Пивоварчик С. А. Трагедии Первой мировой войны: «евреи-шпионы»

Мировой кризис 1914-1920 годов и судьба восточноевропейского еврейства. — М., 2005. С. 71-83.

История Национального исторического архива Беларуси в Гродно началась в 1921 г., когда польские власти на основе неэвакуированных в годы Первой мировой войны фондов Гродненского губернского правления, губернской казенной палаты, окружного суда и других губернских учреждений создали Государственный архив. В архиве находится около 1000 фондов (общее количество единиц хранения — более 400 тыс.). Тут хранятся документы губернских, уездных, волостных органов управления и власти, хозяйственных, экономических, финансовых, судебных, полицейских, строительных, военных, медицинских, культурно-просветительных и религиозных учреждений Гродненской губернии конца XVIII — начала XX в. В 1846 г. в состав Гродненской губернии вошли Белостокский, Вельский и Сокольский уезды, в которых проживало большое количество еврейского населения. Во многих фондах имеются материалы, связанные с историей еврейских общин в этих уездах. Они позволяют восстановить политическую, экономическую, культурную жизнь евреев черты оседлости, а также имеют большое значение для генеалогических исследований.

Наибольшее количество дел, касающихся событий Первой мировой войны и проблем шпионажа в западных губерниях Российской империи, содержатся в следующих фондах: Канцелярия гродненского губернатора (ф. 1); Гродненское губернское правление (ф. 2); Гродненский окружной суд (ф. 34); Гродненское губернское жандармское управление (ф. 366); Главноуполномоченный

[71]

по устройству беженцев Северо-Западного фронта по Гродненской губернии (ф. 277); фонды городских полицейских управлений — Белостокского (ф. 589), Брестского (ф. 674) и Гродненского (ф. 117); фонды уездных полицейских управлений — Белостокского (ф. 301), Брестского (ф. 366), Волковысского (ф. 78), Сокольского (ф. 688); фонды помощников начальника Гродненского губернского жандармского управления — Белостокского и Сокольского уездов (ф. 588), Брестского, Вельского, Кобринского и Пружанского уездов (ф. 587), Гродненского, Слонимского и Волковыского уездов (ф. 369). Анализ документальных материалов этих фондов дает возможность составить представление о мероприятиях государственных органов по предотвращению разведывательной деятельности иностранных государств, а также о методах, которыми пользовались специальные учреждения для выявления противоправной деятельности российских и иностранных граждан как накануне, так и в ходе Первой мировой войны.

Безусловно, любая война — это трагедия для населения противоборствующих сторон. Первая мировая обострила политические, экономические, национальные противоречия в Российской империи. Одним из инструментов формирования ксенофобии и антисемитизма в российском обществе стала борьба со «шпионством», имевшая для еврейского населения катастрофические последствия. Необходимые и естественные меры защиты государственных интересов в условиях российской реальности трансформировались в механизм репрессий против целых социальных и национальных групп. Причины подобного явления видятся нам в системе государственной власти в России, что не могло не отразиться на деятельности контрразведывательных органов.

Залогом успешной деятельности контрразведки были строгий учет всех подозреваемых в шпионаже и систематизация материалов, добытых агентурой и наружным наблюдением. В соответствии с утвержденными в 1911 г. «Правилами регистрации лиц контрразведывательными отделениями», чиновники контрразведки заносили на особые карточки имена и фамилии «заведомо причастных к военному шпионству, а равно подозреваемых в таковом», указывали их приметы, краткие биографии и «характеристики» деятельности. Контрразведывательное отделение, получив сведения, указывающие на возможную причастность к шпионажу

[72]

какого-либо лица, немедленно заводило на него соответствующую карточку и копии ее рассылало всем контрразведывательным учреждениям империи.

Помимо общей картотеки подозреваемых, во всех отделениях по агентурным дневникам составляли специальные «листковые алфавиты» лиц, упомянутых хотя бы раз в донесениях агентуры. И, наконец, в каждом отделении вели общий список подозреваемых и «неблагонадежных» с условным разделением их по государствам, в пользу которых они работали, а равно «по районам и пунктам, в коих занимаются шпионажем». Эти сведения подлежали хранению в течение пятидесяти лет{1}.

Всего на 1 января 1914 г. в 11 военных округах России были зарегистрированы 1379 подозреваемых в шпионаже. Самую многочисленную группу составляли заподозренные в связях с разведкой Австро-Венгрии. Их зарегистрировали во всех военных округах. В семи военных округах контрразведка взяла на учет 309 вероятных агентов Японии. Лица, предположительно работавшие на германскую разведку, составили третью по численности группу подозреваемых. Уезды Гродненской губернии входили в Виленский и Варшавский военные округа. Тут была следующая картина: в Виленском было зарегистрировано 3 человека, подозревавшихся в шпионаже в пользу Австро-Венгрии и 71 — в пользу Германии. В Варшавском соответственно 66 — в пользу Австро-Венгрии и 80 — в пользу Германии. Возможно, эти количественные данные отражали не реальную ситуацию, а представления окружных штабов и их контрразведывательных отделений об ожидаемых разведывательных усилиях со стороны конкретных государств. Командование всех военных округов, расположенных по периметру границ России, было убеждено, что на территории каждого округа действовали преимущественно агенты разведок непосредственно с ним граничивших государств. Данное убеждение подкреплялось еще и тем, что сами окружные штабы вели разведку именно в этих соседних странах. Поэтому контрразведка Виленского военного округа, граничившего с Восточной Пруссией, 95% подозреваемых ею в шпионаже считала агентами Германии{2}.

Во многом практика подтверждала обоснованность подобного «географического» подхода в борьбе со шпионажем. Он был общим для всех контрразведывательных отделений империи,

[73]

но при этом в каждом отделении существовали собственные критерии отбора подозреваемых, и, к сожалению, далеко не всегда объективные. Последнее обстоятельство и стало главной причиной появления большого числа подозреваемых. Внимание контрразведки здесь было обращено преимущественно на еврейских торговцев, разъезжавших по городам. Но торговцы работали в основном группами по 6-7 человек. Если поведение хотя бы одного члена группы казалось филерам подозрительным, вся группа вносилась в список лиц, причастных к шпионажу. В «Списке лиц, замеченных в шпионаже, и сведениях о их имущественном положении», который был составлен в Гродненском губернском жандармском управлении весной 1914 г., фигурируют два торговца, вызвавших подозрение — Беньямин Шмулевич Рамм и Янкель Хаимов Зингер. Однако, как установило наблюдение, Зингер имел постоянные деловые контакты с двенадцатью, а Рамм девятью партнерами-евреями. Над всеми ими было установлено наблюдение{3}.

Количество лиц, взятых на учет контрразведкой России, многократно превышало число арестованных по обвинению в шпионаже. В 1911-1913 гг. из 1379 подозреваемых арестованы были 220 человек, т.е. примерно один из шести. Между количеством подозреваемых, взятых на учет контрразведывательными отделениями, и числом арестованных отсутствует прямая зависимость. Например, контрразведка Киевского военного округа имела на учете 272 подозреваемых, но за два с половиной года работы смогла арестовать только 26 человек, т. е. примерно одного из десяти. В то же время контрразведкой Варшавского округа при 165 состоявших на учете был арестован 61 человек. Здесь соотношение арестованных и подозреваемых было 1 к 2,7. Такая же картина складывалась в Виленском военном округе.

Арестов могло быть значительно больше, если бы не российские законы, лишавшие военную контрразведку права в мирное время самостоятельно задерживать подозреваемых. Этим правом обладали жандармы и полиция. Жандармы, получив от контрразведки просьбу осуществить арест, всякий раз выполняли ее не иначе как после предварительного изучения дела, т. е. по собственному усмотрению. Это приводило к тому, что, с одной стороны, подобное разделение обязанностей ограничивало

[74]

произвол контрразведки, а с другой — ставило успех контрразведывательных операций в зависимость от мнения совершенно случайных людей. У жандармских офицеров часто не было времени изучать представленные контрразведкой материалы, обосновывавшие необходимость ареста, а ответственность за неправомерный арест заставляла их быть осторожными. Достигнуть «конечной цели контрразведки», т. е. привлечь к суду уличенного в шпионаже, из-за несовершенства законов Российской империи удавалось не всегда.

Российское законодательство начала XX в. нуждалось в серьезной модернизации, особенно в части, предусматривавшей ответственность за шпионаж. Несовершенство законов позволяло многим из уличенных в шпионаже избежать всякого наказания. Появление специальной службы контрразведки повлекло и необходимость соответствующих изменений в уголовном законодательстве, которые позволили бы более эффективно вести борьбу со шпионажем в мирное время.

Государственная измена и шпионаж по российским законам карались сурово. Статья 108-я Уголовного уложения, принятого 22 марта 1903 г., разъясняла, что государственной изменой, учиненной российским подданным, «называется способствование или благоприятствование неприятелю в военных или враждебных против России действиях». Если такое «способствование» оказало неприятелю существенное содействие, то измена каралась бессрочной каторгой; за простое содействие полагалась срочная каторга. Наказание «возвышалось» до смертной казни, если государственная измена заключалась в «шпионстве». Казни подлежали также уличенные в шпионаже во время войны иностранцы.

Серьезные наказания были предусмотрены за шпионаж в мирное время. Например, передача сведений о состоянии обороноспособности России и ее вооруженных силах иностранному государству, хотя бы и не находящемуся во враждебных к России отношениях, также была наказуема. Подобные действия характеризовались как особый вид государственной измены, и по статье 3-й Уголовного уложения 1903 г. виновных ожидала каторга сроком до 8 лет, а при отягчающих обстоятельствах (использование служебного положения) — до 15 лет{4}.

[75]

Однако добиться осуждения преступника по этим статьям было очень сложно, так как суровые и тяжеловесные законы легко можно было обойти. Иностранные государства активно вводили в практику новые методы ведения разведки, которые не были предусмотрены российским законодательством.

3 марта 1912 г. военный министр В. А. Сухомлинов и министр юстиции И. Г. Щегловитов представили на рассмотрение Государственной думы проект «Об изменении действующих законоположений о государственной измене путем шпионства». Ссылаясь на опыт регулярных изменений законов о борьбе со шпионажем во Франции, Германии и Австро-Венгрии, авторы проекта предлагали упростить формулы статей уголовных законов, каравших измену «путем шпионства», и увеличить «объем наказуемых действий по собиранию и сообщению сведений, имеющих значение для военных сил государства». Законопроект предусматривал изменение текста четырех статей Уголовного уложения (ст. 111, 112, 118, 119), а также введение семи дополнительных статей.

Государственный Совет и Дума с некоторыми поправками одобрили предложенные изменения, и 5 июля 1912 г. Николай II подписал проект.

Диапазон уголовно наказуемых деяний в соответствии с новым законом был значительно расширен. Теперь в Уголовном уложении появились наказания за «способствование правительству или агенту иностранного государства в собирании сведений <…> касающихся внешней безопасности России» (ст. 111). Была устранена зависимость наступления уголовной ответственности от знания преступником степени секретности собранных им сведении о «боевых потребностях и средствах обороны» государства. К числу преступлений относили теперь «вступление в соглашение с разведкой иностранного государства» (ст. 111). Согласно последней статье, уголовная ответственность наступала вне зависимости от характера и ценности сведений, на сообщение которых был заключен договор между российским подданным и иностранным государством.

Новый закон предусматривал широкий разброс наказаний в зависимости от степени тяжести преступления. Так, статья 3-я предусматривала заключение в исправительном доме на срок не более трех лет за согласие сотрудничать с иностранным правительством,

[76]

а статья 118-я карала бессрочной каторгой передачу военных сведений иностранному государству (даже нейтральному) во время войны. Следует отметить, что внесенные изменения коснулись в основном наказаний за шпионаж в мирное время. Остались прежними или были ужесточены наказания за «содействие неприятелю и шпионаж» в период войны{5}.

Новый закон учел практически все известные формы шпионажа и был нацелен не только на наказание за нанесенный государственной безопасности ущерб, но и на пресечение преступлений на подготовительной стадии. В то же время закон от 5 июля 1912 г. оказался настолько радикальным, что точное исполнение его во многих случаях было невозможно. Изменения в законе не были соотнесены с нормами международного права и слишком вольно трактовались русскими военными властями. В конечном счете Министерство юстиции вынуждено было специальными циркулярами сужать сферу применения закона на практике.

Всего в России с 1911 по 1914 г. по обвинению в шпионаже перед судом предстали 33 человека. Из них 31 был осужден и двое оправданы. Большинство осужденных являлись российскими подданными. Например, в 1912 г. из 14 человек, наказанных за шпионаж, только пятеро были иностранцами, причем четверо из них сразу же получили свободу и были отправлены за границу, а 9 русских подданных были приговорены к различным срокам каторжных работ. В 1913 г. из 9 осужденных четверо были иностранцами.

Зимой 1912 г. на территории Виленского округа власти захватили 6 человек, работавших на германскую разведку. Перед судом предстали 5 русских и 1 германский подданный. Последний — Рихард Дресслер — был освобожден от уголовной ответственности по Высочайшему повелению, а его российским сообщникам суд вынес строгие приговоры. Писарь 28-й артиллерийской бригады Иван Греблов и мещанин Закарий Кауфман получили по 8 лет каторги. Старания Гирша Сагаловича, пытавшегося вывезти за границу с целью продажи секретные мобилизационные документы, суд «вознаградил» шестью годами каторжных работ{6}.

Большинство судов над агентами иностранных разведок проходило в западных военных округах империи, чаще всего – в Варшавском и Виленском. Активно в России действовали разведки

[77]

9 государств, но дела на агентов лишь 4 государств контрразведка передала в суд. В 1911-1913 гг. 17 человек были осуждены за шпионаж в пользу Германии, 7 — в пользу Австро-Венгрии, 4 — Афганистана и 3 — Японии.

С началом войны губернии, примыкавшие к линии фронта, были объявлены «находящимися на театре военных действий». Вся власть на их территории переходила в руки военных. В общую массу необходимых первоочередных мероприятий российскими властями были включены действия, предусматривавшие борьбу с диверсиями, саботажем и разведкой противника. Для того чтобы эти меры произвели должный эффект, необходимо было их провести своевременно.

Повсеместно самой распространенной формой борьбы со шпионажем стала административная высылка подозреваемых. Высочайшим указом от 20 июля 1914 г. западные губернии России были объявлены на военном положении, следовательно, главные начальники губерний получили право высылать всех неблагонадежных во внутренние районы империи. С момента объявления всеобщей мобилизации контрразведка начала проводить запланированные аресты.

Контингент подозреваемых (значит, арестованных и высланных) определялся не наличием у контрразведки компрометирующих конкретное лицо сведений, а национальной принадлежностью. С началом войны индивидуальный подход в определении вероятных агентов противника сменился попытками вести борьбу со шпионажем, используя репрессивные меры по отношению к целым группам населения империи, как русским подданным, так и иностранцам. Теперь Главное управление Генерального штаба требовало от местных органов контрразведки широкого использования высылки и арестов подозреваемых в связях с противником, не акцентируя внимания на доказательстве обоснованности этих подозрений. На первое место при определении неблагонадежности вышли далекие от объективности групповые признаки (подданство, национальность и т. п.). В первую очередь под превентивные меры военных органов попали немцы и евреи.

Правда, тут необходимо отметить, что если немцы в силу своей национальной принадлежности подлежали тотальному выселению из западных губерний, то евреи попадали под высылку

[78]

по причине выезда когда-то в Германию, или как имевшие родственников «в пределах враждующих государств». Так, в списке, составленном волковыским уездным исправником, фигурирует 36 еврейских семей, чьи родственники находятся в Турции (Яффа, Палестина){7}.

Если учесть, что многие евреи выезжали в воюющие теперь страны до войны и имели там родственников, то понятны масштабы высылки еврейского населения из прифронтовой зоны.

Свою роль в разжигании ксенофобии и антисемитизма сыграли газеты. Уже с первых дней войны в газетах, выходивших в западных губерниях, появились статьи об «австрийской ориентации» евреев, которые якобы шпионили в пользу врага, встречали его хлебом-солью и снабжали провиантом. Газеты сообщали о складах оружия в иешивах и синагогах, о сигналах неприятельским аэропланам с крыш еврейских домов, о бутылках с планами российских крепостей, которые евреи пускали к немцам по течению Немана. Евреям ставили в вину знание языка идиш: в отличие от других жителей они могли свободно разговаривать с немцами, и это казалось подозрительным. Главнокомандующий русской армией великий князь Николай Николаевич и начальник штаба генерал Н. Н. Янушкевич разрешили командованиям армий высылать евреев из районов боевых действий, а также из тех мест, где их пребывание считалось нежелательным. По нашим подсчетам за период с января по август 1915 г. из района Гродненской крепости по подозрению в шпионаже были высланы семеро немцев и «бывших германских подданых», пятеро крестьян и 24 еврея{8}. А четверо евреев — Хацкель Дышко, Сруль Беркман, Ицко Кельзнер, Иос Сегалович — по приговору военно-полевого суда 8-й пехотной дивизии за шпионаж в пользу германцев были расстреляны{9}. Аналогичная судьба постигла Меера Минеса, Лейбу Глаговского, Лейбу Зацинкера, Хаима Виорста, Ицку Вебмана, Меера Тененбаума, Товия Луцкого, Арона Штейна. Помощник начальника Гродненского губернского жандармского управления в Белостокском и Сокольском уездах доносил: «Все вышеупомянутые лица были ликвидированы мною в ночь с 28-го на 29-е минувшего июня (1915 г.) ввиду имевшихся у меня агентурных сведений, что занимались шпионством и вели усиленную противоправительственную

[79]

пропаганду среди нижних чинов-евреев, находящихся в слабосильных командах, и частей войск, проходящих через город Белосток»{10}.

В число подозреваемых в шпионаже попали хасиды. Вероятно, этому способствовали донесения агентов, аналогичные выявленному нами в фондах архива. Агент разведывательной команды Иван Персиц сообщал в Гродненское жандармское управление (стиль документа сохранен): «В г. Ковеле проживает „Цадик», т. е. равин хассидов, очень влиятельный человек среди иудейской фанатической секты хассидов, богатый человек, немолодой. Перед самым объявлением войны он поехал в Германию, Берлин и уже по началу войны вернулся в то время, когда другим путешественникам делали всевозможные затруднения, он получил свободный пропуск. Приехал он с большими деньгами и проповедовал евреям, что мститель за дело Бейлиса явился, что скоро конец мира и ожидаемый мессия приедет. Добавлю, что вообще среди хассидов военный шпионаж в пользу Германии и Австрии сильно развит и вот по каким причинам. Коварное австрийское правительство, давно готовившееся к войне с Россией, посылавшая эмиссаров сеять смуту в Польше, породило движение „народовцев», „украинцев», „мазепинцев», использовало очень искусно главных цадиков секты хассидов, которые проживают в Галиции и Буковине (смежных с нашим Подолом и Волынью), в городах Садагура, Гусятин, Чертков, Развадов, Белз, Санц, Косов, и т.д. Эти цадики показывали русским хассидам, как их собратьям хорошо живется в Австрии и Германии, какими правами без всяких ограничений они пользуются. Эта методичная, настойчивая агитация ускользала от русских розыскных властей, не имевших своих агентов среди хассидов и которые считали „хассидизм» за чисто религиозное движение, в то время когда австрийские и германские власти сумели превратить это в чисто политическое движение. После этой злостной агитации евреи на Волыни, и в Подолии, и в других польских местностях только и ждали столкновения России с Австрией и Германией, ожидая блестящую победу немцев и австрийцев над русскими. Поэтому так страшно развилось шпионство среди евреев»{11}.

В целом, под воздействием сумятицы начального этапа войны и из-за отсутствия надлежащей подготовки комплекса

[80]

мер, связанных с антишпионской борьбой в начале войны, «точечные» высылки подозреваемых в шпионаже стихийно переросли в массовую высылку по формальным признакам, а обоснованные обвинения в пособничестве противнику сменились полностью бездоказательными, что оправдывалось «военной необходимостью».

С началом войны все вовлеченные в борьбу государства охватила эпидемия стихийной шпиономании. Она была порождена взрывом патриотической истерии и страхом обывателя перед неизвестностью. Шпиономания в Европе представляла собой форму кассового психоза первых недель войны. В отличие от западных правительств, пытавшихся обуздать стихийно возникшую шпиономанию, правящие круги России узрели в ней неожиданного союзника в борьбе с внешней и внутренней угрозой безопасности империи. С началом войны шпиономания в России распространилась одновременно и в высших кругах армейского командования и среди населения; ее влияние очень быстро сказалось на политической и экономической жизни страны.

На стенах железнодорожных вокзалов, в вагонах, депо, станционных буфетах и прочих людных местах были расклеены плакаты, предостерегавшие от неуместных разговоров, и даже инструкции о том, как поступать, «если заметишь, что кто-нибудь слишком усердно расспрашивает нижних чинов». В какой-то степени сами по себе эти плакаты и призывы были оправданы военным временем, а бдительность никогда не бывает излишней, но на фоне депортации жителей западных губерний подобная агитация вела к увеличению нервозности и появлению ощущения беззащитности перед неприятелем. Многие не в меру любопытные граждане были арестованы по подозрению в шпионаже. Так, мещанин из Бреста Израиль Аронов Фрай был заключен в брестскую тюрьму из-за того, что распрашивал ефрейтора 151-го пехотного полка об аэропланах. Несмотря на то, что обыск по месту проживания Фрая «ничего предосудительного не обнаружил», а расспросы были сделаны исключительно из любопытства, мещанин был выслан в Тобольскую губернию{12}.

Трагически сложилась судьба семнадцатилетнего Мовши Кваша, который в трактире посоветовал случайному знакомому «добыть» планы крепостей Ломжа, Осовец, Брест и продать

[81]

германцам с целью улучшить свое материальное состояние. Кваш был арестован, следствие тянулось более полугода. Несмотря на усилия родителей по освобождению сына (предоставление справок о болезни, ходатайство об освождении под залог), Мовша был этапирован в Ярославскую тюрьму, и дальнейшая его судьба неизвестна{13}.

Весной 1915 г. началось массовое выселение жителей приграничных уездов; этот процесс получил название «Беженство». В центральные районы России хлынул многотысячный поток беженцев разных национальностей. В мае 1915 г. был издан приказ о насильственном выселении евреев из приграничных Ковенской, части Гродненской и Сувалковской губерний — в августе 1915 г. массовые выселения евреев из районов боевых действий прекратились, однако подозрения в измене остались. Русское командование издало приказ: «В каждом населенном пункте будут взяты евреи-заложники, отвечающие жизнью за враждебные акты, совершенные их соплеменниками»{14}. В заложники чаще всего брали раввинов и уважаемых граждан еврейск их общин. Летом 1915 г. около 400 заложников находились в тюрьмах Могилева, Полтавы и Екатеринослава.

Таким образом, начало войны положило начало формированию общегосударственной системы борьбы со шпионажем. Благодаря подключению к контрразведывательной работе новых государственных структур, поиск агентуры противника вылился в серию общероссийских «разоблачительных» кампаний, которые объединили усилия Военного министерства, Министерства внутренних дел и Министерства юстиции, но при всей своей грандиозности практически не имели отношения к реальной борьбе со шпионажем. Репрессивные меры в отношении еврейского населения Российской империи способствовали и усилению сионистского и революционного движений среди евреев.

Примечания:

{1} Греков Н. В. Русская контрразведка в 1905-1917 гг. — шпиономания и реальные проблемы // http://www.militera.lib.ru/research/grekov/index.html.

{2} Там же.

{3} Национальный исторический архив Беларуси в Гродно (далее — НИАБГ). Ф. 1. Оп. 9. Д. 2039. Л. 4-7.

[82]

{4} Греков Н. В. Указ. соч.

{5} НИАБГ. Ф. 588. Оп. 1. Д. 139. Л. 152-158.

{6} Греков Н. В. Указ. соч.

{7} НИАБГ. Ф. 1. Оп. 9. Д. 1877. Л. 49-69.

{8} Подсчитано по делам фонда 366 — Гродненское губернское жандармское управление.

{9} НИАБГ Ф. 1. Оп. 9. Д. 2011. Л. 3.

{10} Там же. Ф. 588. Оп. 1. Д. 235. Л. 291.

{11} Там же. Ф. 588. Оп. 1. Д. 235. Л. 426.

{12} Там же. Ф. 1. Оп. 9. Д. 2194. Л. 1-6.

{13} Там же. Ф. 34. Оп. 1. Д. 637.

{14} Иоффе Э. Г. Страницы истории евреев Беларуси. Минск, 1996. С. 68.

[83]