начали они с того, что объединились и образовали небольшие сообщества»{31}.

Каждый из вооруженных отрядов флибустьеров приобретал лодку, шлюп или небольшой одномачтовый «бриг», как они окрестили такую разновидность судна. Размером примерно 20 метров в длину, такое суденышко вмещало до 25-30 человек. Лавируя среди островов, флибустьеры совершенствовали свои лоцманские и моряцкие умения, и в мастерстве управлять парусом им не было равных. Знатоки подводных течений, они ловили водные потоки и неожиданно могли резко увеличить скорость своих с виду неказистых судов, установив дополнительные паруса или надрезав парусину. Прекрасные стрелки, способные снять одним выстрелом матросов, правящих парусами, они лишали атакованное судно возможности маневрировать и, подобравшись с наветренной стороны, шли на абордаж. Опиравшиеся на негласную, а в период войн и открытую, поддержку правительств Франции, Англии и Республики Соединенных провинций, заинтересованных в захвате испанских островов Вест-Индии, буканьеры и флибустьеры превратились в мощное оружие в борьбе за колонии.

На примере «группировок» буканьеров и флибустьеров наглядно видно, до какой степени формализованно осуществлялся «дележ» социального пространства Антильских островов в Европе. Уподобляя буканьеров и флибустьеров некоему подобию вооруженных армий, действовавших порознь и время от времени объединявшихся для «войны» против испанцев, они тем самым создавали определенную социальную конструкцию, которую выстраивали в рамках механистической логики, свойственной эпохе. Откроем «Общий словарь торговли» Жана Савари. «На этом острове, — пишет он о Тортуге, — имеющем в окружности около 16 лье, произошел раздел этих авантюристов на три сообщества. Одни занимались охотой и известны под именем буканьеров, так как они коптили на манер индейцев. Другие, продолжающие ходить по морю и нападать на испанцев, — флибустьеры… Третьи же возделывают землю и зовутся поселенцами. Из этих трех сообществ поселенцы оставались на Тортуге, буканьеры переселились на Сан-Доминго, а флибустьеры держали море; эти последние, между тем, время от времени возвращались на Тортугу и делились награбленным с двумя другими, получая съестные припасы, либо овощи, либо живность, которую они выращивали на своем острове»{32}. Все функционально распределено, упорядочено, обнаруживает цельность, единство, подобно некоему органично устроенному

[47]

телу. Оседлые поселенцы сажают табак, овощи, сахар, они снабжают и кормят «добытчиков». Полуоседлые буканьеры живут в лесу и приносят в «общий котел» кожи, шкуры и мясо. Флибустьеры, «кочевая» группа, ходят в море, «добывают испанца» и снабжают колонистов контрабандными товарами. Сходную модель островного общества, жители которого заняты охотой, полеводством и каперством, находим и у Эксквемелина, человека не ученого статуса, бывшего буканьера, тонко уловившего дух времени. Он, правда, не забывал своего прошлого слуги — слуг тоже нужно было куда-нибудь пристроить. Выбор, однако, все из той же триады: морской разбой, охота либо табачные плантации. Эксквемелину во многом вторит и аббат Шарлевуа. В новой колонии он выделял четыре типа людей. Это буканьеры-охотники, мореходцы-флибустьеры, земледельцы — они же поселенцы, и вольнонаемные — последние, как правило, живут бок о бок с поселенцами. Все вместе они составили «сообщества авантюристов», которые «между собой жили в добром согласии и утвердили твердыню с демократическим правлением. Каждый свободный человек обладал в своем жилище деспотической властью…»{33}. Прозаичнее — и практичнее — смотрит на вещи государственный служащий Бертран д’Ожерон — по своему рангу «управленца». Он не столько детализирует и формализует известные ему сведения, сколько размышляет, как заручиться поддержкой этих вооруженных людей — «грозы морей» — или как защитить от них свою колонию. Слова, в конце концов, остаются словами, термины — терминами, а действовать нужно, применяясь к окружающей обстановке. Мысль д’Ожерона словно подхватывает один из его преемников. Спустя почти двадцать лет правитель Тортуги Пьер Поль Тарен де Кюсси в донесении парижским властям особо подчеркнул социальную неоднородность населения на вверенных ему островах. Половина флибустьеров, обитавших на Тортуге, «живут здесь, так как наибольшая их часть не без пользы для себя обзавелась жилищами, куда они удаляются и где живут без забот. Таким образом число жителей увеличивается, притом что не становится меньше и флибустьеров, которые хотят время от времени выходить в море, оставляя хозяйственные хлопоты и содержание жилищ своим товарищам»{34}. В результате часть флибустьеров, или «заведомых» пиратов, слоняется где-то в море, а может быть, охотится в лесу или обитает «среди скал» у побережья. Половина же, как будто, оседлы и имеют дома, то есть, в соответствии с формальной классификацией, выступает скорее поселенцами. Но они же «хотят» время от времени ходить в море, чтобы «жить без забот». Однако если табачная плантация вполне обеспечивает им такую райскую жизнь, зачем тогда они выходят на промысел в море?

Сложный смешанный мир Антильских островов трудно вместить в строгие, раз и навсегда данные понятия. Стройность и четкая иерархичность критериев пиратского ремесла хороша лишь на бумаге. И многие авторы, не мудрствуя лукаво, старались просто изложить известные им факты, пересказать ход событий, свидетелями которых им довелось стать волей случая. Иногда по ходу дела

[48]

они разбрасывают определения пиратских ремесел, или в меру собственного понимания, или пересказывая услышанное либо вычитанное. Люди, наделенные большей исследовательской жилкой, скорее склоняются к созданию разного рода конструкций, классификаций, пытаются придать материалу системную цельность. При этом, зачастую, каждый действует на свой страх и риск, считая, видимо, что его концепция точнее прочих отражает действительное положение вещей. На самом же деле единая, раз и навсегда данная классификация, вряд ли вообще возможна ввиду многозначности и расплывчатости большинства понятий. Миры флибустьеров, коу-киллеров, «шлюпарей и лодочников», буканьеров и параллельные им миры табачных плантаторов, контрабандистов, кабальных слуг, бочаров и трактирщиков — микрокосмы. Все это многомерный, пронизанный хитросплетением социальных связей единый сложнейший социальный организм, все ячейки которого «работают» на целое. И, находясь в зоне постоянной военной конфронтации, этот социальный организм вырабатывал агрессивную стратегию жизнедеятельности и демонстрировал постоянную готовность к сопротивлению, отвечавшую интересам европейских держав, вступивших в борьбу за испанские колониальные владения.

II. Военизированная модель

С точки зрения военного социума этот вооруженный мир был достаточно четко организован. Присмотримся к нему. Вот, например, одна из военных баз разбойников — маленький островок Исла-де-ла-Вакас (Коровий Остров), спрятавшийся у юго-западного берега Эспаньолы и не раз становившийся пунктом сбора головорезов{35}. Здесь поселились охотники, снабжавшие пиратов мясом. Мели и рифы тянулись вдоль всей прибрежной линии, поэтому в здешних водах от моряков требовалось предельное внимание. В 1679 г. англичанин Уильям Дампир на торговом судне «Лойал Мерчант оф Ландон» проходил Исла-де-ла-Вакас и заметил, что бывалый командир корабля капитан Нэпмен стал непривычно строг и бдителен, стараясь держаться как можно дальше от берега. Причина была проста. Нэпмен развеял недоумение своего пытливого моряка, рассказав, что ему уже приходилось ходить здесь, и однажды, в 1673 г., небрежность помощника капитана стоила ему судна{36}.

О том, насколько откровенен был тогда Нэпмен и не сгустил ли он краски, Дампир мог задуматься спустя несколько лет, когда судьба привела его на Ваку, но уже при совершенно других обстоятельствах. В 1683 г. на этом острове ему довелось стать свидетелем того, как пираты делили взятую добычу среди членов экипажа голландца капитана Янки и избирали себе руководителей: на командование захваченным испанским призом претендовал квартирмпейстер британец Джон Кук. Капитан Янки, не пожелав расставаться с трофеем, отобрал все добро у англичан и оставил их на острове{37}.

[49]

Сколько еще подобных историй о «справедливом вознаграждении» мог бы поведать знаменитый остров — ведь именно на его пляжах морские разбойники выгружали и делили добро, захваченное «братствами» Франсуа Оллоне и шевалье де Граммона. Здесь же, в январе 1669 г., взорвался флагманский 22-пушечный фрегат «Оксфорд» знаменитого Генри Моргана. Случившаяся катастрофа, впрочем, не отвратила Моргана от любимого Ваку. Летом 1670 г. он уже начал готовился к очередному рейду — на этот раз целью экспедиции предполагалась Панама. Флотилия Моргана пришла сюда из Порт-Ройала на британской Ямайке, и «адмирал» бросил клич всем желающим присоединиться к нему, назначив сбор в водах между Ваку и Эспаньолой. От желавших насолить испанцам не было отбоя: с Тортуги и Эспаньолы к Моргану двинулись толпы добровольцев, до отказа набивавшихся во все, что могло плыть, а иные даже шли посуху к южному берегу острова, чтобы сесть там на корабли и шлюпки. Сбор затянулся, и тут же вскрылись проблемы с продовольствием для всей этой армии авантюристов. Вдобавок налетевший шторм повредил несколько кораблей — им требовался срочный ремонт. И «благословенный» остров предоставил все необходимое. Знаменитая бухта в те достопамятные дни напоминала гигантский муравейник. Люди заполонили и сушу, и прибрежные воды, все были заняты делом, занятие «по душе» нашлось каждому. Почти на любом судне было, что подремонтировать: одни из них бросили якорь в бухте, другие пришлось вытащить на прибрежный песок, и они, словно нежась на солнце, лежали на боку. Работа кипела: поднимались и опускались паруса, стучали молотки, звенели пилы, а кто-то взял в руки швейную иглу. Этому разношерстному «рабочему люду» требовалось какое-то жилье, и неподалеку от моря, на просторном лугу, как грибы, из досок и пальмовых ветвей и прочего подручного материала выросли шалаши и хижины — тогдашние строительные времянки. Те же, от кого на этих работах не было особого проку и кто не годился даже смолить борта, становились провиантмейстерами: охотой в местном лесу они добывали мясо, которое затем варили, парили, жарили, а кое-что и засаливали впрок. Чем не армия накануне кампании!

Сходная картина наблюдалась и во время похода. Планы той или иной экспедиции пираты старались сохранить в тайне. Владея самыми точными сведениями о противнике и располагая широкой агентурой, разбойники всегда могли нанести удар в самое уязвимое место обороны{38}. Среди них всегда находи-

[50]

лось немало опытных, знающих военное дело людей, и потому не удивительно, что они перемещались по морю и по суше согласно военным правилам. Флотилии, например, были разделены на эскадры, терминология применялась сугубо военная. Так, в походе Моргана на Панаму по подсчетам Эксквемелина принимало участие «тридцать семь кораблей и несколько небольших барок. После генерального осмотра выяснилось, что на них насчитывается две тысячи один человек; все хорошо вооружены ружьями, пистолетами, саблями, у всех были порох и пули, а также все прочее необходимое боевое снаряжение. На каждом корабле были пушки соответственно водоизмещению кораблей; на адмиральском корабле было двадцать две пушки и шесть басов, и он был тяжелее всех, на других было по двадцать, восемнадцать, шестнадцать, четырнадцать пушек, а на самом малом корабле насчитывалось всего лишь четыре пушки; все корабли были снабжены порохом, гранатами и всем прочим артиллерийским припасом»{39}. А вот другой поход на Панаму, уже в 1685 г. «Наш флот, — рассказывал Дампир, — состоял из десяти судов — сначала 36-пушечное судно капитана Дэвиса, 156 человек, большинство англичане, 16-пушечный корабль капитана Свана и 140 человек, все англичане. Это были единственные корабли, способные сражаться (курсив мой — Д. К.); на остальных не было никакого оружия, кроме стрелкового. Капитан Таунли насчитывал 110 человек, все англичане. Капитан Гронье имел 308 человек, все французы. У капитана Харриса — 100 человек, большинство англичане. Под командой капитана Брэнли было 36 человек, и англичане, и французы, на тендере Дэвиса 8 человек и на тендере Свана 8 человек; на барке Таунли — 80 человек и на маленьком 30-тонном барке, превращенном в брандер, находилась гребная команда. Всего 960 человек»{40}.

На суше соблюдается столь же строгий порядок, пираты передвигались по всем правилам военного искусства, с авангардом и арьергардом, над их отрядами развевались флаги. В судовом журнале капитана Массерси приводится рассказ о том, как отряд флибустьеров повстречался на дороге к городу Капоне в Западной Мексике с индейцами, находящимися на стороне испанцев: «Когда они увидели нас, то испугались… Мы сразу же спустили белый флаг и подняли красный с черепом и скрещенными костями белого цвета»{41}. То же — во время знаменитого наступления 1680 г. на Панаму Первой Тихоокеанской волны буканьеров. Пять отрядов

[51]

из семи шли под красными флагами: авангард (первый отряд) капитана Бартоломью Шарпа под красным флагом с белыми и зелеными лентами; главные силы -второй отряд Ричарда Соукинса под красным флагом с желтыми полосами, третий и четвертый отряды (команды Питера Харриса) под зелеными флагами, пятый и шестой отряды под красными флагами; арьергард (седьмой отряд) Эдмонда Кука под красным флагом с желтой полосой, изображением обнаженной руки и меча{42}. Испанцы, столкнувшись с отрядами Шарпа, специально предупреждали панамских индейцев об опасности встреч с людьми под красным флагом{43}.

III. Законодательное прикрытие

Сила пиратства заключалась не только в том, что оно сумело взять на вооружение европейскую военизированную модель. Мы уже видели, что морской раз-бой был защищен законодательно. В условиях фактически перманентной войны европейских держав на Антиллах разбойники получали возможность воспользоваться каперскими грамотами, превращавшими их в «солдат» той или иной державы. Наиболее многообещающим местом для получения каперской грамоты в середине XVII в. была французская Тортуга, так как Французское королевство было последней из великих держав, разграничивших свои заморские владения с Испанией. Расцвет подобной деятельности пришелся на период правления д’Ожерона. Пираты выплачивали ему «десятину» с захваченной добычи. Восторженную оценку этой стороны деятельности д’Ожерона дал доминиканский монах Жан-Батист Лаба, путешествовавший по Вест-Индии в 1696 г. «Мне не приходилось, — сообщает он, — когда-либо видеть правителя более бескорыстного, чем он. Он едва соглашался принять малую долю того, что принадлежало ему по праву каперских грамот, выданных им во время войны. А когда у нас был мир с испанцами, и наши флибустьеры от нечего делать могли отправиться к англичанам на Ямайку и повести туда свои суда, он позаботился снабдить их грамотами из Португалии, которая тогда воевала с Испанией, и наши флибустьеры продолжали представлять опасность для испанцев»{44}. Практику д’Ожерона продолжил и сменивший его на посту правителя Жак Непвэ де Пуансэ. После заключения в 1679 г. Нимвегенского мира Людовик XIV повел двойственную политику, отказавшись предоставлять флибустьерам королевские каперские грамоты и одновременно позволив де Пуансэ выдавать грамоты от имени королевского наместника. Подобная «принципиальность» привела к событиям 1683 г., когда голландцы Лоран де Грааф и Николас ван Хорн вместе с французом Мишелем де Граммоном разграбили Веракрус. Разъяренный король Испании Карлос II, возмущенный также агрессивностью французской политики в Испанских Нидерландах, объявил Франции войну.

В том случае, если пирату, по тем или иным причинам, было нежелательно заходить на Тортугу, его с распростертыми объятиями встречал губернатор английского острова Ямайка сэр Томас Модифорд. Например, в 1665 г., во вре-

[52]

мя войны против Голландии, губернатор, рассчитывая на помощь «старого приватира» капитана Эдуарда Мансфельда и его 600 человек, предоставил ему каперскую грамоту с позволением действовать против голландского Кюрасао{45}. У того же имелась еще и португальская грамота против испанцев, и он направился в поход на Кубу{46}.

Парадоксально, но факт — до конца XVII в. испанские власти отказывались пускать в обращение каперские свидетельства. Казалось, трудно было бы отыскать более подходящее средство, чтобы отомстить обидчикам — англичанам, голландцам и французам — и силами предприимчивых опытных испанских навигаторов положить конец их разбойничьей деятельности у испанских побережий Старого и Нового Света. Кроме того, привлечение частных лиц привело бы к экономии государственных средств, а быстрые маневренные каперские флотилии могли бы действовать куда эффективнее, нежели королевский флот.

В 1666 г. советник одной испанской торговой палаты предложил использовать для охраны американских вод фламандских приватиров. Через три года похожее предложение последовало от арматоров Бискайского залива: судовладельцы были готовы снарядить восемь-десять кораблей к берегам Новой Испании, однако взамен хотели получить право беспошлинной торговли с колониями. Им было отказано, так как предоставление подобных привилегий означало бы официальную лазейку для контрабанды в обход строго регламентируемого кодекса испанской торговли{47}. Но развал океанских торговых линий и беззастенчивость пиратов, хозяйничавших в Вест-Индии, заставили испанские

[53]

власти пойти на смягчение существующих правил. После разгрома Панамы Морганом посол Испании в Англии Антонио Мексиа и Пас, граф де Молина, решительно настаивал на применении Испанией каперства против англичан. По его мнению, «самым действенным и наименее дорогостоящим будет оживить корсаров Остенде и Бискайи. Всего лишь пустив в ход несколько клочков бумаги, мы можем повторить весь ущерб, который нанесли им во времена Кромвеля»{48}. Одним из самых известных каперов, пустившихся на охоту за вольными добытчиками, стал Мануэль Риверо Пардаль. Он вышел в море в 1670 г., возложив на себя миссию мстителя за страшный разгром, учиненный Морганом в Портобело. Взяв несколько каперских судов и бросив вызов самому «адмиралу» Моргану, испанский капер в конце концов сам угодил под удар британца Джона Морриса и погиб в завязавшемся сражении у кубинского побережья.

В феврале 1674 г. вышел указ о предоставлении на выгодных условиях каперских свидетельств. Вскоре в Вест-Индии появились испанские каперские суда — небольшие галеры, приспособленные для плавания на мелководье, с пушкой на носу и четырьмя орудиями на корме, которые сразу превратились в серьезную помеху для пиратов и контрабандистов, особенно в заливе Кампече, побережье которого было известно всему миру как центр добычи и переработки драгоценного кампешевого дерева.

IV. Вольные «солдаты»

В отличие от испанцев, британские и французские власти активно прибегали к помощи вольных союзников и прилагали все силы, чтобы привлечь буканьеров на свою сторону и удержать при себе{49}. Испытывая постоянный дефицит людских ресурсов и остро нуждаясь в вооруженных жителях, способных не только нападать, но и защищать колонии{50}, губернаторы отчетливо представляли рыночную конъюнктуру и знали, какой высокий спрос существует на услуги этих «сорвиголов». «Их около 1500 примерно на 12 судах, — писал начальник ямайской милиции полковник Томас Линч государственному секретарю Генри Беннету, лорду Арлингтону в мае 1664 г., — и, если им понадобится, то, за не-

[54]

имением английских каперских грамот, они могут заполучить французские и португальские и если что-нибудь захватят, то могут быть уверены в благосклонном приеме в Новых Нидерландах и на Тортуге. Поэтому их будут ненавидеть и проклинать, ибо испанцы всех в этих морях, в том числе и англичан, именуют мошенниками»{51}. Линч как в воду глядел. Когда вскоре англо-французские отношения обострились, д’Ожерон пригласил на Тортугу английских буканьеров и всеми силами пытался склонить их на свою сторону{52}. Его преемник, сеньор де Пуансэ, вынужден был считаться с более чем 1000 флибустьеров, обосновавшихся во владениях французской короны. «Обычно они занимаются каперством и нападают на испанцев», — совершенно по-будничному сообщал он в 1677 г. 600 из них находятся под командованием некоего маркиза де Ментенон. «Они никогда не исчезают надолго» и не желают никому подчиняться, в том числе и королю{53}.

Впрочем, несмотря на многочисленные издержки, сопровождавшие их привлечение — невозможность контроля над «бродягами», их слабая дисциплина, особые финансовые требования, независимость, собственные начальники — альтернативы для колониальных правителей зачастую просто не оставалось{54}. Во время второй англо-голландской войны (1665-1667) правитель Ямайки сэр Томас Модифорд отправил отряд против голландских баз на островах Синт-Эустатиус, Саба и Кюрасао и французских центров на Сент-Кристофере, Тортуге и Эспаньоле. Руководить военными действиями он назначил своего вице-губернатора полковника Эдварда Моргана, дядю Генри Моргана. В распоряжении полковника оказалось банда вооруженных буканьеров с Ямайки, настоящих неуправляемых «бандитов», явившихся в полной боевой готовности на семи небольших суденышках. Участие этих головорезов сэкономило бюджет, и колониальным властям не пришлось тратить средства на их экипировку и снаряжение. Правда, возникли сложности. Когда тучный Морган при высадке погиб, привлеченные им буканьеры, после падения фортов Синт-Эустатиуса, отказывались сдвинуться с места до тех пор, пока не был решен вопрос о разделе добычи.

[55]

26 января 1666 г. началась англо-французская война. В середине марта известия об этом дошли до французской Мартиники. Власти начали подготовку к военным действиям, которые развернулись вокруг «яблока раздора», которым уже несколько десятилетий был остров Сент-Кристофер. Британская сторона сумела заручиться мощной поддержкой буканьеров, собрав у себя отряды Генри Моргана с Ямайки, который только что вместе с Джоном Моррисом и Джэкменом, используя португальские каперские свидетельства, совершил рейд на Кубу и разгромил Санкто-Спирито{55}. Это позволило англичанам превзойти противников в численности, которую французский наблюдатель определил в соотношении шесть к одному, а официальные английские данные — три-четыре к одному{56}. Получив столь весомую поддержку, англичане имели явный перевес, и только мир в Бреде, заключенный 31 июля 1667 г., спас французские колонии от катастрофы{57}.

В июле 1667 г. во время Деволюционной войны французский пират Оллонэ с отрядом в 600 человек на восьми судах возглавил вместе с Мигелем Бискайцем морскую экспедицию против Маракайбо и Гибралтара, подвергнув эти города страшному разграблению. В 1673 г., когда шла англо-франко-голландская война, генерал-губернатор французских Антильских островов Жан-Шарль де Баас воспользовался услугами буканьеров, направив их против голландского Кюрасао. В 1677 г. пришедший в антильские воды французский флот вице-адмирала Жана д Эстре, действуя против Кайенны, получил «ополчение» буканьеров с Гваделупы, Сент-Кристофера и Тортуги. В апреле следующего года д’Зстре вновь пришел в вест-индские воды и расположился на Мартинике. На этот раз его целью был голландский Кюрасао. Вице-адмирал потребовал от губернатора Сан-Доминго прислать отряд буканьеров на остров Сент-Кристофер, где был назначен сбор. Экспедиция закончилась плачевно — семь военных кораблей, три транспортных судна и три флибустьера разбились вдребезги на рифах Авесских островов. Примечательно, впрочем, что флибустьеру шевалье де Граммону было поручено остаться на месте крушения и приводить разбитые корабли в порядок{58}.

Следующей войной, отчетливо выявившей «союзнические» способности флибустьерской публики, стала война Франции против Аугсбургской лиги (1688-1697). В самом ее начале всем вольным добытчикам, намеревавшимся принять участие в военных действиях, были обещаны каперские свидетельства. В 1689 г. главный правитель французских колоний граф де Бленак, готовя экспедицию против голландского Синт-Эустатиуса и британского Сент-Кристофера, получил поддержку со стороны 120 каперов, пришедших под командованием Жана Дю-касса. В 1693 г. Дюкасс, уже став губернатором французской части Сан-Доминго, держал в своем распоряжении мощные контингенты флибустьеров и отправил три или четыре сотни флибустьеров на поддержку сьеру де Борегару, который, с

[56]

собранной флотилией из шести судов, направился в военную экспедицию против британских поселений на восточном побережье Ямайки. Правда, флибустьеры во время этого похода совершенно оконфузились. Причиной стал британский фрегат «Фэлкон», отправленный на защиту побережья. Наткнувшись на него, сьер де Борегар собрал военный совет и высказался за нападение. Буканьеры же заявили, что в предстоящей схватке им «ничего не светит» и в лучшем случае они отделаются «искалеченными костями». Явно нарушая «добрые» традиции прибрежных разбойников, буканьеры дали стрекача, а победитель поневоле, «Фэлкон», преследовал их, захватив одно из отступавших судов. Реабилитировал незадачливых бандитов сам Дюкасс, пришедший к Ямайке и после отчаянного боя захвативший столь досадивший французским подданным «Фэлкон».

В 1694 г. губернатор Дюкасс совершил совместный с флибустьерами опустошительный рейд против Ямайки. Спустя три года губернатор привел 170 солдат, 110 добровольцев из поселенцев, 180 негров и 650 буканьеров, возглавляемых капитанами Пьерре, Гале, Коттю, Сале, Блуа на помощь французской эскадре, возглавляемой капитаном 1-го ранга Жаном Бернаром Луи Дежаном, бароном де Пуэнти. Результатом операций стал захват испанской Картахены и острейший конфликт королевского флота с буканьерской братией, обнаживший острые точки подобного сотрудничества{59}.

Однако по мере закрепления европейских держав на захваченном пространстве Вест-Индии возрастала и подозрительность властей в отношении своих недавних союзников. Бесшабашное, дикое, неуправляемое воинство вовсе не напоминало твердую опору, которая могла бы позволить державам контролировать Вест-Индию. Раздробленное на множество свободных зон пустынное некогда испанское море, заполнявшееся криминально-бандитскими и маргинальными группками буканьеров, корсаров, флибустьеров и коу-киллеров, по Мадридскому, Ратисбонскому и Утрехтским соглашениям превратилось в единое пространство, разделенное между военно-морскими державами. Внутри Вест-Индии все меньше оставалось места для вольницы «людей моря». Они могли превратиться в потенциальную угрозу собственным нанимателям и обратить свое оружие против властей и официальной торговли.

Так и произошло, когда закончилась война за Испанское наследство, и в Карибское море хлынул поток демобилизованных головорезов с британского, французского, голландского и испанского флотов. Властям потребовалось более десяти лет, чтобы «единым фронтом» справиться с эскалацией бандитизма{60}. Вольное сообщество, сыграв свою роль в борьбе за раздел испанской Вест-Индии, стало лишним «игроком» — оно окончательно утратило черты союзника государства, его «антильских солдат», и превратилось в преследуемое криминально-уголовное сообщество.

[57]

Примечания:

{1} О военной революции см. подробнее: Parker G. The military revolution, military innovation and the rise of the West, 1500-1800. Cambridge, 1988; Black J. A military revolution? Military change and European society, 1500-1800. London, 1991; Downing В. M. The military revolution and political change: Origins of democracy and autocracy in early modern Europe. Princeton, 1993; Chagniot J. Guerre et société à l’époque moderne. Paris, 2001.

{2} Фуко M. Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы. М., 1999. С. 246-247.

{3} Об испанской колониальной империи см. подробнее: Parry J. Н. The Spanish seaborne empire. New York, 1966; Hoffman P. E. The Spanish crown and the defense of the Carribean, 1535-1585. Lousiana, 1980; Spate O. H. K. Monopolists and freebooters. Canberra, 1985; McAllister L. H. Spain and Portugal in the New World, 1492-1700. Minneapolis, 1984; Elliot J. H. Spain and its world, 1500-1700. London, 1989.

{4} Об имперской политике европейских держав в Америке см.: Abbot W. The expansion of Europe: a social and political history of the modern world, 1415-1789: 2 vol. London, 1941; Folz R. The concept of empire in West Europe from the fifth to the fourteenth century. London, 1969; Pagden A. Lords of all the world: Ideologies of empire in Spain, Britain and France, 1500-1800. New Haven, 1995; Armitage D. Theories of empire, 1450-1800. Aldershot, 1998.

{5} Об этом, например, откровенно сообщал Ж.-Б. Кольбер в секретном письме командующему эскадрой в Вест-Индии Габаре от 30 сентября 1678 г. Предупреждая адмирала о необходимости собирать точные сведения о состоянии испанских колоний и передвижениях галионов, генеральный контролер финансов сообщал, что, несмотря на достигнутый в Европе мир, «в других частях света он не действует», и, значит, «недалек тот день», когда король отдаст распоряжение нанести удар по испанским владениям в Вест-Индии {Newton А. Р. The European Nations in the West Indies, 1493-1688. L., 1933. P. 308, 309).

{6} Об особенностях ведения войны в Америке см.: Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV-XVIII вв. Т. 3: Время мира. М., 1992. С. 51-56.

{7} Tertre J. В. Histoire général des Antilles habitués par le Française: 4 vol. Paris, 1667—1671. Vol. 3, 4. P. 74.

{8} Charlevoix P.-F.-X. de. Histoire de Saint-Dominque. Paris, 1730. P. 7.

{9} См.: Le Petit Robert: Dictionnaire alphabétique et analogique de la langue française. 3 e éd. Paris, 1993; The Oxford dictionary of English Etymology I Ed. by С. T. Onions. Oxford, 1966; The Barnhart dictionary of Etimology. New York, 1988.

{10} Charlevoix P.-F.-X. de. Op. cit. P. 8.

{11} Блон Ж. Флибустьерское море. M., 1985. С. 37.

{12} Charlevoix P.-F.-X. de. Op. cit. P. 7.

{13} Архенгольц Ф. История морских разбойников Средиземного моря и Океана. М., 1991. С. 12.

{14} Charlevoix Р.-F.-X. de. Op. cit. P. 8.

{15} Эксквемелин A. О. Пираты Америки. М., 1968. С. 47.

{16} Цит. по: Newton A. P. Op. cit. P. 239, 240.

{17} Priestly H. I. France overseas through the Old regime. New York, London, 1939. P. 82.

{18} Debien G. Les engagés pour les Antilles (1634-1715). Abbeville, 1951. P. 89-91.

{19} Имеется в виду оружие для охоты: либо тесак или нож, либо пищаль, названная здесь по аналогии с «громобоем» Натаниэля Бампо.

{20} Debien G. Op. cit. P. 49.

{21} Rabb Th. К. Enterprise and Empire: Merchant and gentry investment in the expansion of England, 1575- 1630. Harvard, 1967. P. 149.

{22} Ibidem.

{23} Colonising expedition to the West Indies and Guiana, 1623-1667. Ed. by V. T. Harlow. London, 1925. P. 16.

{24} См.: Dampier W. Descriptions. London, 1699.

{25} См., напр., определение буканьеров как «вест-индских пиратов… также грубого сброда на Ямайке» в издании: В. Е. New dictionary of the terms ancient and modern of the canting crew. London, 1698. Его автор, по-видимому, офицер английского флота, скрывшийся под псевдонимом, проявлял огромный интерес к морской терминологии, и составленный им словарь был одним из наиболее авторитетных в подобных вопросах (Coleman J. A history of cant and slang dictionaries. Vol. 1.1567-1784. Oxford, 2004).

{26} Biome R. A. Description of the island of Jamaica, with the other isles and territories in America. Year 1672 II English historical documents. Vol. VIII. P. 562.

{27} Ray A. Dictionnaire historique de la lanque française. Paris, 1992.

{28} См., напр.: A Dictionary of the Low-Dutch element in the English vocabulary I Ed. by J. F. Bense. The Hague, 1939.

{29} Charlevoix P.-F.-X. de. Op. cit. P. 8.

{30} Возможно, впрочем, что происхождение самого слова «флибот» (англ, fly-boat, франц, flibot) связано с нидерландским vlieboot, обозначавшем быстрое небольшое судно, на котором морские гезы сражались против испанцев (Oxford English Dictionary. 1989.
Vol. 5. P. 1119).

{31} Charlevoix P.- F.-X. de. Op. cit. P. 67.

{32} Savary J. Dictionnaire Universel du Commerce. Geneve, 1750. Vol. IV. P. 104.

{33} Charlevoix P.-F.-X. de. Op. cit. P. 11.

{34} Pluchon P. Histoire de la colonization française. T. I: Des origins à la Restauration. Paris, 1991. P. 381, 382.

{35} Англичане называли этот остров Айленд-оф-Эшес (Остров Пепла). Современное название — Ваку, принадлежит Гаити.

{36} Dampier W. A new voyage round the world. London, 1697. Repr.: New York, 1968. P. 7.

{37} Ibid. P. 55. Французский капитан Тристьян забрал нескольких из англич ан на свой корабль и пришел на французский Пти-Гоав. Воспользовавшись сходом французской команды на берег, англичане (Кук, Э. Дэвис) захватили его судно и вышли в открытое море, зайдя по дороге на остров Вака и прихватив сидевших там «компаньонов».

{38} Например, в разгар Аугсбургской войны, в 1696 г., резко уменьшилось население Ямайки — из 2440 человек, проживавших на острове в августе 1695 г., осталось 1390. Особенно сильные потери понесло морское население: его численность сократилась с 1200 человек до трехсот. Причиной столь резкого падения числа жителей явились «деспотические» действия командиров британских военных кораблей, насильственно забиравших моряков в свои экипажи. В ответ на столь непопулярные меры жители Ямайки бежали на французскую половину Сан-Доминго, где завербовывались в ряды французских каперов и предоставили французам ценнейшие сведения об укреплениях Ямайки, численности местного гарнизона и уязвимых местах фортификационных сооружений. Так, один из английских пленных, бежавший с Сан-Доминго, сообщал властям о намерениях французов вторгнуться на остров и об их расчетах на помощь пятисот якобитов, которые должны были присоединиться к высадившимся войскам (Crouse N. М. The French Struggle for the West Indies. 1665-1713. New York, 1943. P. 191, 213). Такое поведение местных жителей объяснялось и политическими событиями: «славная революция» 1688 г. и восшествие на престол Вильгельма Оранского вызвали недовольство известных своей неприязнью к англичанам ирландских католиков, приверженцев Стюартов и свергнутого короля Иакова II. Им куда ближе была католическая Франция, приютившая у себя Иакова II и поддерживавшая якобитов.

{39} Эксквемелин А. О. Указ. соч. С. 163.

{40} Dampier W. Ор. cit. Р. 147.

{41} Rectoran P. Corsaires basques et bayonnais du XV-e au XIX-е siede: Pirates, fli-bustières, boucanières. Bayonne, 1946. P. 67.

{42} Ringrouse B. Dangerous voyages and bold attempts of captain Sharp II Esquemeling J. The buccaneers of America. London, 1893. P. 278.

{43} Privateering and piracy in the colonial period: illustrative documents / Ed. by J. H. Jameson. New York, 1923. P. 122.

{44} Цит. по: Pluchon P. Op. cit. P. 169.

{45} Calendar of State Papers. Colonial series. T. 5: America and West-Indies, 1661-1668. London, 1880. P. 329, 330, 363.

{46} Заметим, что практика получения двух каперских грамот вовсе не была исключением из правил. В 1685 г. Дампир, находясь в Панамском заливе, стал свидетелем встречи английских и французских пиратов. «Капитан Гронье продемонстрировал свое расположение, предложив капитану Дэвису и капитану Свану новую грамоту от губернатора Пти-Гоав, — вспоминал он. — Для последнего было обычным делом давать незаполненные бланки своим капитанам с наставлением передать их тому, кому они посчитают нужным. Таким образом, грамоты губернатора Пти-Гоав предоставляли убежище и приют любому из отчаянных искателей удачи и этим способствовали росту их богатства, силы и репутации. Капитан Дэвис принял грамоту; на руках у него, впрочем, была старая грамота, доставшаяся по наследству от умершего капитана Кука, который, в свою очередь, заполучил ее от капитана Тристьяна вместе с его барком. Капитан Сван, однако, отказался взять ее, сказав, что у него имеется грамота от герцога Йоркского… Я никогда не читал ни одной французской грамоты, пока был в здешних водах, и не знаком с их содержанием, но с тех пор я узнал, что истинный смысл их заключается в том, чтобы даровать свободу рыбной ловле и охоте на дичь. Причина сего в том, что остров Эспаньола, где расположен Пти-Гоав, принадлежит частью французам, частью испанцам, и когда наступает мир, эта грамота выдается как обоснование каждой из сторон защищать себя от вмешательства противника. В действительности же французы не ограничивают их действие одной Эспаньолой и подобным обманным путем предоставляют возможность опустошать любую часть Америки, на море и на суше» [Dampier IV. Op. cit. Р. 136, 137).

{47} Haring С. Trade and navigation between Spain and the Indies in the time of Habsburg. Oxford, 1918. P. 250, 251.

{48} Донесение графа де Молины королеве-регентше Мариане от 24 июля 1671 г. (цит. по: Stradling R. A. The Armada of Flanders: Spanish maritime policy and European war, 1568-1668. Cambridge, 1992. P. 236).

{49} См., напр., размышления по этому поводу Дж. Кендалла, которыми он поделился с Модифордом в ноябре 1664 г. (Calendar of State Papiers. 1661-1668. P. 253).

{50} Например, во время войны Франции против Испании, Священной Римской империи и Голландии (1674-1678) произошел показательный эпизод, о котором рассказал Питер Констан, голландский командир из эскадры вице-адмирала Якоба Бинкеса. В 1676 г. Констан направил к Сан-Доминго небольшую эскадру, чтобы побудить «буйных» местных жителей «сбросить невыносимое ярмо короля». С учетом бесперебойной контрабандной торговли, которую в нарушение всех королевских эдиктов на протяжении нескольких лет вели жители колонии с голландскими торговцами, казалось, что у них есть шансы на успех. Несмотря на радужные ожидания, вошедших в гавань голландцев встретила мушкетная пальба, а стоявшие на якоре небольшие суда устремились в атаку. Неподготовленный натиск жителей Сан-Доминго был отбит, но развить успех голландцы не сумели. На следующий день к острову подошел правитель Тортуги де Кюсси и заставил голландцев ретироваться.

{51} Calendar of State Papiers. 1661-1668. P. 211.

{52} Губарев В. К. Бертран д’Ожерон и колониальная политика Франции в Вест-Индии (60-70-е годы XVII в.) II Французский ежегодник. 1983. М., 1985. С. 219. Заметим, что враждебность между англичанами и французами накладывала особый отпечаток и на взаимоотношения внутри пиратского сообщества. Характерны события 1689 г., которые произошли на корабле англо-французской флибустьерской шайки, стоявшем на якоре у острова Сент-Кристофер. Неожиданно пришло известие о том, что началась Аугсбургская война. Пираты тут же разделились на два лагеря. Британцы, численно превосходившие своих французских «коллег», избавились от нежелательных спутников, вышвырнув их на берег. Корабль же они увели на английский Невис, где получили от местного правителя каперскую грамоту, разрешавшую действия против французской торговлю (Ritchie R. С. Captain Kidd and the war against the pirates. New York, 1985. P. 76).

{53} Newton A. P. Op. cit. P. 323, 324.

{54} «У врага двадцать приватиров», — с тревогой сообщал в начале войны за Испанское наследство правитель британских Наветренных островов Кодрингтон. Губернатор жаловался, что по ночам ими кишат тамошние гавани, и они берут все проходящие мимо суда, а он не может послать ни с одного острова письма с приказом (Crouse N. М. Op. cit. Р. 268).

{55} Calendar of State Papers. 1661-1668. P. 359

{56} Ibid. P. 375.

{57} Mimes S. L. Colbert’s West-India policy. New Haven, 1912. P. 126.

{58} Об операциях д’Эстре см: Saint-lves. Les Campagnes de Jean d’Estree // Bulletin de géographie historique et descriptive. 1899. N. 2. P. 217-246; Dessalles A. Histoire general des Antilles. Paris, 1847. V. 1-5.

{59} О захвате Картахены см.: Блон Ж. Указ. соч. С. 248-274; Charlevoix P.-F.-X. de. Op. cil; Dessalles A. Op. cit ; La Ronciere Ch. de. Histoire de la Marine française. T. VI. Paris, 1921.

{60} См. подробнее: RedicerM. Between the Devil and the deep-blue sea. Merchant seamen, pirates and the anglo-american maritime world, 1700-1750. Cambridge, 1988. Ch. 6: The Seaman as Pirate. Plunder and social banditry at sea. P. 254-287.