Морозова О. М. Перспективы изучения проблем Первой мировой войны 1914-1918 гг. по архивным коллекциям

Первая мировая: Неоконченная война: Материалы международной научной конференции, посвященной 100-летию начала Первой мировой войны 1914—1918 гг. «Проблемы поиска и публикации российских и зарубежных источников о Первой мировой войне 1914—1918 гг. на современном этапе развития исторической науки». Москва, 18 июня 2014 г. / Отв. ред. Е. И. Пивовар; сост. И. А. Анфертьев. — М.: РГГУ, 2015. С. 38-53.

Morozova О. М. (Rostov-on-Don, Russian Federation) Researching prospects of World War I problems (1914-1918) on archival collections

Аннотация:
Формирование полноценных архивных фондов, отразивших жизнь страны в годы Первой мировой войны, было прервано начавшейся революцией и Гражданской войной. В последующем в памяти очевидцев период 1914-1917 гг. был заслонен еще более масштабными и трагическими событиями. Этим вызваны трудности в изучении эпохи. Между тем уже в ходе войны возникло массовое стремление к увековечиванию памяти о ней, оно было частью массового восприятия этого военного конфликта как времени, когда многое изменится к лучшему — и люди, и общество, и принципы государственного устройства. Мнение об общественных настроениях формировалось усилиями политических деятелей разного толка, однако истинные побудительные мотивы человеческого поведения в условиях общеевропейской войны, когда происходила ломка традиционных моделей поведения и картины мира, могут быть выявлены на основе документов личного происхождения. Памятников мемуарного и эпистолярного жанров, относящихся к 1914-1917 гг., в отечественных архивах немного, они, как правило, растворены в массе других документов, что затрудняет их выявление. Обнаруженные образцы фронтовой переписки показывают, что русская армия стала терять строго иерархический характер подчинения и управления. Уверенность военнослужащих, что они имеют право спрашивать и требовать, приобретала все больший масштаб. Отдельного изучения заслуживают проявления патриотизма, отраженные в частной переписке представителей различных слоев. Попытки реконструкции этого духовного феномена на основе газетных материалов дают искаженный результат, поскольку публикации в СМИ выполняли мобилизующую и агитационную функции. Исследования, выполненные в последнее время, показали, что экономика различных регионов страны строилась на разных организационных основаниях. В связи с тем, что Архангельский порт оказался под влиянием военных обстоятельств основными воротами иностранного импорта, изучение происходивших здесь событий позволяет просле-

[38]

дить процесс ускоренного складывания модели государственного капитализма. В противовес этому на Юге страны продолжали доминировать рыночные механизмы.

Annotation:
Formation of archival holdings that reflected the life of the country during World War I, was interrupted by the outbreak of revolution and Civil War. Later in the memory of eyewitnesses period of 1914-1917 was overshadowed by even more ambitious and tragic events. This caused difficulties in the study of period. Meanwhile, in the time of war arose massive desire to perpetuate the memory of her, it was part of the perception of the military conflict as the time when things will change for the better — and the people, and society, and the principles of government. The notion about the public mood was formed efforts of politicians of various stripes, but the true motives of human behavior in European war can be identified on the basis of personal documents. Russian archives contain little memoirs and letters relating to 1914-1917. They usually dissolved in a host of other documents, making them difficult to identify. But they show that the Russian army began to lose strictly hierarchical nature of submission and control. Subordinates confidence that they have the right to ask and demand. It is important to examine the contents of patriotism reflected in private correspondence. Attempting to reconstruct this spiritual phenomenon on the basis of newspaper articles give a distorted result, as published in the media and propaganda carried out catalytic functions. Studies carried out in recent years have shown that different regions of the country ‘s economy was built on different organizational grounds. The North of Russia as the sea gate of a country at war showed the formation of model of state capitalism. In contrast, in the South of the country continued to dominate the market mechanisms.

Ключевые слова:
Первая мировая война, архивные фонды, историко-психологический анализ военного конфликта.

Keywords:
World War I, archival funds, historical and psychological analysis of the war conflict.

Степень изученности Первой мировой войны в России и в других европейских странах отличается разительно. В советской историографии этому периоду отечественной истории внимание уделялось как катализатору двух революций 1917 г., что способствовало одностороннему, хотя и глубокому, изучению этого исторического периода. Следует отметить сложность работы с архивными источниками по изучаемому периоду.

[39]

С одной стороны, комплектование источников началось уже с 1914 г. Патриотический порыв проявился и в том, что стали раздаваться голоса с призывом незамедлительно начать работу по увековечиванию памяти о новой героической эпохе. Писатель В. В. Розанов представил как заслуживающее поддержки предложение учительницы из Гатчины — начать накапливать в особую коллекцию для последующего издания писем с войны, которые хранятся в каждой семье. Розанов горячо одобрил: да, как важна память о частностях и подробностях войны{1}.

В 1915 г. в издательстве Т-ва Н. В. Васильева начали работу над семитомной «Историей Великой войны». Генерал-майор Генерального штаба А. Д. Шеманский в предисловии писал: «Война затянулась, может быть две трети ее впереди, скоро ли дождешься официальной истории, документального рассказа и подноготной событий. Такой огромный труд вероятно сделают и прочтут только наши дети». В связи с этим генерал подчеркивал: именно поэтому книга необходима сейчас, чтобы, будучи созданной «одновременно с войной, под ее грохот, под тем настроением, какое она создала для участников и современников», она передала бы настроения, которые после войны будут изменены «под наплывом новых ощущений», а потому «не вернут уже настроений, сопутствующих войне»{2}. Было выпущено три тома. Издание было остановлено из-за дороговизны.

Рекомендовалось начать собирать экспонаты для будущих музеев, фиксировать информацию, связанную с проявлениями благотворительности, патриотизма, изменений в экономической, политической, социальной, культурной жизни. Первый георгиевский кавалер этой войны донской казак Кузьма Фирсович Крючков просил заведующего Донским музеем принять его коня Костю, его боевого товарища, с которым он совершил тот подвиг, за который был награжден. С этим конем он вырос, пошел на службу, прослужил семь лет, но тот «пришел в негодность» и был выбракован полковой комиссией. Крючков просит, чтобы конь остался «на память», чтобы в музее поместили его чучело или скелет{3}.

С другой стороны, вследствие революционных событий 1917 г. документация большинства «старорежимных» учреждений не была архивирована. Сохранившиеся документы либо хранятся в разрозненном виде, рассеяны по разным фондам, либо безвозвратно утеряны: они были или уничтожены в революционный период, или утрачены во время эвакуации во время Великой Отечественной войны. Кроме того, лаконичный «телеграфный»

[40]

стиль деловых документов военного времени создает значительные сложности при извлечении информации и установлении ее достоверности.

Но целенаправленная скрупулезная работа в данном направлении позволяет восстановить многие забытые и неизвестные страницы войны — от глобальных процессов до частных, но знаковых событий.

К примеру, предварительное знакомство с документами государственных учреждений и других структур, регулировавших экономическую жизнь Архангельской губернии, Области Войска Донского, Екатеринославской губернии, Терской области, показало, что они строились на разных организационных основаниях. В связи с тем, что Архангельский порт оказался под влиянием военных обстоятельств основными воротами иностранного импорта, изучение происходивших здесь событий позволяет проследить процесс ускоренного складывания модели государственного капитализма, выявить антропологические основания российской модели мобилизационной экономики. Исследуя организационно-экономическую практику при строительстве Архангельского порта, Т. И. Трошина показала близость системы военного управления классическим моделям военного капитализма, подчеркнув, что это было связано не с особыми качествами северных коммерсантов, «которые с началом войны поспешили в Архангельск, рассчитывая на легкую чрезмерную наживу за счет казны», а с деятельностью военных и гражданских чиновников, таких как инженер П. Г. Минейко, губернатор С. Д. Бибиков, капитан 1 ранга В. Я. Ивановский, которые сыграли большую роль в организации Архангельского порта и всей жизни региона в условиях военного времени{4}. Столь широкие полномочия представителей военных ведомств объяснялись высокой заинтересованностью российского и союзнического командований в бесперебойном функционировании порта.

В противовес этому на Юге страны продолжали доминировать рыночные механизмы. Заводовладельцы, рабочие и коммерсанты-посредники оказались втянутыми в конкурентную борьбу за участие в дележе денег оборонного заказа. Появилось два слоя, для которых война стала временем процветания. Это — рабочие предприятий, работавших на войну, и их хозяева. Район поднялся на англо-франко-бельгийские деньги. Среди владельцев крупнейших компаний немало иностранцев. С началом войны с государствами Тройственного союза их граждане покидали Россию через

[41]

нейтральные страны. Подданные стран Антанты сохранили все свои права, но находившиеся до объявления войны на территории России покинули ее, убыв на родину. Руководство предприятиями осуществлялось через уполномоченных управляющих — русских и иностранцев. Это была типичная практика и до 1914 г. Но дистанцированность управляющих органов и предприятий значительно усилилась. В связи с повышением жалования на столичных предприятиях и ростом закупочной цены пуда производимых предметов рабочие требовали повышения зарплаты. Волокита и ссылки на отсутствие принимающих решение лиц помогали сводить вопрос о повышении жалования к вопросу о единовременных премиях. Примечательно, что в этом вопросе государственные чиновники, наблюдающие за положением дел на заводах, нередко бывали на стороне рабочих, а не администрации{5}.

Но и позиция рабочих не была в должной мере патриотичной. Уяснив свою важность для государства, они бастовали, выдвигая наряду с обоснованными требованиями и такие, смысл которых они и сами не могли объяснить. Просто они осознали, что пришло время их «классового эгоизма». Среди рабочих стало замечаться стремление к переходам из цеха в цех или даже на другой завод в поисках лучшей зарплаты при меньшей затрате физических сил. Благо выбор был широк.

По-видимому, одной из причин столь различной ситуации на Юге и Севере России были отличия экономических и военно-стратегических интересов союзнических государств в этих регионах. Если на Русском Севере в интересах бесперебойных поставок для действующей армии нужны были чрезвычайные меры по ограничению прав частной собственности, то на Юге страны это ударяло по экономическим интересам граждан стран Антанты, и возможности повлиять на ситуацию у местных чиновников не оказалось.

Добавим, что изучение положения на промышленных предприятиях может помочь понять, почему война, объединившая на первом этапе население (с ее началом прекратились крестьянские бунты, рабочие забастовки, студенческие волнения и политическая активность интеллигенции), привела к раздроблению общества, к резким противостояниям по новым линиям, к локализации социальных и территориальных групп.

Традиционным является взгляд на военное время как пору упадка сельскохозяйственного производства в связи с оттоком рабочих рук из-за мобилизации в армию мужчин-землепашцев.

[42]

В отличие от центра, действительно страдавшего от сокращения занятых в хозяйстве рабочих рук, в южных регионах, например на Ставрополье, увеличивались площади посева, росла урожайность. Материальное положение крестьян улучшалось, им удавалось выкупать в собственность обрабатываемые земли. Это было следствием политической линии правительства, направленной на защиту интересов крестьян. И тем не менее благополучие южнороссийского села не привело к ликвидации социальной напряженности. Одним из явлений, нуждающихся в изучении, была позиция крестьян по отношению к Крестьянскому банку: начались массовые отклонения от уплат казенным учреждениям, и в особенности Крестьянскому банку{6}. Несмотря на различие в природных условиях в чем-то похожие процессы проходили и в северной деревне. Там начинают накапливаться недоимки, хотя по этому показателю до войны северные губернии были в конце списка русских губерний. Одновременно с этим росли доходы крестьян, что можно проследить по росту вкладов на сберкнижках и в кредитных товариществах. Совершенно новым для деревни явлением стало повышение статуса солдаток — женщин, проводивших на фронт мужей. Появились новые типы внутрисемейных конфликтов: получающая пособие жена-солдатка выходила из патриархальной зависимости от родителей мужа.

Крестьянские хозяйства, отличавшиеся характером производства и размерами земельной собственности, конкурировали в доступе к труду военнопленных. Впервые в русской деревне появилось такое количество подлинных чужаков — отличающихся языком и культурой людей. Архивные документы содержат уникальную информацию, позволяющую восстановить процесс сближения групп людей, которые до войны фактически не имели представления друг о друге. Особую ценность в связи с этим представляют фонды военной цензуры, включающие копии перлюстрированных писем и ежемесячные отчеты руководителей местных бюро о настроениях различных категорий корреспондентов до момента ликвидации этой структуры осенью 1917 г. Перспективным источником информации о ситуации в деревне являются: фонды Вольного экономического общества, где содержатся крестьянские анкеты; архивные фонды, образованные деятельностью Комитета по землеустроительным делам Министерства земледелия, губернских и уездных землеустроительных комиссий, Крестьянского Поземельного банка, а также Совета Министров, сообщающие о ходе военных закупок, о кооператив-

[43]

ном движении на селе, о положении и труде расконвоированных военнопленных в крестьянских хозяйствах земледельческих районов. Использование подобных источников уже дало некоторые результаты, например, в отношении выяснения роли войны в актуализации человеческого и социального потенциала, что представляется весьма важным для понимания последующих событий — как в ближайшей перспективе (революции и Гражданская война), так и в более отдаленной (индустриализация и проч.){7}.

Содержание общественных настроений в России времен Первой мировой войны нам известно из протоколов заседаний Государственной Думы, из публикаций представителей широкого спектра политических сил, из литературных произведений, периодических изданий. Однако все эти источники дают довольно искаженное представление о состоянии дел, поскольку могут быть охарактеризованы как вариации пропагандистской публицистики. На мой взгляд, наиболее адекватным из возможных источников информации о массовых переживаниях могут быть только частные бумаги — дневники и письма. На их основе под силу отследить динамику настроений разных слоев населения (интеллигенции, средних городских слоев, рабочих, крестьян); изучить генезис и содержание общественных мифов относительно участия России в войне и компенсаторного механизма, заложенного в них; определить вектор перестройки общественных отношений и изменение содержания социальных ролей, трансформацию представлений населения о войне и военном деле как о профессии людей, исключенных из цепи обыденных человеческих связей.

В текстах авторов различных убеждений — от правых до умеренно левых — выявлен тезис об исходящей от кайзеровской Германии «империалистической угрозе», а также специфическое понимание русским обществом концепции «войны, которая положит конец всем войнам» — идеи, имевшей хождение и в других странах Антанты.

Майкопский врач Василий Федорович Соловьев, который был призван в действующую армию и находился на Кавказском театре военных действий, в письмах домой делился с близкими своими мыслями, надеждами и наблюдениями. В сентябре 1914 г. он еще сохранил настроение патриотизма и уверенности в важности войны и победы в ней для всей нации{8}. Для Соловьева участие России в этой битве народов в одном лагере с передовыми нациями дает надежду на выход страны на новые рубежи прогресса в послевоенном мире. Он видит будущую Европу освобожденной от ми-

[44]

литаризма, носителем которого видится прежде всего Германия, которая заражает этим другие страны{9}. Он считает уровень национального подъема во Франции, Бельгии и Сербии более высоким, чем в России. Направленность газеты «Русский богатырь» его не устраивает, и он надеется, что это последние отголоски старого режима. Но уже 8 октября Василий Федорович с сожалением пишет о появившемся чувстве озверения и надеется, что скоро наступит откат, ведь он так верит, что война сделает людей лучше.

В. Ф. Соловьев придерживался левых убеждений и за активную общественную деятельность в годы революции 1905-1907 гг. был выслан из Майкопа в Баку. Но у лояльного монарху бывшего царского генерала И. Г. Эрдели можно встретить созвучные высказывания в записках, датированных, по-видимому, летом 1918 г. Иван Георгиевич писал, что если Россия вновь вступит на путь империализма, то вновь потребуется (!) государственный переворот. По его мнению, будущее за «более общественными и народными формами правления», как в Англии, Америке, Франции, но не как в Германии и Австрии{10}. Из других текстов из переписки семьи Соловьевых ясно, почему публика, относящая себя к прогрессивному лагерю, так боялась засилья немецкого влияния, слухов о начале сепаратных переговоров с Вильгельмом и в целом сближения с Германией. Она опасалась укрепления консервативных сил в стране, отказа от хоть небольших, но достижений на пути политического прогресса{11}.

Газетные статьи журналиста М. О. Меньшикова, популярнейшего автора «Нового времени», могут быть признаны свидетельством массовых настроений в российском обществе. Он тоже был против имперства, но имперства русского. Он считал, что Российская империя держится лишь на плечах русского народа и существует ему же во вред. Ни одна война не решила ни одного из насущных вопросов, даже земельного: «…Мы видим, что нация испытывает страшные бедствия от недостатка земли, точь-в-точь как будто не было никаких войн, никаких завоеваний, ни Святослава, ни Дмитрия Донского, ни Ермака, ни Суворова»{12}. И в то же время Меньшиков ныне почитается как один из идеологов русского национализма — национализма «оборонительного типа», по словам самого Меньшикова (статья «Дело нации», 1914).

Способность логически обосновывать взаимоисключающие на первый взгляд вещи, по-видимому, и была секретом его успеха у публики. Меньшиков тем и нравился читателям «Нового времени», что мог с легкостью и убедительно обосновывать проти-

[45]

воположные тезисы. То он пацифист, то милитарист, то он преклоняется перед Петром (царь-герой, посланный России Богом{13}; царь, выучивший русских воевать), то обвиняет его в том, что тот «вынес душу России из ее родины» и что «от Петра пошла петербургская цивилизация, прелесть которой все мы теперь чувствуем»{14}. То, что читатель прощал публицисту неустойчивость мировоззрения, свидетельствует о такой черте российского общества начала XX в., как разочарованность в неизменных истинах, ценностях, стандартах. Обрушившийся на просвещенного обывателя шквал проблем нужно было объяснять логически стройно и красиво, с применением излюбленного приема — экскурса в глубины истории, где, как правило, он находил ответы на злободневные вопросы. То, что исходные посылки рассуждений журналиста, как и сформулированные им выводы, не совпадали с содержанием других его статей, публику совсем не шокировало. Завидная гибкость ума главного автора «Нового времени» отвечала вкусам публики, которая так же, как он, меняла принципы, политические платформы, после приступов эйфории впадала в черный пессимизм.

В одной из монографий и докторской диссертации{15} мне пришлось немало внимания уделить слою военных полуинтеллигентов — унтер-офицеров и офицеров военного времени обер-офицерских чинов, выдвинувшихся на фронтах Первой мировой войны и сыгравших важную роль в эскалации будущего революционного конфликта. Это не только те, кто участвовал в создании Красной армии, но и те, кто последовал призыву лидеров Белого движения.

Еще А. Н. Энгельгардт, автор «Писем из деревни», отмечал в 1879 г. связь между введением всеобщей воинской повинности и возникновением в простонародных слоях интереса к политике{16}, что, по мнению Меньшикова, особенно опасно в странах, где можно ожидать народных волнений: «Что, если в минуту национальной опасности армия первая изменит своему отечеству?»{17}. Но реальная опасность состояла не только в том, что у «плохо воспитанной, наскоро кое-чему обученной, зараженной общею распущенностью» молодежи было в руках оружие, но и в том, что пребывание в армии рождало новые социальные амбиции.

Успешно оконченная четырехмесячная учебная команда давала право на получение унтер-офицерского чина. После прохождения трехлетней действительной службы выходец из мещанско-крестьянского сословия, почувствовавший себя «благородием», опять возвращался в «подлое» состояние.

[46]

Незадолго до начала войны с Германией, в феврале 1914 г., 32-летний десятник Прохоровских угольных копей Николай Прохорович Козлов говорил двум рабочим: «На что нам правительство и полиция, служим ГОСУДАРЮ, а обеспечения никакого, вследствие чего мы по окончанию срока службы одеваем чуни и идем на работу в шахту, чего мы не должны допускать, мы должны быть все между собой равны»{18}. Наивный монархизм Козлова не прошел мимо внимания властей, о чем и был составлен соответствующий рапорт.

Тяжелые потери русской армии в войне с Германией привели к появлению слоя людей, «новых» военных, которые стали связывать с армией и, соответственно, с войной свое будущее. «Новые» военные: унтер-офицеры, вахмистры, произведенные в звание в 1915-1916 гг., и выпускники школ прапорщиков военного времени находились в состоянии внутреннего конфликта, рожденного неустойчивостью и противоречивостью статуса. К концу германской войны типичным становится офицер — крестьянин по сословной принадлежности. Им позволили получить военную профессию, но на каждом шагу давали понять второсортность. Неоднозначность положения этих опытных в военном отношении людей и определила их пребывание и у белых, и у красных и частые переходы из лагеря в лагерь. После Февральской революции солдаты активно выдвигали их в полковые комитеты, что затягивало даже не знакомых с левыми идеями в зону влияния радикальных партий. По возвращении домой они приглашались руководить отрядами самообороны как люди, опытные в военном деле. Полученные знания и навыки давали унтер-офицерам и прапорщикам возможность рассматривать армейскую стезю как свою новую профессию и жизненное призвание. Опыт мировой войны вносил элементы профессионализма в военную деятельность обеих армий. Из послевоенных воспоминаний становится очевидным, что обладание военными навыками уже само по себе было весьма распространенным и не имеющим политической окраски поводом для участия в вооруженном конфликте.

Офицерская резня 1917 г. выглядит совершенно неожиданной на фоне почти идиллических отношений окопников — рядовых и офицеров, которые предстают со страниц фронтовой переписки. Находящийся в Государственном архиве Ростовской области (ГАРО) фонд участника Первой мировой войны офицера-артиллериста В. А. Ажинова достаточно полно представляет атмосферу действующей армии.

[47]

Из писем, которыми обменивались Ажинов и его товарищи, можно выявить систему ценностей фронтового офицерства. В этой среде пользуется авторитетом и любовью тот, кто отважен, не боится передовой, верен своей части. Считались хорошим тоном откровенные высказывания по всем вопросам — военным и политическим (утверждение А. И. Деникина, что армия была вне политики, в этой связи представляется спорным), в отношении оценки личных качеств сослуживцев и командиров, поведения отдельных лиц в бою, о бытовых условиях службы.

Из контекста писем становится ясно, что находиться в тылу было не только непрестижно, неприлично, но и неинтересно. Отъезд с фронта даже для выполнения задания командования назывался потерянным временем. Считалось правильным отказываться от назначения в тыл, даже в учебную команду, что рассматривалось как понижение. Если такое назначение и принималось, то с условием, что оно временное. Пойти в штабные на время зимнего затишья было допустимым, но с весной — опять в передовые окопы. Офицеры объясняли свою любовь к боям еще и тем, что в это время на них не наседают с бумагами — проектами на случай наступления или обороны. Это было характерно не только для начальных этапов войны, когда царила шапкозакидательская эйфория, но и для 1916 г.

Тональность товарищеских писем обычно имела мажорно-патетический оттенок, сочетавшийся с желанием слыть острословом. Это служило способом скрывать те психические перегрузки, которым подвергались люди на фронте. Но далеко не всегда легкий стиль дружеских писем может обмануть читателя. Уже в марте 1915 г. у подъесаула Н. Попова вырвалось: «Дай Бог, чтобы война скорее закончилась — нервы поиздергались вконец»{19}.

Описания фронтовых будней — многочасовых, а иногда многодневных пребываний на наблюдательных пунктах, вылазок к нейтральной полосе для планирования артиллерийских обстрелов, химических атак — показывают реалии войны, ведущейся из передового окопа.

В тылу война принесла небывалый рост германофобских настроений — немцев громили и изгоняли с мест работы. Но в этой артиллерийской части офицеры с немецкими фамилиями оцениваются по своим личным качествам. Один из сослуживцев — Азаматбек Худоярхан, потомок эмиров Коканда, с большой симпатией пишет Ажинову, отправленному в тыл для вступления в командование новой частью, что в их батарею

[48]

вернулся Василий Борисович Альтрейх, который обменивается через него с Ажиновым поклонами и приветами{20}. Уважение в их полку заслужили прапорщик А. А. Никонов и другой офицер из немцев, Б. Ф. Тидеман. Оба были ранены, в боях проявили храбрость и отвагу. Многие сослуживцы пишут о них с восторгом и сочувствием.

А вот офицеры Фридман и Аурениус (последний, вероятно, польского происхождения) оказались в числе нелюбимых и неуважаемых. Аурениус вследствие общей неприязни к нему вынужден был перейти в другое подразделение. Фридман настроил всех против себя настолько, что ему уже готовы не подавать руки; в конце концов, и «ему предложили гг. офицеры перевестись в другую часть». К сожалению, повод к обструкции остался неизвестен. Если на «батарейном» уровне Тидеман и Альтрейх были Ажинову боевыми товарищами, то в газетной статье, подготовленной полковником для какой-то из газет, те же германофобия и шпиономания, рассуждения о «мясоедовщине» и «сухомлиновщине», что и везде. В другом тексте, предназначенном для публикации в газете, Ажинов разразился призывом бойкотировать лавки и магазины, принадлежащие немцам — российским подданным, чтобы заставить их убраться в свой фатерланд.

Тональность ажиновских текстов, направленных в тыловые издания, подразумевает, что свое мнение, «голос из окопа», он позиционировал как вердикт третейского судьи. Как-то его возмутила отповедь княгини Назаровой, которую она адресовала на страницах газеты «Уссурийская окраина» некой г-же Антоненко, осудившей дам, заигрывавших с расконвоированными офицерами-австрийцами. И княгиню, и свободно разгуливающих в Никольск-Уссурийске военнопленных, и жен-иностранок он отнес к пятой колонне, подтачивающей русский тыл.

Василий Александрович пользовался уважением среди офицеров. Он был из числа добросовестных служак, не прятавшихся за чужие спины. Бывало, что уже немюлодой полковник часами сидел на наблюдательных точках, в том числе и на высоких деревьях, куда забирался с помощью «кошек». А у него в Японскую войну были ранены ноги. Один из сослуживцев написал в конце письма: «Крепко жму Вашу честную руку». Внутри круга товарищей, связанного дружбой и доверием, шел свободный обмен мнениями по всем вопросам, широко обсуждались личные и профессиональные качества начальства и сослуживцев — любимых и нелюбимых. Перевод из дивизии нелюбимых подчиненными

[49]

генералов, чьи имена были скрыты за прозвищами «Морж» и «Князь», вызвал широкую положительную реакцию.

Одной из черт неформального общения офицеров между собой был обмен мнениями о непосредственном командовании. Отсюда известно, чем отличался хороший начальник от негодного: он должен был учитывать существование офицерских представлений о справедливости в распределении отпусков, чинопроизводстве и участии в боевых действиях. В ноябре 1916 г. полковник А. Н. Карабчевский писал Ажинову: «Твоему правящему никаких поклонов не передам, ибо никаких частных дел с ним иметь не желаю. Это братец мой фрукт почище нашего “моржа” [прозвище генерала Моржицкого, предыдущего командующего дивизией]. До окопов “не охочь” — за 2 месяца дальше резервных частей нигде не был, считает себя “головой, каких мало в России”, а гадостей в частности мне, уже успел натворить»{21}. Здесь намек на то, что новый командующий заблокировал продвижение Карабчевского по службе, которое ему было положено по существовавшим правилам.

Озвучивание претензий подчиненных к профессиональным и человеческим качествам своих начальников, по-видимому, приобрело довольно широкое распространение в армии. Это поветрие могло родиться на фоне возникшего в начале войны убеждения в ее очистительном характере для нации. Публичные негативные отклики были направлены на создание соответствующих репутаций тем, кто не демонстрировал полную включенность в общую борьбу.

Молодой офицер Александр Дитц в письме матери писал из нового для него полка: «Со многими я уже сошелся. Командир полка — тряпка, не входит ни во что». В этой семье потомственных военных в действующей армии находились трое сыновей — Александр, Константин и Николай. Если Николай продолжал служить в кавалерийской части, то два его брата осваивали новые виды и рода войск. Их мать в письме дочери ужасалась, что Шура из чудного гвардейского полка перешел в автомобильную роту. Но Котик ей сказал, что это тоже гвардия и многие из офицеров охотно пошли бы туда, но, к сожалению, нет вакансий. Шурик ездит на автомобиле, а Котик тоже служит в гараже, где чинит моторы, и приезжает домой с руками как у мастерового. Он ужасно доволен своей службой{22}.

Итак, дальнейшее изучение места и роли Первой мировой войны в российской истории сталкивается с объективными трудностями, связанными с условиями накопления архивных коллекций этого периода. Наиболее изученными темами являются именно

[50]

те, которые хорошо документально оснащены, это — проблемы внешней политики, ход военных действий, благотворительная деятельность, положение военнопленных и беженцев. Но вот интеллектуальный и эмоциональный контекст, возникший в России в ходе и в результате Первой мировой войны, остается неисследованным в должной мере. Если сравнить это с ситуацией в Европе, выразившейся в появлении неопозитивистских философско-логических концепций, например Л. Витгенштейна, и в складывании релятивистской психологии и соответствующего отношения к миру (П. Джонсон), носителем которых стало в Западной Европе так называемое потерянное поколение, то до сих пор непонятна та сила, с которой была ввергнута в революцию уже, казалось бы, уставшая от войны страна.

Примечания:

{1} Розанов В. В. Война 1914 года и русское возрождение. Пг.: Тип. А. С. Суворина, 1915. С. 204-205. Rozanov V. V. Voyna 1914 goda i russkoe vozrozhdenie. [The war of 1914 and the Russian revival]. Pg: A.S. Suvorin, 1915. P. 204-205.

{2} Государственный архив Ростовской области (ГАРО). Ф. 55. Оп. 1. Д. 704. Л. 6-7. Gosudarstvennyiy arhiv Rostovskoy oblasti (GARO) [The state archive of the Rostov region]. F. 55. L. 1. C. 704. P. 6-7.

{3} Там же. Д. 699. Л. 1. Ibid. С. 699. Р. 1.

{4} Трошина Т. Н. Великая война… Забытая война… Архангельск в годы Цервой мировой войны (1914-1918 гг.). Архангельск: Норд, 2008. С. 10, 18-19, 54-55. Troshina T. I. Velikaya voyna… Zabyitaya voyna… Arhangelsk v godyi Pervoy mirovoy voynyi [Great war… the Forgotten war… Arkhangelsk during the First world war]. Arhangelsk: Nord, 2008.

{5} Государственный архив Днепропетровской области. Ф. П-24. Оп. 1. Д. 372. Л. 62-63. Gosudarstvennyiy arhiv Dnepropetrovskoy oblasti [The state archive of the Dnepropetrovsk region]. F. P-24. L. 1. C. 372. P. 62-63.

{6} Невская Т. А. Роль Крестьянского поземельного банка в проведении столыпинской реформы на Ставрополье // Из истории народов Северного Кавказа. Ставрополь: Изд-во СГУ, 1997. Nevskaya Т. А. Rol’ Krestyanskogo pozemelnogo banka v provedenii stolyipinskoy reformyi na Stavropole [Role of the Peasant Land Bank in conducting the Stolypin reforms in Stavropol]. Iz istorii narodov Severnogo Kavkaza — From the history of the peoples of Northern Caucasus. Stavropol: SSU, 1997. P. 178-195.

{7} Трошина Т. Н. Первая мировая война как «пусковой механизм» процесса относительной депривации (на материалах социальной истории северных губерний России в первой четверти XX века) // Первая мировая война, Версальская система и современность: сборник статей. СПб.: СПГУ; ИВИ РАН, 2012. С. 147-155. Troshina T. I. Pervaya mirovaya voyna kak «puskovoy mehanizm» protsessa otnositelnoy deprivatsii (na materialah sotsialnoy istorii severnyih guberniy Rossii v pervoy chetverti 20 veka) [World War I as a «trigger mechanism» of the process of relative deprivation (on materials of the social history of the Northern provinces of Russia in the first quarter of the twentieth century)]. Pervaya mirovaya

[51]

voyna, Versalskaya sistema i sovremennost: sbornik statey — World War I, the Versailles system and modern times: collection of articles. St. Peterburg: SPSU; IWH RAS, 2012. P. 147-155; Трошина Т.И. Первая мировая война как эпизод биографии поколения (на материалах Европейского Севера России) // Великая война 1914-1918 гг. Альманах Российской ассоциации историков Первой мировой войны. Вып. I. М.: Квадрига, 2011. С. 91-97. Troshina T. I. Pervaya mirovaya voyna kak epizod biografii pokoleniya (na materialah Evropeyskogo Severa Rossii) [World War I as an episode of biography generation (by the materials of the European North of Russia)]. Velikaya voyna 1914-1918 gg. Almanah Rossiyskoy assotsiatsii istorikov Pervoy mirovoy voynyi — The great war of 1914-1918, the Almanac of the Russian Association of historians of World War I. Vol. 1. M.: Quadriga, 2011. P. 91-97.

{8} Национальный архив Республики Адыгея (НАРА ХДНИ). Ф. П-1293. Оп. 1-л. Д. 66. Л. 44. Natsionalnyiy arhiv Respubliki Adyigeya (NARA HDNI) [The national archive of the Republic of Adygeya]. F. P-1293. L. 1-1. C. 66. P. 44.

{9} Там же. Л. 45. Ibid. P. 45.

{10} Центр документации новейшей истории Ростовской области (ЦДНИРО). Ф. 12. Оп. 3. Д. 1312. Л. 98. Tsentr dokumentatsii noveyshey istorii Rostovskoy oblasti (TsDNIRO) [Center for documentation on contemporary history of the Rostov region]. F. 12. L. 3. C. 1312. P. 98.

{11} НАРА ХДНИ. Ф. П-1293. Оп. 1-л. Д. 65. Л. 35. NARA HDNI. F. P-1293. L. 1-1. C. 65. P. 35.

{12} Электронный ресурс. Режим доступа: http://az.lib.ru/rn/menxshikow_m_o/ text_0090.shtml(дата обращения: 28.03.2014). [http://az.lib.ru/rn/menxshikow_m_o/ text_0090.shtml (accessed 28.03.2014).

{13} Там же. Ibid.

{14} Там же. Ibid.

{15} Морозова О. М. Антропология гражданской войны. Ростов н/Д: ЮНЦ РАН, 2012. Morozova О. М. Antropologiya grazhdanskoy voynyi [Anthropology of Civil War]. Rostov-on-Don: SSC RAS, 2012; Она же. Человек в условиях гражданской войны: Антропология российского вооруженного конфликта. 1917-1920 гг.: Дис. … д-ра ист. наук. Ростов н/Д, 2012. Ibid. Chelovek v usloviyah grazhdanskoy voynyi: Antropologiya rossiyskogo vooruzhennogo konflikta. 1917-1920. Dokt. Diss. [Man in the Civil War: Anthropology of the Russian armed conflict. 1917-1920]. Doct. Diss. Rostov-on-Don, 2012.

{16} Энгельгардт A. H. Из деревни. 12 писем. 1872-1887. M.: Гос. изд-во сельскохозяйственной литературы, 1956. С. 221. Engelhardt A. N. Iz derevni. 12 pisem. 1872-1887 [From the village. 12 letters. 1872-1887]. M.: State publishing house of agricultural literature, 1956. P. 221.

{17} Электронный ресурс. Режим доступа: http://modernlib.ru/books/ menshikov_mihail/vishe_svobodi/read/ (дата обращения: 15.06.2013). [http:// modernlib.ru/books/menshikov_mihail/vishe_svobodi/read/ (accessed 15.06.2013).

{18} ГАРО. Ф. 46. Оп. 1. Д. 3711. Л. 4. GARO [The state archive of the Rostov region]. F. 46. L. 1. C. 3711. P. 4.

{19} Там же. Ф. 841. Оп. 1. Д. 3. Л. 3-4. Ibid. F. 841. L. 1. C. 3. P. 3-4.

{20} Там же. Л. 41. Ibid. P. 41.

{21} Там же. Л. 35-36. Ibid. Р. 35-36.

{22} Государственный архив Одесской области (ГАОО). Ф. 143. On. 1. Д. 28. Л. 215, 177. Gosudarstvennyiy arhiv Odesskoy oblasti (GAOO) [The state archive of Odessa region]. F. 143. L. 1. C. 28. P. 215, 177.

[52]

Список литературы

1. Морозова О. М. Антропология гражданской войны. Ростов н/Д: ЮНЦ РАН, 2012. 560 с.

2. Морозова О. М. Человек в условиях гражданской войны: Антропология российского вооруженного конфликта. 1917-1920 гг.: Дис. … д-ра ист. наук. Ростов н/Д, 2012. 601 с.

3. Трошина Т. И. Великая война… Забытая война… Архангельск в годы Первой мировой войны (1914-1918 гг.). Архангельск: Норд, 2008. 170 с.

4. Трошина Т. И. Первая мировая война как «пусковой механизм» процесса относительной депривации (на материалах социальной истории северных губерний России в первой четверти XX века) // Первая мировая война, Версальская система и современность: сборник статей. СПб.: СПГУ; ИВИ РАН, 2012. -С. 147-155.

References:

5. Morozova O. M. Antropologiya grazhdanskoy voinyi [Anthropology of Civil War]. Rostov-on-Don: SSC RAS, 2012. 560 p.

6. Morozova O. M. Chelovek v usloviyah grazhdanskoy voynyi: Antropologiya rossiyskogo vooruzhennogo konflikta. 1917-1920. Dokt. Diss. [Man in the Civil War: Anthropology of the Russian armed conflict. 1917-1920]. Doct. Diss, in History. Rostov-on-Don, 2012. 601 p.

7. Troshina T. I. Pervaya mirovaya voyna kak epizod biografii pokoleniya (na materialah Evropeyskogo Severa Rossii) [World War I as an episode of biography generation (by the materials of the European North of Russia)]. Velikaya voyna 1914-1918. Almanah Rossiyskoy assotsiatsii istorikov Pervoy mirovoy voynyi — The great war of 1914-1918, the Almanac of the Russian Association of historians of World War I. Vol. 1. M.: Quadriga, 2011. P. 91-97.

8. Troshina T. I. Pervaya mirovaya voyna kak «puskovoy mehanizm» protsessa otnositelnoy deprivatsii (na materialah sotsialnoy istorii severnyih guberniy Rossii v pervoy chetverti XX veka) [World War I as a “trigger mechanism” of the process of relative deprivation (on materials of the social history of the Northern provinces of Russia in the first quarter of the twentieth century)]. Pervaya mirovaya voyna, Versalskaya sistema i sovremennost: sbornik statey — World War I, the Versailles system and modern times: collection of articles. St. Peterburg: SPSU; IWH RAS, 2012. P. 147-155.

Сведения об авторах:
Морозова Ольга Михайловна, доктор исторических наук, профессор Донского государственного технического университета, г. Ростов-на-Дону, Российская Федерация.

About author:
Morozova Ol’ga Mihajlovna, Dr. of History, Professor of the Don State Technical University (Donskoj gosudarstvennyj tehnicheskij universitet), Rostov-on-Don, Russian Federation.

[53]