Ржешевский О. А. О советских предвоенных планах и внешнеполитических расчетах перед нападением Германии на СССР

СССР в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.: новое в исследовании и освещении в учебной литературе. М., 2005. С. 10-25.

На книжных прилавках ежегодно появляются сотни новых и репринтных книг о Великой Отечественной войне. Литература эта неоднородна. Значительный вес в ней занимает тенденциозно-негативное, зачастую малограмотное освещение войны, проникшее и в некоторые школьные учебники. По бросовой цене продается книга сбежавшего на запад бывшего советского разведчика В. Суворова (Резуна) «Ледокол», обвиняющая СССР в развязывании Второй мировой войны. Перелицовка предвоенной отечественной истории в духе откровенно нацистских оценок — характерная черта этой литературы. «Я замахнулся, — пишет автор, — на единственную святыню, которая у народа осталась — на память о войне. Легенду о том, что на нас напали, я выбиваю из-под ног, как палач выбивает табуретку, и доказываю, что Советский Союз — главный зачинщик войны». В книге Суворова-Резуна нет ни одной правдивой главы или раздела, но она издана тиражом около 2 млн. экземпляров, в то время как научно достоверный труд академика РАЕН А. Орлова «Сталин в преддверии войны» или новая книга доктора историчес-

[10]

ких наук Б. Соловьева «1941. Трагедия. Ошибки. Подвиг» — тиражом в тысячу раз меньше. Во многом аналогичная картина на телевидении. Несколько разнообразнее периодическая печать. Студенты ряда вузов находятся в лучшем положении. Они располагают квалифицированными учебными пособиями по истории России, составной частью которой являются события Великой Отечественной войны. Выделим в этой связи труд профессоров МПГУ А. Киселева и Э. Щагина «История России», а также учебное пособие для одиннадцатого класса общеобразовательных школ «История России» под редакцией академика РАН А. Чубарьяна. К положительным явлениям следует отнести выход в свет иллюстрированной энциклопедии «Великая Отечественная война 1941-1945», книги для чтения (в двух частях) на эту же тему и ряд других работ, посвященных 60-летию Победы.

Советские военные планы накануне войны тем не менее все еще освещены крайне скупо, особенно с документальной точки зрения. Наиболее распространена и достоверна концепция «ответного удара», согласно которой Красная армия должна была активной обороной отразить нападение Германии и перейти в решительное контрнаступление. Но далее нередко утверждается, что «Сталин, считавший, что ни одной пяди своей земли не должно быть отдано врагу, а громить его следует на его же территории, приказал главные силы войск сосредоточить в непосредственной близости от границы»{1}. Такая трактовка упрощает положение вещей, сложившуюся обстановку, оставляет «за кадром» борьбу мнений и взглядов, которые имели место в советском политическом и военном руководстве накануне войны.

Какие в действительности планы разрабатывались накануне войны в Генеральном штабе, как реально оценивалось соотношение сил и возможности Красной армии, что нового мы узнали об этом в последние годы? Попытаемся ответить на поставленные вопросы.

Стал известен разработанный весной 1941 года проект упреждающего удара по немецким войскам, которые развертывались у границ СССР. Когда и кем рассматривался этот план, документально неизвестно. Сохранился в единственном экземпляре его черновик, написанный генералом A. M. Василевским, в то время заместителем начальника оперативного управления Генерального штаба.

[11]

Стало известно, что многие военачальники недооценивали силы немецко-фашистского вермахта и завышали свои собственные. 28 декабря 1940 года командующий Западным особым военным округом генерал армии Д. Павлов, войска которого противостояли вермахту на направлении главного удара, утверждал, что советский танковый корпус способен решить задачу уничтожения одной-двух танковых или четырех-пяти пехотных дивизий противника. 13 января 1941 года на совещании в Кремле с участием высшего командного и политического состава начальник Генерального штаба генерал К. Мерецков сделал следующее заявление: «При разработке устава мы исходили из того, что наша дивизия значительно сильнее дивизии немецко-фашистской армии и что во встречном бою она безусловно разобьет немецкую дивизию. В обороне же наша дивизия отразит удар двух-трех дивизий противника. В наступлении полторы дивизии преодолеют оборону дивизии противника». В этих условиях запоздалое развертывание и приведение в боевую готовность войск прикрытия, вынужденный переход к стратегической обороне, сила и морально-психологическая внезапность мощнейшего первого удара вермахта поставили действующую армию в тяжелейшее положение.

Вместе с тем в предвоенные годы прилагался максимум усилий, чтобы подготовить страну к обороне. Моральный потенциал народа и армии, несмотря на материальные трудности жизни (а нередко и нищету), был в целом высоким. Большинство советских людей, воинов Красной армии, гордились своей страной, не ведали о необоснованных репрессиях и концлагерях, были уверены в неминуемом разгроме врага. В предвоенные годы эта тема стала главной в литературе и искусстве, доминировала в пропаганде. Основой морального потенциала народа и армии являлся патриотизм, дружба народов и вера в превосходство социализма как экономической и политической системы устройства общества. Существенную роль в поддержании этого потенциала играла жесткая государственная, идеологическая и воинская дисциплина.

То, что вооруженная схватка неизбежна, понимали многие. Тем не менее для армии и народа война оказалась неожиданной. Надеялись, что Германия еще будет соблюдать договор о ненападении, полагая, что война на два фронта для нее немыслима. Расчеты советского политического руководства на то, что до 1942 года

[12]

удастся воспрепятствовать вовлечению СССР в войну, оказались ошибочными.

Однако следует отвести как несостоятельную версию о том, что Сталин «все знал» о предстоящем нападении Германии и его сроках, но действенных мер не предпринял. Сведения, поступающие правительству, были противоречивы, затрудняли анализ и без того сложной обстановки, препятствовали раскрытию главной цели дезинформационной деятельности нацистских спецслужб — достигнуть внезапности первого удара вермахта. Из трех известных нам каналов разведанных — Главного разведывательного управления (ГРУ), внешней разведки Военно-морского флота и Наркомата государственной безопасности — наиболее ценная и объективная информация поступала из НКГБ, 1-го управления этого ведомства (начальник П. М. Фитин). Именно за их подписью И. Сталину 17 июня 1941 года было представлено спецсообщение из Берлина, в котором говорилось: «Все военные мероприятия Германии по подготовке вооруженного выступления против СССР завершены, и удар можно ожидать в любое время». Однако войска приграничных округов не были приведены в боевую готовность. Более того, на следующий день (18 июня) нарком обороны С. Тимошенко и начальник Генерального штаба Г. Жуков подписали приказ о проведении ремонтных работ на приграничных аэродромах, установив срок их окончания 1 октября 1941 г. До нападения Германии на СССР оставалось три дня.

Крайне негативное значение имело заключение начальника ГРУ генерал-лейтенанта (позднее маршала) Ф. И. Голикова от 20 марта 1941 г. о том, что сообщения о готовящемся нападении Германии на СССР «необходимо расценивать как дезинформацию, исходящую от англичан и даже, может быть, германской разведки». Появившиеся в печати косвенные свидетельства о том, что Голиков стремился таким образом угодить Сталину, опасаясь в противном случае репрессий, вызывают сомнения. Голиков был опытным военачальником и человеком твердых убеждений. Вряд ли он не понимал, что просчет в этом случае будет иметь роковые последствия, в том числе и для него лично.

Немало дезинформации поступало и по дипломатическим каналам. Советский посол во Франции телеграфировал 19 июня 1941 г. в Наркоминдел: «Сейчас здесь все журналисты болтают о всеобщей мобилизации в СССР, о том, что Германия предъявила

[13]

нам ультиматум об отделении Украины и передаче ее под протекторат Германии и прочее. Слухи эти идут не только от англичан и американцев, но и из немецких кругов. По-видимому, немцы, пользуясь этой агитацией, и готовят решительную атаку на Англию».

Советская разведка и контрразведка, наши дипломаты проделали большую работу с целью раскрытия замыслов и планов нацистской Германии. Отмечая достигнутые положительные результаты и очевидные просчеты, историки разведки делают вывод, что «будучи доложенной руководству страны в разобщенном виде, информация о военных приготовлениях не создавала убедительной целостной картины происходящих событий, не отвечала на главные вопросы: с какой целью эти приготовления осуществляются, принято ли правителями Германии политическое решение о нападении, когда следует ожидать агрессии, каковы будут стратегические и тактические цели ведения противником боевых действий».

В результате обсуждения конкретных мер, вызванных нарастающей угрозой немецкого нападения, — от необходимости нанесения упреждающего удара до уверенности в том, что Германию удастся удержать на какое-то время от войны дипломатическими акциями, — активно реализовывались последние. Такого рода решения, как подписание с Германией секретного протокола о продаже Советскому Союзу участка территории в районе Сувалок за 7 млн. золотых долларов (10 января 1941 г.), известное заявление ТАСС о беспочвенности слухов о возможной войне между СССР и Германией (13 июня 1941 г.), согласие правительства СССР на поставку Германии зерна через Румынию (21 июня 1941 г.), планов Германии не изменили. Нерешительность и неразбериха в пресечении нарушений немецкими самолетами воздушного пространства страны привели к тому, что 15 мая 1941 г. бомбардировщик Ю-52 совершил безнаказанный перелет по маршруту Белосток — Минск — Смоленск — Москва и приземлился на центральном аэродроме столицы.

Важным успехом советской политики явилось заключение 13 апреля 1941 г. пакта о нейтралитете с Японией. Заслуга советской дипломатии заключается в том, что она сумела использовать в интересах безопасности своей страны японо-американские противоречия, которые в тот период оказались сильнее. В конечном итоге это позволило Советскому Союзу избежать войны на два фронта — против Германии и Японии.

[14]

Однако вернемся к планам, которые разрабатывались Генеральным штабом и реализовывались в последние месяцы и недели перед началом войны. Пропагандистский лозунг «Разобьем врага малой кровью, могучим ударом» имел мало общего с их содержанием. В 1938-1941 гг. в Генеральном штабе и его «мозговом центре» — Оперативном управлении сложился коллектив профессионалов, проявивший высокий уровень стратегического мышления на протяжении всей войны — это маршал Б. Шапошников, генералы, а впоследствии маршалы Г. Жуков и А. Василевский, генералы Н. Ватутин, С. Штеменко, Н. Ломов и их товарищи. Они реально оценивали соотношение сил, исходили из фактически молниеносного разгрома немецкой армией мощной англо-французской коалиции, предвидели вероятность отступления Красной армии вглубь страны и добивались в столкновении с ортодоксами, которые отождествляли пропагандистские лозунги с планами обороны, принятия решений, адекватных сложившейся обстановке. А. Василевский в книге «Дело всей жизни» пишет: «Некоторые лица из наркомата обороны, особенно Кулик, Мехлис и Щаденко{*}, считали, что агрессия будет быстро отражена и война во всех случаях будет перенесена на территорию противника. Видимо, они находились в плену неправильного представления о ходе предполагавшейся войны. Такая иллюзия, к сожалению, имела место». В. Молотов в беседе с писателем В. Чуевым вспоминал: «Мы знали, что война не за горами, что мы слабее Германии, что нам придется отступать. Весь вопрос был в том, докуда нам придется отступать — до Смоленска или до Москвы».

Усилиями ряда историков, прежде всего А. Горькова, удалось обнаружить и опубликовать документы о важных стратегических решениях, принятых непосредственно перед нападением Германии на СССР. Их игнорируют те отечественные и зарубежные авторы, которые стремятся очернить советскую предвоенную политику, приписать руководству СССР агрессивные цели, некий «наступательный синдром».

Из этих документов следует, что с большим запозданием, но были определены три рубежа обороны: фронтовой — на советской западной границе; стратегический — по Западной Двине,

[15]

Днепру и Днестру (Нарва, Сольцы, Порхов, Великие Луки, Валдай, Гомель, Конотоп) и государственный рубеж обороны — на дальних подступах к Москве (Осташков, Сычевка, Ельня, Почеп, Рославль, Трубчевск). Соответствующие директивы Генерального штаба были направлены в округа в мае 1941 года. В директиве командующему войсками Западного особого военного округа от 14 мая 1941 г. ставилась задача разработки до 20 мая детального плана обороны государственной границы, опираясь на укрепрайоны, и предусматривалась возможность отступления наших войск вглубь территории страны. В параграфе 7 директивы указывалось: «На случай вынужденного отхода разработать согласно особым указаниям план эвакуации фабрик, заводов, банков и других хозяйственных предприятий, правительственных учреждений, складов военного и государственного имущества…». Директива подписана С. Тимошенко, Г. Жуковым и заверена А. Василевским{2}.

Фронтовой рубеж, а он предусматривал от трех до пяти полос обороны, не успели достроить, но многое сделали как на западной, так и северо-западной границе (Выборгский и Кексгольмский укрепрайоны). В мае-июне 1941 года на стратегический рубеж по р. Западная Двина и Днепр были перебазированы 19-я, 21 и 22-я армии из Северо-Кавказского, Приволжского и Уральского военных округов.

Но главное, стремились не допустить окружения и уничтожения основных сил Красной армии в первые недели сражений. Границу прикрывали 56 из 170 дивизий, имевшихся на западном направлении. Утвердившийся как недостаток тезис о том, что многие армии и дивизии находились в день нападения Германии на расстоянии до 400 км от границы видимо следует поменять с минуса на плюс.

24 июня 1941 г. был создан Совет по эвакуации во главе с Н. Шверником и А. Косыгиным. Беспрецедентная в истории перебазировка 2,5 тыс. промышленных предприятий, другого материального имущества и эвакуация значительной части населения с запада на восток спасли миллионы жизней и создали основу для восстановления потерь военной экономики оккупированных противником районов и снабжения фронта необходимым вооружением. С приближением войск противника к Москве были своевременно эвакуированы правительственные и военные учреждения, Академия наук, Московский государственный университет и ряд институтов. В критические недели октября-ноября 1941 г. из

[16]

военного руководства в Москве оставались Сталин, Жуков и Василевский.

Таковы некоторые малоизвестные документы и факты, способствующие раскрытию реальной картины советских военных планов и расчетов непосредственно перед нападением Германии на СССР.

Внешняя политика и дипломатия были подчинены поиску союзников и изоляции противников в случае, если войны не удастся избежать.

С началом международного политического кризиса, который последовал за заключением Мюнхенского соглашения между Германией, Италией, Великобританией и Францией, вторжением немецких войск в Чехословакию, а затем нападением Японии на союзную СССР Монгольскую Народную Республику, конкурировали два основных вектора советской внешней политики: превентивный, имевший целью предотвратить нападение Германии и ее союзников на СССР, и коалиционный, направленный на создание коалиции государств и народов для борьбы с агрессорами.

О превентивном векторе, попытках «умиротворить» Германию и нейтрализовать Японию кратко сказано ранее. Рассмотрим подробнее вектор коалиционной политики.

Довольно распространенная точка зрения, что после неудачи англо-франко-советских переговоров (март-август 1939 г.), заключения советско-германских договоров о ненападении (23 августа 1939 г.) и о дружбе и границе (28 сентября 1939 г.) советско-английские и советско-американские отношения оставались вплоть до нападения Германии на СССР (22 июня 1941 г.) однозначно негативными, требует существенной корректировки.

Для более объективной характеристики этих отношений и двусторонних переговоров, в ходе которых Англия стремилась «навести мосты», а СССР — не сжигать их{**}, приведем такие примеры.

6 октября 1939 г., вслед за заключением советско-германского договора о дружбе и границе, У. Черчилль пригласил советского посла И. Майского и в ответ на его вопрос: «Что Вы думаете о мирных предложениях Гитлера?» — сказал: «Некоторые из моих консервативных друзей рекомендуют мир. Они боятся, что в ходе

[17]

войны Германия станет большевистской. Но я стою за войну до конца. Гитлер должен быть уничтожен. Нацизм должен быть сокрушен раз и навсегда. Пускай Германия становится большевистской. Это меня не пугает. Лучше коммунизм, чем нацизм». Далее, по свидетельству Майского, он разъяснил позицию британского правительства в создавшейся новой обстановке: «1) основные интересы Англии и СССР нигде не сталкиваются; 2) СССР должен быть хозяином на восточном берегу Балтийского моря, и он очень рад, что балтийские страны включаются в нашу [советскую], а не в германскую государственную систему; 3) необходимо совместными усилиями закрыть немцам доступ в Черное море; 4) британское правительство желает, чтобы нейтралитет СССР был дружественным по отношению к Великобритании».

21 февраля 1940 г. нарком иностранных дел В. Молотов направил указание И. Майскому следующим образом разъяснить Р. Батлеру политику СССР в отношении Германии: «1) Мы считаем смешным и оскорбительным для нас не только утверждение, но даже просто предположение, что СССР будто бы вступил в военный союз с Германией; 2) хозяйственный договор с Германией есть всего лишь договор о товарообороте, по которому вывоз из СССР в Германию достигает всего 500 млн. марок, причем договор экономически выгоден СССР, так как СССР получает от Германии большое количество станков и оборудования, равно как изрядное количество вооружения, в продаже которого, как известно, отказывали нам как в Англии, так и во Франции; 3) как был СССР нейтральным, так он и останется нейтральным, если, конечно, Англия и Франция не нападут на СССР и не заставят взяться за оружие. Упорно распространяемые слухи о военном союзе СССР с Германией подогреваются не только некоторыми элементами в самой Германии, чтобы замирить Англию и Францию, но и некоторыми агентами самой Англии и Франции, желающими использовать воображаемый «переход СССР в лагерь Германии» для своих особых целей в области внутренней политики»{3}.

После поражения Франции настроения британского общества стали заметно меняться в пользу СССР как потенциального союзника. И. Майский сообщал в Москву 19 июня 1940 г.: «Вчера в конце дебатов по выступлению Черчилля в парламенте произошла следующая демонстрация: лейборист Джон Морган произнес небольшую речь, в которой он приветствовал назначение Криппса

[18]

послом в Москву и призвал палату отметить прибытие Криппса «в эту великую страну и пожелать ему успеха в его работе». Со всех сторон (не только от лейбористской, но и с консервативной) раздались шумные одобрения, и все обернулись лицом к дипломатической галерее, в которой я сидел в числе других послов. Черчилль полуприподнялся со скамьи правительства и также обернулся в мою сторону, сделал дружественный жест по моему адресу рукой. Примеру Черчилля последовали ряд других министров, сидевших рядом»{4}.

24 февраля 1941 г. в ответ на инициативу А. Идена приехать в Москву для встречи с И. Сталиным в целях улучшения англо-советских отношений заместитель наркома иностранных дел А. Вышинский сообщил британскому послу в Москве С. Криппсу, что «сейчас еще не настало время для решения больших вопросов»{5}.

Негативная тенденция в англо-советских отношениях (крайнего обострения они достигли в результате вступления СССР в войну против Финляндии) получила новый импульс в связи с прилетом в Англию 10 мая 1941 г. заместителя Гитлера по НСДАП Р. Гесса и советскими подозрениями об англо-германском сговоре. Однако, как свидетельствуют доступные исследователям британские документы, связанные с миссией Гесса (часть их еще остается закрытой), советские подозрения на этот раз не подтвердились. Правительства Великобритании и США все более склонялись к поддержке СССР в надвигавшейся войне против Германии. В день нападения нацистской Германии на СССР У. Черчилль первым из глав иностранных государств заявил о поддержке СССР в борьбе с гитлеровской агрессией. В речи по Би-Би-Си вечером 22 июня 1941 года, к которой он готовился весь день, Черчилль от имени британского правительства обещал оказать «России и русскому народу всю помощь, которую только сможем». Премьер-министр не оставил сомнений в том, что он и впредь будет последовательным противником коммунизма, но обосновал поворот в сторону оказания помощи СССР тем, что «опасность, угрожающая России — это опасность, грозящая нам и Соединенным Штатам».

26 июня И. Майский сообщил в Москву: «Эффект акции Черчилля был огромен как в самой Англии, так и в США… Вы знаете из моих предыдущих сообщений, я считал британскую волю к войне достаточно устойчивой и не предвидел возможностей англо-германской сделки в непосредственном будущем. Я допускал поэто-

[19]

му, что в случае германской атаки на СССР Англия займет благоприятную для нас позицию. Однако быстрота и решительность, с которой такая позиция действительно была занята, явилась для меня приятным сюрпризом…»{6}.

Советско-американские отношения со времени начала второй мировой войны также претерпели большие изменения. Этот процесс, как и в отношениях с Великобританией, получил импульс вскоре после заключения советско-германских соглашений и начала второй мировой войны, но с тем различием, что инициатива принадлежала советскому руководству. Точкой отсчета можно считать письмо И. Сталина, направленное в ноябре 1939 г. президенту Ф. Рузвельту, переданное полпредом СССР в США И. М. Майским через государственного секретаря К. Хэлла, в котором выражалась надежда, что «общими усилиями может быть восстановлен мир»{7}. Война СССР против Финляндии резко обострила советско-американские отношения. США объявили «моральное эмбарго» фактический запрет на торговлю с СССР, оказывали некоторую экономическую и военную помощь Финляндии, активно поддерживали ее в международных делах. Однако дипломатические отношения США и СССР в этот период не были однозначно враждебными.

В дипломатическом дневнике В. Молотова содержится следующая запись его беседы с послом США в Москве Л. Штейнгардтом, состоявшаяся 1 февраля 1940 г. Задав вопрос о перспективах
урегулирования советско-финского конфликта, американский посол заметил: «После революции Рузвельт — единственный президент, являющийся другом Советов: Вильсон, Гардинг, Кулидж, Гувер не были друзьями СССР и не хотели его признавать. Вопреки общественному мнению Рузвельт пошел на признание. За последнее время многие обращались нему с требованиями порвать отношения с СССР, но он на это не пошел». В ответ на вопрос Штейнгардта об угрозе независимости Финляндии Молотов сказал, что советское руководство не опасалось нападения самой Финляндии, но «при развертывании европейской войны враждебная к СССР Финляндия могла бы стать опасным очагом войны». Он подчеркнул, что «в отношении независимости Финляндии у СССР не было и нет никаких претензий»{8}.

Заключение мира с Финляндией 12 марта 1940 г., поражение Франции и англо-французской коалиции, изменившее соотноше-

[20]

ние сил на европейском континенте в пользу Германии, обострение американо-японских противоречий способствовали развитию позитивной тенденции в советско-американских отношениях.

В апреле 1940 г. начались регулярные встречи, а по существу переговоры между США и СССР, которые с американской стороны вел, преимущественно, заместитель государственного секретаря США С. Уэллес, а с советской стороны — К. Уманский. В Москве возникавшие вопросы обсуждали в основном В. Молотов и Л. Штейнгардт. 6 августа была достигнута договоренность о продлении американо-советского торгового соглашения. Экспорт в СССР за 1940 г. увеличился на 54%. США заняли в общем балансе экспортных торговых сделок СССР второе место после Германии. В то же время импорт сократился на 17%. Сальдо в пользу США в 1940 г. возросло до 62 млн. долл., против 31,6 млн. долл. в 1939 г.{9} 25 сентября 1940 г. Молотов дал указание Уманскому сообщить министру финансов США Г. Моргентау о согласии советского правительства осуществить поставки в Соединенные Штаты марганца, хрома, асбеста и платины{10}.

Главным камнем преткновения стала прибалтийская проблема, советское решение которой было неприемлемо для США. Экономическое контрдавление в виде блокирования договорных поставок в СССР промышленного оборудования не могло принести и не принесло желаемых для США результатов. «Вот если бы СССР захотел купить в США 5 миллионов пальто, — заявил на одной из встреч с советскими представителями Штейнгардт, — то он ручается, что Советский Союз получит эти вещи на следующий день»{11}. Моргентау информировал Уманского о том, что «весь вопрос о военных заказах находится в руках Госдепартамента, к которому и надо адресовать требования»{12}.

Л. Штейнгардт, убеждая советское руководство, что СССР своими действиями в Польше, Бессарабии и Прибалтике подорвал благожелательное к себе отношение американцев, в то же время подчеркивал, что после падения Франции произошла «коренная перемена во взглядах США на события в мире в сторону реализма, и сложившаяся обстановка благоприятствует постановке вопроса об улучшении советско-американских отношений». Штейнгардт указал, что США «положительно решили вопросы о вывозе 70% закупленного оборудования, фрахте американских судов для этой цели, высокооктановом бензине, продаже вагонных осей и ожи—

[21]

дают, что СССР сделает что-либо для дальнейшего улучшения взаимоотношений»{13}. В наступившем 1941 г. советско-американские отношения медленно продолжали улучшаться. В первых числах января правительство США сообщило о своем согласии отменить «моральное эмбарго», а затем, 21 января, Уэллес в беседе с Уманским (это была их 15-я встреча) сделал важное заявление: «Если бы СССР оказался в положении сопротивления агрессору, то США оказали бы ему помощь»{14}.

Позитивные результаты в ходе советско-американских переговоров этого периода достигались с большим трудом, осложнялись взаимными, подчас необоснованными претензиями, и отношения во многом оставалис ь натянутыми, но тенденция к сближению, обусловленная нараставшей угрозой агрессии как против СССР, так и против США, тем не менее прокладывала дорогу. Большая заслуга в этом принадлежала Рузвельту. «Он уже давно склонялся к мнению, что политика Советского Союза носит скорее не коммунистический, а националистический характер, более прагматична, нежели идеологизирована. Вследствие этого он отклонял аргументы Буллита и прислушивался к мнению Джозефа Дэвиса, который сменил Буллита на посту посла в Москве. Нацистско-советский пакт и советское нападение на Финляндию, вызвавшие возмущение президента, были интерпретированы Белым домом как следствие скорее советских опасений германской агрессии, нежели коммунистической экспансией»{15}.

Реалистичной была оценка расстановки сил в американской политике и у советской дипломатии. Однако ей не хватало гибкости. Уманский и Уэллес не нашли общего языка, не доверяли друг другу, что усложняло обстановку на переговорах. Уманский сообщал в Москву, что, по его мнению, Уэллес «тяготеет к более враждебному нам лагерю… Он занимает как бы центристское положение между сторонниками сближения типа Икеса, Моргентау, Гопкинса и обозленной антисоветской кликой буллитовской масти»{16}. О «тупом упорстве» Уэллеса говорил Штейнгардт на одной из бесед с советскими дипломатами{17}. Но все это имело второстепенное значение. Главное — ко времени нападения Германии на СССР Черчилль и Рузвельт пришли к общему выводу о том, что они выступят за поддержку СССР в борьбе против нацистской агрессии, хотя, каковой будет эта поддержка, было далеко не ясно.

[22]

24 июня 1941 г. вслед за Черчиллем об этом заявил на пресс-конференции Ф. Рузвельт: «Разумеется, мы собираемся предоставить России всю ту помощь, которую мы сможем»{18}. Реакция в США на нападение Германии на СССР была неоднозначной, более противоречивой, чем в Великобритании. Она продемонстрировала сложный спектр расстановки политических сил в стране, их различное отношение к поддержке социалистической России в борьбе против нацистской агрессии. Г. Трумэн, в то время сенатор от штата Миссури, за день до выступления Рузвельта призвал правительство следовать иному политическому курсу: «Если мы увидим, что выигрывает Германия, то нам следует помогать России, а если выигрывать будет Россия, то нам следует помогать Германии, и, таким образом, пусть они убивают как можно больше, хотя я не хочу победы Гитлера ни при каких обстоятельствах»{19}. Однако государственные лидеры США отклонили позицию этой части истеблишмента. Их аргументы были реалистичны и убедительны — поражение СССР означает не только прямую угрозу мировым позициям США, но и самой независимости страны.

3 июля И. Сталин со своей стороны заявил об уверенности в том, что справедливая борьба советского народа на свободу страны «сольется с борьбой народов Европы и Америки за их независимость, за демократические свободы»{20}. Путь к созданию военно-политического союза трех держав был открыт.

Примечания:

{*} Г. Кулик (1890-1950) — в то время маршал, зам. наркома обороны; Л. Мехлис (1889-1953) — армейский комиссар 1 ранга, начальник Главполитуправления РККА; Е. Щаденко (1885-1951) — командарм 1 ранга, зам. наркома обороны.

{**} В Лондоне переговоры в основном велись между И. Майским и парламентским заместителем министра иностранных дел Р. Батлером, в них также участвовали Э. Галифакс, позднее А. Иден, а в Москве — С. Криппс.

{1} «Великая Отечественная война 1941-1945. Военно-исторические очерки. Кн. I. Суровые испытания. М., 1999. С. 86.

{2} Подробнее см.: Военно-исторический журнал. 1996. № 3. С. 6-7.

{3} АВП РФ. Ф. 059. Оп. 1. П. 326. Д. 2238. Л. 44-53.

{4} Там же. Д. 13. Л. 4

{5} Там же. П. 353. Д. 2409. Л. 54. См. также: Gorodetsky G. Stafford Cripps’ Mission to Moscow. 1940-1942. Cambridge, 1984.

{6} АВП РФ. Ф. 059. Оп. 7. П. 13. Д. 5. Л. 27-31. Такие шифротелеграммы в 1941 г. рассылались лично по следующим адресатам: Сталину (2 экз.), Молотову, Ворошилову, Кагановичу, Микояну, Деканозову и Лозовскому. В 1943 г. — Сталину (2 экз.),

[23]

Молотову, Микояну, Кагановичу, Берия, Жданову, Вышинскому, Деканозову, Лозовскому и Корнейчуку.

{7} АВП РФ. Ф. 059. Оп. 1. П. 320. Д. 2199. Л. 249-250. Полный текст послания не известен. По всей видимости, оно было оставлено без ответа, так как вскоре началась советско-финская война. Направляя это послание, Сталин, без сомнения, имел в виду беседу Рузвельта с Уманским 30 июня, которая свидетельствовала о понимании президентом США нараставшей угрозы войны в Европе и на Дальнем Востоке, его стремлении объединить усилия неагрессивных стран, включая СССР, для борьбы с агрессорами. Уманский, в частности, сообщал Молотову: «Заявление, подробности которого доложу лично, в основном следующие: положение в Европе крайне опасное, сроки новой агрессии исчисляются неделями. Дальнейшая безнаказанная агрессия грозит экономическим, затем политическим закабалением всей нефашистской Европы. С закабалением прибалтов едва ли примирится СССР, с закабалением Англии и Франции не могут примириться США. Он (президент США. — О. Р.) делает все в пределах возможного при данном составе конгресса, чтобы содействовать созданию демократического фронта, и готовит помощь жертвам агрессии. Он понимает причины нашего недоверия к нынешним правительствам Англии и Франции, сам не верит французам, особенно Бонне, но на основании сказанного ему в интимной беседе английским королем считает, что пути к дальнейшему «умиротворению» для Англии отрезаны. Шансы на то, что Польша будет драться за Данциг, по мнению Рузвельта, «два к одному» в пользу сопротивления. У англо-французов не может быть никаких сомнений в заинтересованности его, Рузвельта, в благоприятном завершении московских переговоров…

События на границе МНР, величайший воздушный бой в истории. Он не верит японским версиям, высоко оценивает нашу обороноспособность. Он просит передать Сталину и Молотову, что на днях получил конфиденциальное письмо от весьма авторитетного японского деятеля, который четыре года назад был членом японского кабинета. Этот деятель предложил ему схему японо-американского сотрудничества по эксплуатации богатств Восточной Сибири чуть ли не до Байкала. «Фантастично, но характерно для планов некоторых японских активистов, которые несмотря на истощение Японии не оставили мыслей об авантюрах в Вашем направлении». Он придает большое значение советско-американ-

[24]

ским отношениям в нынешней обстановке, считая, что для их развития следовало бы: «Во-первых, снять раз и навсегда вопрос о долгах, во-вторых, давать доказательства американскому общественному мнению, что СССР идет по пути демократизации и тем духовно приближается к США…».

Рузвельт очень хвалил наш павильон в Нью-Йорке, о котором ему «рассказывают чудеса». Просил передать привет Вам, Сталину и Калинину» (Министерство иностранных дел Российской Федерации. Документы внешней политики. Т. 22, кн. 1. 1 января — 31 августа 1939 г. М., 1992. С. 524-525).

{8} АВП РФ. Ф. 06. Оп. 2. П. 24. Д. 295. Л. 2-6. В ходе этой беседы Молотовым впервые было названо имя Ю. Паасикиви как приемлемого для СССР нового премьер-министра Финляндии, что в свою очередь означало готовность отказаться от поддержки сформированного в Москве «правительства» О. Куусинена, не получившего поддержки финской общественности. Это может свидетельствовать о том, что советское руководство рассматривало США как реального и обладающего необходимым влиянием посредника для подготовки переговоров о прекращении войны.

{9} Севастьянов П. Перед великим испытанием: Внешняя политика СССР накануне Великой Отечественной войны. Сентябрь 1939 — июнь 1941 г. М., 1981. С. 180.

{10} АВП РФ. Ф. 059. Оп. 1. П. 320. Д. 2202. Л. 52.

{11} Там же. Ф. 06. Оп. 3. П. 4. Д. 36. Л. 44.

{12} Там же. Ф. 059. Оп. 1. П. 345. Д. 2361. Л. 328.

{13} Там же. П. 320. Д. 2202. Л. 56-57.

{14} АВП РФ. Ф. 059. Оп. 1. П. 345. Д. 236. Л. 86-87.

{15} Kimball W. The Juggler: Franklin Roosevelt as Wartime Statesman. Princeton (New Jersey), 1991. P. 30-31.

{16} АВП РФ. Ф. 059. On. 1. П. 345. Д. 2361. Л. 361. Г. Икес — министр внутренних дел США.

{17} Там же. Ф. 06. Оп. 3. П. 4. Д. 35. Л. 173. В свою очередь К. Хэлл крайне отрицательно относился к Уманскому и считал, что он «нанес большой ущерб российско-американским отношениям» (The Memoirs of Cordell Hull. N. Y., 1948. Vol. I. P. 743).

{18} New York Times. 1941. 25 June . P. 7.

{19} Ibid. 1941. 24 June . L. P. 7.

{20} Сталин И. О Великой Отечественной войне. М., 1947. С. 16.